— Да,
так и надо. Только — это не всё. В Петре — задору нет, вот горе! Без задора — ни родить, ни убить. Работает будто не своё, всё ещё на барина, всё ещё крепостной, воли не чувствует, — понимаешь? Про Никиту я не говорю: он — убогий, у него на уме только сады, цветы. Я ждал — Алексей вгрызётся в дело…
Неточные совпадения
— Вам жить трудно будет, вы сами себе закон
и защита. Я вот жил не своей волей, а — как велено.
И вижу: не
так надо, а поправить не могу, дело не моё, господское. Не только сделать по-своему боялся, а даже
и думать не смел, как бы свой разум не спутать с господским. Слышишь, Пётр?
— А если она
и не добра,
так притвориться может на твой час. Бабы — любопытные, всякой хочется другого мужика попробовать, узнать — есть ли что слаще сахара? Нашему же брату — много ли
надо? Раз, два — вот
и сыт
и здоров. А ты — сохнешь. Ты — попытайся, скажи, авось она согласится.
— С Алексеем? — спросил он негромко, но густым голосом. Он был
так удивлён словами жены, что не мог сердиться на неё, не хотел бить; он всё более ясно сознавал, что жена говорит правду: скучно ей жить. Скуку он понимал. Но —
надо же было успокоить её,
и, чтоб достичь этого, он бил её затылок о стену, спрашивая тихо...
— Я тебя — не больно.
Надо учить. Меня отец бил ой-ёй как!
И мать. Конюх, приказчик. Лакей-немец. Ещё когда свой бьёт — не
так обидно, а вот чужой — это горестно. Родная рука — легка!
— Да что ты меня учишь? Не знаю я, что ли, как
надо говорить? Я — не слепая, я вижу, как подхалим этот ко всем, даже к Тихону, ластится: вот я
и говорю: ласков, как жидёнок, а ласковые — опасные. Знала я
такого, ласкового…
— Вышибить
надо память из людей. От неё зло растёт.
Надо так: одни пожили — померли,
и всё зло ихнее, вся глупость с ними издохла. Родились другие; злого ничего не помнят, а добро помнят. Я вот тоже от памяти страдаю. Стар, покоя хочу. А — где покой? В беспамятстве покой-то…
— Видишь ли, — заговорил Яков, растирая ладонью бороду по щеке
так, что волоса скрипели. —
Надо подумать, поискать
такое место, государство, где спокойно. Где ничего не
надо понимать
и думать о чужих делах не
надо. Вот!
— Да всё так же, в убыток, — с покорной улыбкой, но с выражением спокойствия и убеждения, что это
так и надо, отвечал помещик, останавливаясь подле.
— Да, — сказал он, — это один из последних могикан: истинный, цельный, но ненужный более художник. Искусство сходит с этих высоких ступеней в людскую толпу, то есть в жизнь.
Так и надо! Что он проповедует: это изувер!
Неточные совпадения
«Не
надо бы
и крылышек, // Кабы нам только хлебушка // По полупуду в день, — //
И так бы мы Русь-матушку // Ногами перемеряли!» — // Сказал угрюмый Пров.
— А кто сплошал,
и надо бы // Того тащить к помещику, // Да все испортит он! // Мужик богатый… Питерщик… // Вишь, принесла нелегкая // Домой его на грех! // Порядки наши чудные // Ему пока в диковину, //
Так смех
и разобрал! // А мы теперь расхлебывай! — // «Ну… вы его не трогайте, // А лучше киньте жеребий. // Заплатим мы: вот пять рублей…»
Идем домой понурые… // Два старика кряжистые // Смеются… Ай, кряжи! // Бумажки сторублевые // Домой под подоплекою // Нетронуты несут! // Как уперлись: мы нищие — //
Так тем
и отбоярились! // Подумал я тогда: // «Ну, ладно ж! черти сивые, // Вперед не доведется вам // Смеяться
надо мной!» //
И прочим стало совестно, // На церковь побожилися: // «Вперед не посрамимся мы, // Под розгами умрем!»
Его послушать
надо бы, // Однако вахлаки //
Так обозлились, не дали // Игнатью слова вымолвить, // Особенно Клим Яковлев // Куражился: «Дурак же ты!..» // — А ты бы прежде выслушал… — // «Дурак же ты…» // —
И все-то вы, // Я вижу, дураки!
А если
и действительно // Свой долг мы ложно поняли //
И наше назначение // Не в том, чтоб имя древнее, // Достоинство дворянское // Поддерживать охотою, // Пирами, всякой роскошью //
И жить чужим трудом, //
Так надо было ранее // Сказать… Чему учился я? // Что видел я вокруг?.. // Коптил я небо Божие, // Носил ливрею царскую. // Сорил казну народную //
И думал век
так жить… //
И вдруг… Владыко праведный!..»