Неточные совпадения
Португальцы поставили носилки на
траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они. В самом деле, прекрасный вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст все подробности. Мы
были на одном из уступов горы, на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими целое море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а дальше вовсе не игрушка — океан; на рейде опять игрушки — корабли, в том числе и наш.
И все
было ново нам: мы знакомились с декорациею не наших деревьев, не нашей
травы, кустов и жадно хотели запомнить все: группировку их, отдельный рисунок дерева, фигуру листьев, наконец, плоды; как будто смотрели на это в последний раз, хотя нам только это и предстояло видеть на долгое время.
Мы остановились и пошли по уступу скалы — кто
пить, кто ловить насекомых и собирать
травы.
У самых источников росли прекрасные деревья: тополи, дубы,
ели, айва, кусты папоротника, шиповника и густая сочная
трава.
Он
был близорук до слепоты, и ему надо
было ползать в
траве, чтоб увидеть насекомое.
Здесь пока, до начала горы, растительность
была скудная, и дачи, с опаленною кругом
травою и тощими кустами, смотрели жалко. Они с закрытыми своими жалюзи, как будто с закрытыми глазами, жмурились от солнца. Кругом немногие деревья и цветники, неудачная претензия на сад, делали эту наготу еще разительнее. Только одни исполинские кусты алоэ, вдвое выше человеческого роста, не боялись солнца и далеко раскидывали свои сочные и колючие листья.
Под навесом из
травы reet сколочено
было несколько досок, образующих полки; ни боковых стен, ни дверей не
было.
Там
были все наши. Но что это они делают? По поляне текла та же мутная речка, в которую мы въехали. Здесь она дугообразно разлилась по луговине, прячась в густой
траве и кустах. Кругом росли редкие пальмы. Трое или четверо из наших спутников, скинув пальто и жилеты, стояли под пальмами и упражнялись в сбивании палками кокосовых орехов. Усерднее всех старался наш молодой спутник по Капской колонии, П. А. Зеленый, прочие стояли вокруг и смотрели, в ожидании падения орехов. Крики и хохот раздавались по лесу.
Шагах в пятидесяти оттуда, на вязком берегу, в густой
траве, стояли по колени в тине два буйвола. Они, склонив головы, пристально и робко смотрели на эту толпу, не зная, что им делать. Их тут нечаянно застали: это
было видно по их позе и напряженному вниманию, с которым они сторожили минуту, чтоб уйти; а уйти
было некуда: направо ли, налево ли, все надо проходить чрез толпу или идти в речку.
Наши, однако, не унывают, ездят на скалы гулять. Вчера даже с корвета поехали на берег
пить чай на
траве, как, бывало, в России, в березовой роще. Только они взяли с собой туда дров и воды: там нету. Не правда ли,
есть маленькая натяжка в этом сельском удовольствии?
Я принял
было ее за морскую
траву, но она оказалась перепонкой какой-то улитки, прилипающей, посредством ее, к скалам.
Мы съехали после обеда на берег, лениво и задумчиво бродили по лесам, или, лучше сказать, по садам, зашли куда-то в сторону, нашли холм между кедрами, полежали на
траве, зашли в кумирню, напились воды из колодца, а вечером
пили чай на берегу, под навесом мирт и папирусов, — словом, провели вечер совершенно идиллически.
В этом переулке совсем не видно
было домов, зато росло гораздо больше
травы, в тени лежало гораздо более свиней и собак, нежели в других улицах.
Слово Манилла, или, правильнее, Манила, выработано из двух тагальских слов: mayron nila, что слово в слово значит там
есть нила, а нилой называется какая-то
трава, которая растет по берегам Пассига.
Вчера и сегодня, 20-го и 21-го, мы шли верстах в двух от Корейского полуострова; в 36˚ ‹северной› широты. На юте делали опись ему, а смотреть нечего: все пустынные берега, кое-где покрытые скудной
травой и деревьями. Видны изредка деревни: там такие же хижины и так же жмутся в тесную кучу, как на Гамильтоне. Кое-где по берегу бродят жители. На море много лодок, должно
быть рыбацкие.
Лес идет разнообразнее и крупнее. Огромные сосны и
ели, часто надломившись живописно, падают на соседние деревья.
Травы обильны. «Сена-то, сена-то! никто не косит!» — беспрестанно восклицает с соболезнованием Тимофей, хотя ему десять раз сказано, что тут некому косить. «Даром пропадает!» — со вздохом говорит он.
От слободы Качуги пошла дорога степью; с Леной я распрощался. Снегу
было так мало, что он не покрыл
траву; лошади паслись и щипали ее, как весной. На последней станции все горы; но я ехал ночью и не видал Иркутска с Веселой горы. Хотел
было доехать бодро, но в дороге сон неодолим. Какое неловкое положение ни примите, как ни сядьте, задайте себе урок не заснуть, пугайте себя всякими опасностями — и все-таки заснете и проснетесь, когда экипаж остановится у следующей станции.
Утром было холодно и в постели, и в комнате, и на дворе. Когда я вышел наружу, шел холодный дождь и сильный ветер гнул деревья, море ревело, а дождевые капли при особенно жестоких порывах ветра били в лицо и стучали по крышам, как мелкая дробь. «Владивосток» и «Байкал», в самом деле, не совладали со штормом, вернулись и теперь стояли на рейде, и их покрывала мгла. Я прогулялся по улицам, по берегу около пристани;
трава была мокрая, с деревьев текло.
Неточные совпадения
«Вишь, тоже добрый! сжалился», — // Заметил Пров, а Влас ему: // — Не зол… да
есть пословица: // Хвали
траву в стогу, // А барина — в гробу! // Все лучше, кабы Бог его // Прибрал… Уж нет Агапушки…
Не
будь у нас помещиков, // Не наготовим хлебушка, // Не запасем
травы!
Небо раскалилось и целым ливнем зноя обдавало все живущее; в воздухе замечалось словно дрожанье и пахло гарью; земля трескалась и сделалась тверда, как камень, так что ни сохой, ни даже заступом взять ее
было невозможно;
травы и всходы огородных овощей поблекли; рожь отцвела и выколосилась необыкновенно рано, но
была так редка, и зерно
было такое тощее, что не чаяли собрать и семян; яровые совсем не взошли, и засеянные ими поля стояли черные, словно смоль, удручая взоры обывателей безнадежной наготою; даже лебеды не родилось; скотина металась, мычала и ржала; не находя в поле пищи, она бежала в город и наполняла улицы.
Но бригадир
был непоколебим. Он вообразил себе, что
травы сделаются зеленее и цветы расцветут ярче, как только он выедет на выгон."Утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения", — бормотал он про себя и лелеял свой план пуще зеницы ока."Прост он
был, — поясняет летописец, — так прост, что даже после стольких бедствий простоты своей не оставил".
Как ни
было легко косить мокрую и слабую
траву, но трудно
было спускаться и подниматься по крутым косогорам оврага.