Неточные совпадения
Однако я устал
идти пешком и уже не насильно лег в паланкин, но вдруг вскочил опять: подо мной что-то было: я лег на связку с бананами и раздавил их. Я
хотел выбросить их, но проводники взяли, разделили поровну и съели.
Дорога, первые 12 миль,
идет по берегу, то у подошвы утесов, то песками, или по ребрам скал, все по шоссе; дорога невеселая,
хотя море постоянно в виду, а над головой теснятся утесы, усеянные кустарниками, но все это мрачно, голо.
«Вы, что ли, просили старуху Вельч и Каролину чай пить вместе…» — «Нет, не я, а Посьет, — сказал он, — а что?» — «Да чай готов, и Каролина ждет…» Я
хотел обратиться к Посьету, чтоб убедить его
идти, но его уже не было.
Часов в пять пустились дальше. Дорога некоторое время
шла все по той же болотистой долине. Мы
хотя и оставили назади, но не потеряли из виду Столовую и Чертову горы. Вправо тянулись пики, идущие от Констанской горы.
Когда мы стали жаловаться на дорогу, Вандик улыбнулся и, указывая бичом на ученую партию, кротко молвил: «А капитан
хотел вчера ехать по этой дороге ночью!» Ручейки, ничтожные накануне, раздулись так, что лошади
шли по брюхо в воде.
Английское правительство
хотело помочь горю и
послало целый груз неохотников — ссыльных; но жители Капштата толпою вышли на пристань и грозили закидать их каменьями, если они выйдут на берег.
Мы не
хотели отстать и
пошли за ними.
Мы, однако ж, ехать не
хотели, а индийцы все-таки
шли за нами.
Наконец мои товарищи вернулись. Они сказали, что нагулялись вдоволь,
хотя ничего и не видели.
Пошли в столовую и принялись опять за содовую воду.
Вечером задул свежий ветер. Я напрасно
хотел писать: ни чернильница, ни свеча не стояли на столе, бумага вырывалась из-под рук. Успеешь написать несколько слов и сейчас протягиваешь руку назад — упереться в стену, чтоб не опрокинуться. Я бросил все и
пошел ходить по шканцам; но и то не совсем удачно,
хотя я уже и приобрел морские ноги.
Матросы, как мухи, тесной кучкой сидят на вантах, тянут, крутят веревки, колотят деревянными молотками. Все это делается не так, как бы делалось стоя на якоре. Невозможно: после бури
идет сильная зыбь, качка,
хотя и не прежняя, все продолжается. До берега еще добрых 500 миль, то есть 875 верст.
Впереди, сзади, по бокам торопились во множестве японские шлюпки — одни, чтоб
идти рядом, другие
хотели обогнать.
Не дети ли, когда думали, что им довольно только не
хотеть, так их и не тронут, не
пойдут к ним даже и тогда, если они претерпевших кораблекрушение и брошенных на их берега иностранцев будут сажать в плен, купеческие суда гонять прочь, а военные учтиво просить уйти и не приходить?
Наконец, не знаю в который раз, вбежавший Кичибе объявил, что если мы отдохнули, то губернатор ожидает нас, то есть если устали,
хотел он, верно, сказать. В самом деле устали от праздности. Это у них называется дело делать. Мы
пошли опять в приемную залу, и начался разговор.
Одну большую лодку тащили на буксире двадцать небольших с фонарями; шествие сопровождалось неистовыми криками; лодки
шли с островов к городу; наши, К. Н. Посьет и Н. Назимов (бывший у нас), поехали на двух шлюпках к корвету, в проход; в шлюпку Посьета пустили поленом, а в Назимова
хотели плеснуть водой, да не попали — грубая выходка простого народа!
Мы
хотя и убрали паруса, но адмирал предполагает
идти, только не в Едо, а в Шанхай, чтобы узнать там, что делается в Европе, и запастись свежею провизиею на несколько месяцев.
Так и есть, как я думал: Шанхай заперт, в него нельзя попасть: инсургенты не пускают. Они дрались с войсками — наши видели. Надо ехать, разве потому только, что совестно быть в полутораста верстах от китайского берега и не побывать на нем. О войне с Турцией тоже не решено, вместе с этим не решено, останемся ли мы здесь еще месяц, как прежде
хотели, или сейчас
пойдем в Японию, несмотря на то, что у нас нет сухарей.
«А теперь
идите вон», — мог бы прибавить, если б
захотел быть чистосердечен, и не мог бы ничем так угодить.
«Однако ж час, — сказал барон, — пора домой; мне завтракать (он жил в отели), вам обедать». Мы
пошли не прежней дорогой, а по каналу и повернули в первую длинную и довольно узкую улицу, которая вела прямо к трактиру. На ней тоже купеческие домы, с высокими заборами и садиками, тоже бежали вприпрыжку носильщики с ношами. Мы пришли еще рано; наши не все собрались: кто
пошел по делам службы, кто фланировать, другие
хотели пробраться в китайский лагерь.
Через минуту соседи мои стали пить со мной по рюмке, а там
пошло наперекрест, кто с кем
хотел.
Четверо суток
шли мы назад, от Saddle Islands, домой — так называли мы Нагасаки, где обжились в три месяца, как дома,
хотя и рассчитывали прийти в два дня.
В другой раз к этому же консулу пристал губернатор, зачем он снаряжает судно, да еще, кажется, с опиумом, в какой-то шестой порт, чуть ли не в самый Пекин, когда открыто только пять? «А зачем, — возразил тот опять, — у острова Чусана, который не открыт для европейцев, давно стоят английские корабли? Выгоните их, и я не
пошлю судно в Пекин». Губернатор знал, конечно, зачем стоят английские корабли у Чусана, и не выгнал их. Так судно американское и
пошло, куда
хотело.
Адмирал не
хотел, однако ж, напрасно держать их в страхе: он предполагал объявить им, что мы воротимся не прежде весны, но только
хотел сказать это уходя, чтобы они не делали возражений. Оттого им
послали объявить об этом, когда мы уже снимались с якоря. На прощанье Тсутсуй и губернаторы прислали еще недосланные подарки, первый бездну ящиков адмиралу, Посьету, капитану и мне, вторые — живности и зелени для всех.
Мимо леса красного дерева и других, которые толпой жмутся к самому берегу, как будто
хотят столкнуть друг друга в воду,
пошли мы по тропинке к другому большому лесу или саду, манившему издали к себе.
Ему на другой же день адмирал
послал дюжину вина и по дюжине или по две рюмок и стаканов — пей не
хочу!
Дорогой адмирал
послал сказать начальнику города, что он желает видеть его у себя и удивляется, что тот не
хочет показаться. Велено прибавить, что мы
пойдем сами в замок видеть их двор. Это очень подействовало. Чиновник, или секретарь начальника, отвечал, что если мы имеем сказать что-нибудь важное, так он, пожалуй, и приедет.
Он
хотел быть на другой день, но
шел проливной дождь.
Хотя пролив, через который следовало
идти, имеет в ширину до 19 миль, но в темноте поневоле в голову приходят разные сомнения, например, что могла быть погрешность в карте или течением отнесло от курса, тогда можно наткнуться…
Но и морская поэзия надоест, и тропическое небо, яркие звезды: помянешь и майские петербургские ночи, когда, к полуночи, небо
захочет будто бы стемнеть, да вдруг опять засветлеет, точно ребенок нахмурится: того и гляди заплачет, а он вдруг засмеялся и
пошел опять играть!..
В одной деревеньке я
пошел вдоль по ручью, в кусты, между деревьев; я любовался ими,
хотя не умел назвать почти ни одного по имени.
12-го апреля, кучами возят провизию. Сегодня пригласили Ойе-Саброски и переводчиков обедать, но они вместо двух часов приехали в пять. Я не видал их; говорят, ели много. Ойе ел мясо в первый раз в жизни и в первый же раз, видя горчицу, вдруг, прежде нежели могли предупредить его, съел ее целую ложку: у него покраснел лоб и выступили слезы. Губернатору
послали четырнадцать аршин сукна, медный самовар и бочонок солонины, вместо его подарка. Послезавтра
хотят сниматься с якоря,
идти к берегам Сибири.
Сегодня опять японцы взяли контр-презенты и уехали. Мы в эту минуту снимаемся с якоря. Шкуна
идет делать опись ближайшим к Японии островам, потом в Шанхай, а мы к берегам Сибири; но прежде, кажется,
хотят зайти к корейским берегам. Транспорт
идет с нами. В Едо послано письмо с приглашением полномочным прибыть в Аниву для дальнейших переговоров.
Мы видели, однако ж, что хижины были обмазаны глиной, не то что в Гамильтоне; видно, зима не шутит здесь; а теперь пока было жарко так, что мы сняли сюртуки и
шли в жилетах, но все нестерпимо,
хотя солнце клонилось уже к западу.
Утро чудесное, море синее, как в тропиках, прозрачное; тепло,
хотя не так, как в тропиках, но, однако ж, так, что в байковом пальто сносно ходить по палубе. Мы
шли все в виду берега. В полдень оставалось миль десять до места; все вышли, и я тоже, наверх смотреть, как будем входить в какую-то бухту, наше временное пристанище. Главное только усмотреть вход, а в бухте ошибиться нельзя: промеры показаны.
Я их
послал на нашу квартиру, где у них все купили и заплатили, что они
хотели, за что я и был бранен распорядителем наших расходов П. А. Тихменевым.
Лес
идет разнообразнее и крупнее. Огромные сосны и ели, часто надломившись живописно, падают на соседние деревья. Травы обильны. «Сена-то, сена-то! никто не косит!» — беспрестанно восклицает с соболезнованием Тимофей,
хотя ему десять раз сказано, что тут некому косить. «Даром пропадает!» — со вздохом говорит он.
После обеда я
пошел к товарищам, которые опередили меня. Через день они отправлялись далее; я
хотел ехать вслед за ними, а мне еще надо было запастись меховым платьем и обувью: на Лене могли застать морозы.
Потом (это уж такой обычай)
идут все спускать лошадей на Лену: «На руках спустим», — говорят они, и каждую лошадь берут человека четыре, начинают вести с горы и ведут, пока лошади и сами смирно
идут, а когда начинается самое крутое место, они все рассыпаются, и лошади мчатся до тех пор, пока
захотят остановиться.
Повозка остановилась у хорошенького домика. Я
послал спросить, можно ли остановиться часа на два погреться? Можно. И меня приняли, сейчас угостили чаем и завтраком — и опять ничего не
хотели брать.
От слободы Качуги
пошла дорога степью; с Леной я распрощался. Снегу было так мало, что он не покрыл траву; лошади паслись и щипали ее, как весной. На последней станции все горы; но я ехал ночью и не видал Иркутска с Веселой горы.
Хотел было доехать бодро, но в дороге сон неодолим. Какое неловкое положение ни примите, как ни сядьте, задайте себе урок не заснуть, пугайте себя всякими опасностями — и все-таки заснете и проснетесь, когда экипаж остановится у следующей станции.
Но я
хотел бы перенести эти желания и надежды в сердца моих читателей — и — если представится им случай
идти (помните: «
идти», а не «ехать») на корабле в отдаленные страны — предложить совет: ловить этот случай, не слушая никаких преждевременных страхов и сомнений.