Неточные совпадения
Его жена, сухая, черноглазая, с большим носом, топала
на него ногами и
кричала, как
на слугу.
На двор выскочил Саша и
закричал...
Он посмотрел
на меня неподвижными глазами, точно слепой, и толкнул в грудь,
крикнув...
Он наскочил
на меня, ударил головой в грудь, опрокинул, уселся верхом
на меня и
закричал...
На другой день утром новая кухарка, разбудив меня,
закричала...
Сначала эти ссоры пугали меня, особенно я был испуган, когда хозяйка, схватив столовый нож, убежала в клозет и, заперев обе двери, начала дико рычать там.
На минуту в доме стало тихо, потом хозяин уперся руками в дверь, согнулся и
крикнул мне...
Викторушка спит тут же в кухне,
на полатях; разбуженный стонами матери, он
кричит сонным голосом...
Хочется
крикнуть на берег какие-то ласковые, добрые слова, —
на берег и
на баржу.
— Эй ты, свинья! —
кричит он
на буфетную прислугу. — Поди сюда, вор! Азиаты… Умбракул…
— Чего навалились
на борт? —
кричит боцман, прищурив красивые, но злые глаза. — Пароход накренили, разойдись, черти драповые…
Еще суматоха не утихла, как
на Смурого налетела дама в тальме, со столовой ложкой в руке, и, размахивая ложкой под носом у него,
закричала...
На дне, в репьях,
кричат щеглята, я вижу в серых отрепьях бурьяна алые чепчики
на бойких головках птиц. Вокруг меня щелкают любопытные синицы; смешно надувая белые щеки, они шумят и суетятся, точно молодые кунавинские мещанки в праздник; быстрые, умненькие, злые, они хотят все знать, все потрогать — и попадают в западню одна за другою. Жалко видеть, как они бьются, но мое дело торговое, суровое; я пересаживаю птиц в запасные клетки и прячу в мешок, — во тьме они сидят смирно.
— Чего это? —
кричал дед. — Бог! Я про бога не забыл, я бога знаю! Дура старая, что — бог-то дураков
на землю посеял, что ли?
Но когда я схватил с прилавка гирю и замахнулся
на него, он, приседая,
крикнул...
— Но! —
крикнула дама
на меня, как
на лошадь, и топнула ногою о ступень крыльца.
Я привык, чтобы
на меня
кричали, но было неприятно, что эта дама тоже
кричит, — всякий послушает ее, если она даже и тихо прикажет.
— Воды, говорю! —
крикнула она, как
на пожаре; деловито приподняв новое свое платье выше колен, одернула нижнюю юбку и положила окровавленную голову солдата
на колено себе.
Чем бы я доказал? Ермохин с криком вытащил меня
на двор, Сидоров шел за нами и тоже что-то
кричал, из окон высунулись головы разных людей; спокойно покуривая, смотрела мать Королевы Марго. Я понял, что пропал в глазах моей дамы, и — ошалел.
Мне хотелось сбежать вниз
на двор, плясать от радости, благодарно целовать прачку, но в это время, — должно быть, из окна, —
закричала моя хозяйка...
А Мишка все жует, жует, лицо его стало похоже
на ветчину, острый, хрящеватый нос жалобно свистит. Смотреть
на него страшно, мне кажется, что он сейчас
закричит, заплачет...
Все это, вместе с людьми, лошадьми, несмотря
на движение, кажется неподвижным, лениво кружится
на одном месте, прикрепленное к нему невидимыми цепями. Вдруг почувствуешь, что эта жизнь — почти беззвучна, до немоты бедна звуками. Скрипят полозья саней, хлопают двери магазинов,
кричат торговцы пирогами, сбитнем, но голоса людей звучат невесело, нехотя, они однообразны, к ним быстро привыкаешь и перестаешь замечать их.
Как все это не похоже
на жизнь, о которой я читал в книгах! Жутко не похоже. Вот наконец всем стало скучно. Капендюхин сует гармонику в руки Салаутина и
кричит...
Пляшут, поют,
кричат, но каждый помнит, что он — веселится, и все точно экзамен сдают друг другу, — экзамен
на ловкость и неутомимость.
Однажды я видел, как она, взяв в руки горшок топленого молока, подошла к лестнице, но вдруг ноги ее подогнулись, она села и поехала вниз по лестнице, грузно шлепаясь со ступеньки
на ступеньку и не выпуская горшка из рук. Молоко выплескивалось
на платье ей, а она, вытянув руки, сердито
кричала горшку...
В нем самом было что-то от «Испанского дворянина»: однажды
на площади перед каланчой трое пожарных, забавляясь, били мужика; толпа людей, человек в сорок, смотрела
на избиение и похваливала солдат. Ситанов бросился в драку, хлесткими ударами длинных рук посшибал пожарных, поднял мужика и сунул его к людям,
крикнув...
Они начали прыгать друг
на друга, с размаха бросая в грудь один другому тяжелые кулаки; через несколько минут и свои, и чужие возбужденно
кричали...
И вдруг, вскочив
на колени, неистово
закричал...
— Тише! — испуганно
кричит он. —
На фонарь едем!
А хозяйка возмущенно бросила ложку
на стол и
закричала мужу...
Замолчал, все шире открывая рот, и вдруг вскрикнул, хрипло, точно ворон; завозился
на койке, сбивая одеяло, шаря вокруг себя голыми руками; девушка тоже
закричала, сунув голову в измятую подушку.
Однажды, в начале июля, к месту, где мы работали, стремглав подъехала развинченная пролетка;
на козлах сидел, мрачно икая, пьяный извозчик, бородатый, без шапки и с разбитой губой; в пролетке развалился пьяненький Григорий Шишлин, его держала под руку толстая, краснощекая девица в соломенной шляпке, с алым бантом и стеклянными вишнями, с зонтиком в руке и в резиновых калошах
на босую ногу. Размахивая зонтиком, раскачиваясь, она хохотала и
кричала...
— А — не заработал! — с гордостью
крикнул он. — Наплевать мне
на работу!
Мне легко было сказать так, я слишком часто слышал эту поговорку и чувствовал ее правду. Но Осип рассердился
на меня и
закричал...
На дворе, темном и грязном, хотя погода стояла сухая, солнечная, появилась женщина и
крикнула, встряхивая какою-то тряпкой...
— А дальше что скажешь? — спросила она, искоса взглянув
на меня, и вдруг остановилась, сердито
крикнув...
— Н-на, бей! —
крикнула она.
С некоторого времени хозяин стал тих, задумчив и все опасливо оглядывался, а звонки пугали его; иногда вдруг болезненно раздражался из-за пустяков,
кричал на всех и убегал из дома, а поздней ночью возвращался пьяным… Чувствовалось, что в его жизни произошло что-то, никому кроме него неведомое, подорвало ему сердце, и теперь он жил неуверенно, неохотно, а как-то так, по привычке.
Октавист, покачиваясь, стоял перед квартальным, сняв картуз, и спорил с ним, невнятно, глухо выкрикивая какие-то слова; потом квартальный толкнул его в грудь, он покачнулся, сел; тогда полицейский не торопясь вынул из кармана веревочку, связал ею руки певчего, привычно и покорно спрятанные им за спину, а квартальный начал сердито
кричать на зрителей...