Неточные совпадения
— Ты сам ничего не знаешь, — заговорила она торопливо, со слезами в голосе,
и милые глаза ее красиво разгорелись. — Лавочница — распутная, а я — такая, что ли? Я еще маленькая, меня нельзя трогать
и щипать,
и все… ты бы вот прочитал
роман «Камчадалка», часть вторая, да
и говорил бы!
Эти разговоры под плачущий плеск воды, шлепанье мокрых тряпок, на дне оврага, в грязной щели, которую даже зимний снег не мог прикрыть своим чистым покровом, эти бесстыдные, злые беседы о тайном, о том, откуда все племена
и народы, вызывали у меня пугливое отвращение, отталкивая мысль
и чувство в сторону от «
романов», назойливо окружавших меня; с понятием о «
романе» у меня прочно связалось представление о грязной, распутной истории.
Он говорил так хорошо, так грустно, покаянно, что это немного примирило меня с его
романами; я относился к нему более дружественно, чем к Ермохину, которого ненавидел
и всячески старался высмеять, раздражить — это мне удавалось,
и частенько он бегал за мной по двору с недобрыми намерениями, которые только по неловкости редко удавались ему.
Это был
роман Ксавье де Монтепэна, длинный, как все его
романы, обильный людьми
и событиями, изображавший незнакомую, стремительную жизнь.
Все в
романе этом было удивительно просто
и ясно, как будто некий свет, скрытый между строк, освещал доброе
и злое, помогая любить
и ненавидеть, заставляя напряженно следить за судьбами людей, спутанных в тесный рой.
Узнав, что книга принадлежит священнику, они все еще раз осмотрели ее, удивляясь
и негодуя, что священник читает
романы, но все-таки это несколько успокоило их, хотя хозяин еще долго внушал мне, что читать — вредно
и опасно.
Я отнес Монтепэна солдату, рассказал ему, в чем дело, — Сидоров взял книгу, молча открыл маленький сундучок, вынул чистое полотенце
и, завернув в него
роман, спрятал в сундук, сказав мне...
И вот, вечерами, от чая до ужина, я читаю хозяевам вслух «Московский листок» —
романы Вашкова, Рокшанина, Рудниковского
и прочую литературу для пищеварения людей, насмерть убиенных скукой.
И вдруг мне попал в руки
роман Гонкура «Братья Земганно», я прочитал его сразу, в одну ночь,
и, удивленный чем-то, чего до этой поры не испытывал, снова начал читать простую, печальную историю.
— Вот хорошая книга, — говорила она, предлагая мне Арсена Гуссэ «Руки, полные роз, золота
и крови»,
романы Бэло, Поль де Кока, Поль Феваля, но я читал их уже с напряжением.
Ей нравились
романы Марриета, Вернера, — мне они казались скучными. Не радовал
и Шпильгаген, но очень понравились рассказы Ауэрбаха. Сю
и Гюго тоже не очень увлекали меня, я предпочитал им Вальтер Скотта. Мне хотелось книг, которые волновали бы
и радовали, как чудесный Бальзак. Фарфоровая женщина тоже все меньше нравилась мне.
Красива она была той редкой красотой, которая всегда кажется новой, невиданною
и всегда наполняет сердце опьяняющей радостью. Глядя на нее, я думал, что вот таковы были Диана Пуатье, королева Марго, девица Ла-Вальер
и другие красавицы, героини исторических
романов.
Романы рисовали Генриха IV добрым человеком, близким своему народу; ясный, как солнце, он внушал мне убеждение, что Франция — прекраснейшая страна всей земли, страна рыцарей, одинаково благородных в мантии короля
и одежде крестьянина: Анис Питу такой же рыцарь, как
и д’Артаньян. Когда Генриха убили, я угрюмо заплакал
и заскрипел зубами от ненависти к Равальяку. Этот король почти всегда являлся главным героем моих рассказов кочегару,
и мне казалось, что Яков тоже полюбил Францию
и «Хенрика».
Трезвый, Капендюхин тоже неутомимо издевался над Ситановым, высмеивая его страсть к стихам
и его несчастный
роман, грязно, но безуспешно возбуждая ревность. Ситанов слушал издевки казака молча, безобидно, а иногда даже сам смеялся вместе с Капендюхиным.
— Это очень скучно, «Паллада». Но вообще Гончаров — самый умный писатель в России. Советую прочитать его
роман «Обломов». Это наиболее правдивая
и смелая книга у него.
И вообще в русской литературе — лучшая книга…
Зимою работы на ярмарке почти не было; дома я нес, как раньше, многочисленные мелкие обязанности; они поглощали весь день, но вечера оставались свободными, я снова читал вслух хозяевам неприятные мне
романы из «Нивы», из «Московского листка», а по ночам занимался чтением хороших книг
и пробовал писать стихи.
Другой, крещенный святым духом честных
и мудрых книг, наблюдая победную силу буднично страшного, чувствовал, как легко эта сила может оторвать ему голову, раздавить сердце грязной ступней,
и напряженно оборонялся, сцепив зубы, сжав кулаки, всегда готовый на всякий спор
и бой. Этот любил
и жалел деятельно
и, как надлежало храброму герою французских
романов, по третьему слову, выхватывая шпагу из ножен, становился в боевую позицию.
…Меня особенно сводило с ума отношение к женщине; начитавшись
романов, я смотрел на женщину, как на самое лучшее
и значительное в жизни. В этом утверждали меня бабушка, ее рассказы о Богородице
и Василисе Премудрой, несчастная прачка Наталья
и те сотни, тысячи замеченных мною взглядов, улыбок, которыми женщины, матери жизни, украшают ее, эту жизнь, бедную радостями, бедную любовью.
Неточные совпадения
«Льны тоже нонче знатные… // Ай! бедненький! застрял!» // Тут жаворонка малого, // Застрявшего во льну, //
Роман распутал бережно. // Поцаловал: «Лети!» //
И птичка ввысь помчалася, // За нею умиленные // Следили мужики…
Роман сказал: помещику, // Демьян сказал: чиновнику, // Лука сказал: попу. // Купчине толстопузому! — // Сказали братья Губины, // Иван
и Митродор. // Старик Пахом потужился //
И молвил, в землю глядючи: // Вельможному боярину, // Министру государеву. // А Пров сказал: царю…
Роман сказал: помещику, // Демьян сказал: чиновнику, // Лука сказал: попу, // Купчине толстопузому, — // Сказали братья Губины, // Иван
и Митродор.
И скатерть развернулася, // Откудова ни взялися // Две дюжие руки: // Ведро вина поставили, // Горой наклали хлебушка //
И спрятались опять. // Крестьяне подкрепилися. //
Роман за караульного // Остался у ведра, // А прочие вмешалися // В толпу — искать счастливого: // Им крепко захотелося // Скорей попасть домой…
Косушки по три выпили, // Поели —
и заспорили // Опять: кому жить весело, // Вольготно на Руси? //
Роман кричит: помещику, // Демьян кричит: чиновнику, // Лука кричит: попу; // Купчине толстопузому, — // Кричат братаны Губины, // Иван
и Митродор; // Пахом кричит: светлейшему // Вельможному боярину, // Министру государеву, // А Пров кричит: царю!