Неточные совпадения
Напротив
того, про «неистинного» друга говорят: «Этот
приходит только есть да пить, а мы не знаем, каков он на деле».
Мудрено ли, что при таких понятиях я уехал от вас с сухими глазами, чему немало способствовало еще и
то, что, уезжая надолго и далеко, покидаешь кучу надоевших до крайности лиц, занятий, стен и едешь, как я ехал, в новые, чудесные миры, в существование которых плохо верится, хотя штурман по пальцам рассчитывает, когда должны
прийти в Индию, когда в Китай, и уверяет, что он был везде по три раза.
Не видать, чтоб они наслаждались
тем, что
пришли смотреть; они осматривают, как будто принимают движимое имущество по описи: взглянут, там ли повешено, такой ли величины, как напечатано или сказано им, и идут дальше.
На фрегате работы
приходят к окончанию:
того и гляди, назначат день.
Начиная с апреля суда
приходят сюда; и
те, которые стоят в Столовой бухте, на зиму переходят сюда же, чтобы укрыться от сильных юго-западных ветров.
Мы
пришли на торговую площадь; тут кругом теснее толпились дома, было больше товаров вывешено на окнах, а на площади сидело много женщин, торгующих виноградом, арбузами и гранатами. Есть множество книжных лавок, где на окнах, как в Англии, разложены сотни
томов, брошюр, газет; я видел типографии, конторы издающихся здесь двух газет, альманахи, магазин редкостей,
то есть редкостей для европейцев: львиных и тигровых шкур, слоновых клыков, буйволовых рогов, змей, ящериц.
Он, конечно,
пришел познакомиться с русскими, редкими гостями здесь, как и
тот майор, адъютант губернатора, которого привел сегодня утром доктор Ведерхед…» — «Проводник ваш по колонии, — сказал Вандик, — меня нанял ваш банкир, с двумя экипажами и с осьмью лошадьми.
Тут
пришли некоторые дамы, в
том числе и его жена.
Наши еще разговаривали с Беном, когда мы
пришли. Зеленый, по обыкновению, залег спать с восьми часов и проснулся только поесть винограду за ужином. Мы поужинали и легли. Здесь было немного комнат, и
те маленькие. В каждой было по две постели, каждая для двоих.
Даже барон, и
тот встал и
приходил два раза сказать, что breakfast на столе.
По-французски он не знал ни слова.
Пришел зять его, молодой доктор, очень любезный и разговорчивый. Он говорил по-английски и по-немецки; ему отвечали и на
том и на другом языке. Он изъявил, как и все почти встречавшиеся с нами иностранцы, удивление, что русские говорят на всех языках. Эту песню мы слышали везде. «Вы не русский, — сказали мы ему, — однако ж вот говорите же по-немецки, по-английски и по-голландски, да еще, вероятно, на каком-нибудь из здешних местных наречий».
Мы спрашиваем об этом здесь у японцев, затем и
пришли, да вот не можем добиться ответа. Чиновники говорят, что надо спросить у губернатора, губернатор пошлет в Едо, к сиогуну, а
тот пошлет в Миако, к микадо, сыну неба: сами решите, когда мы дождемся ответа!
Он извинялся
тем, что надо обдумать ответ, но адмирал настаивал, чтоб ответ
прислали скорее.
А мы в выигрыше: в неделю два раза дается длинная записка
прислать того, другого, третьего, живности, зелени и т. п.
В отдыхальне, как мы прозвали комнату, в которую нас повели и через которую мы проходили, уже не было никого: сидящие фигуры убрались вон. Там стояли привезенные с нами кресло и четыре стула. Мы тотчас же и расположились на них. А кому недостало,
те присутствовали тут же, стоя. Нечего и говорить, что я
пришел в отдыхальню без башмаков: они остались в приемной зале, куда я должен был сходить за ними. Наконец я положил их в шляпу, и дело там и осталось.
Кичибе суетился:
то побежит в приемную залу,
то на крыльцо,
то опять к нам. Между прочим, он
пришел спросить, можно ли позвать музыкантов отдохнуть. «Хорошо, можно», — отвечали ему и в
то же время послали офицера предупредить музыкантов, чтоб они больше одной рюмки вина не пили.
Так японцам не удалось и это крайнее средство,
то есть объявление о смерти сиогуна, чтоб заставить адмирала изменить намерение: непременно дождаться ответа. Должно быть, в самом деле японскому глазу больно видеть чужие суда у себя в гостях! А они, без сомнения, надеялись, что лишь только они сделают такое важное возражение, адмирал уйдет, они ответ
пришлют года через два, конечно отрицательный, и так дело затянется на неопределенный и продолжительный срок.
Они начали с
того, что «так как адмирал не соглашается остаться,
то губернатор не решается удерживать его, но он предлагает ему на рассуждение одно обстоятельство, чтоб адмирал поступил сообразно этому, именно: губернатору известно наверное, что дней чрез десять, и никак не более одиннадцати, а может быть и чрез семь,
придет ответ, который почему-то замедлился в пути».
Спросили, когда будут полномочные. «Из Едо… не получено… об этом». Ну пошел свое! Хагивари и Саброски начали делать нам знаки, показывая на бумагу, что вот какое чудо случилось: только заговорили о ней, и она и
пришла! Тут уже никто не выдержал, и они сами, и все мы стали смеяться. Бумага писана была от президента горочью Абе-Исен-о-ками-сама к обоим губернаторам о
том, что едут полномочные, но кто именно, когда они едут, выехали ли, в дороге ли — об этом ни слова.
Часа в три мы снялись с якоря, пробыв ровно три месяца в Нагасаки: 10 августа
пришли и 11 ноября ушли. Я лег было спать, но топот людей, укладка якорной цепи разбудили меня. Я вышел в
ту минуту, когда мы выходили на первый рейд, к Ковальским, так называемым, воротам. Недавно я еще катался тут. Вон и бухта, которую мы осматривали, вон Паппенберг, все знакомые рытвины и ложбины на дальних высоких горах, вот Каменосима, Ивосима, вон, налево, синеет мыс Номо, а вот и простор, беспредельность, море!
Но и инсургенты платят за это хорошо. На днях они объявили, что готовы сдать город и просят
прислать полномочных для переговоров. Таутай обрадовался и послал к ним девять чиновников, или мандаринов, со свитой. Едва они вошли в город, инсургенты предали их
тем ужасным, утонченным мучениям, которыми ознаменованы все междоусобные войны.
Мы
пришли в самую пору,
то есть последние. В гостиной собралось человек восемь. Кроме нас четверых или пятерых тут были командиры английских и американских судов и еще какие-то негоцианты да молодые люди, служащие в конторе Каннингама, тоже будущие негоцианты.
После обеда нас повели в особые галереи играть на бильярде. Хозяин и некоторые гости, узнав, что мы собираемся играть русскую, пятишаровую партию,
пришли было посмотреть, что это такое, но как мы с Посьетом в течение получаса не сделали ни одного шара,
то они постояли да и ушли, составив себе, вероятно, не совсем выгодное понятие о русской партии.
Я не знал, на что решиться, и мрачно сидел на своем чемодане, пока товарищи мои шумно выбирались из трактира. Кули
приходили и выходили, таская поклажу. Все ушли; девятый час, а шкуне в 10 часу велено уйти. Многие из наших обедают у Каннингама, а другие отказались, в
том числе и я. Это прощальный обед. Наконец я быстро собрался, позвал писаря нашего, который жил в трактире, для переписки бумаг, велел привести двух кули, и мы отправились.
Впросонках видел, как
пришел Крюднер, посмотрел на нас, на оставленное ему место, втрое меньше
того, что ему нужно по его росту, подумал и лег, положив ноги на пол, а голову куда-то, кажется, на полку.
Адмирал согласился
прислать два вопроса на другой день, на бумаге, но с
тем, чтоб они к вечеру же ответили на них. «Как же мы можем обещать это, — возразили они, — когда не знаем, в чем состоят вопросы?» Им сказано, что мы знаем вопросы и знаем, что можно отвечать. Они обещали сделать, что можно, и мы расстались большими друзьями.
«Позвольте
прислать ее назад, — убедительно просил Эйноске, — иначе худо будет: достанется
тому, кто принял подарок».
После этого церемониймейстер
пришел и объявил, что его величество сиогун
прислал российскому полномочному подарки и просил принять их. В знак
того, что подарки принимаются с уважением, нужно было дотронуться до каждого из них обеими руками. «Вот подарят редкостей! — думали все, — от самого сиогуна!» — «Что подарили?» — спрашивали мы шепотом у Посьета, который ходил в залу за подарками. «Ваты», — говорит. «Как ваты?» — «Так, ваты шелковой да шелковой материи». — «Что ж, шелковая материя — это хорошо!»
Часов с шести вечера вдруг заштилело, и мы вместо 11 и 12 узлов тащимся по 11/2 узла. Здесь мудреные места:
то буря, даже ураган,
то штиль. Почти все мореплаватели испытывали остановку на этом пути; а кто-то из наших от Баши до Манилы шел девять суток: это каких-нибудь четыреста пятьдесят миль. Нам остается миль триста. Мы думали было послезавтра
прийти, а вот…
В трактир
приходили и уходили разные лица, все в белых куртках, индийцы в грязных рубашках, китайцы без
того и без другого.
Вся трудность состоит в
том, чтоб уверить их, что мы
пришли и живем тут для их пользы, а не для выгод.
Хотел ли он подарка себе или кому другому — не похоже, кажется; но он говорил о злоупотреблениях да тут же кстати и о строгости. Между прочим, смысл одной фразы был
тот, что официально, обыкновенным путем, через начальство, трудно сделать что-нибудь, что надо «просто
прийти», так все и получишь за
ту же самую цену. «Je vous parle franchement, vous comprenez?» — заключил он.
Но если кто пожелает непременно иметь хорошие сигары не в большом количестве,
тот, без всяких фактур и заказов, обращается к кому-нибудь из служащих на фабрике или
приходит прямо и просто, как говорил мой провожатый, заказывает, сколько ему нужно, и получает за
ту же цену мимо администрации, мимо магазина, куда деньги за эти сигары, конечно, уже не поступают.
Мы вышли из Манилы 27-го февраля вечером и поползли опять
теми же штилями вдоль Люсона, какими
пришли туда.
Нам
прислали быков и зелени. Когда поднимали с баркаса одного быка, вдруг петля сползла у него с брюха и остановилась у шеи; бык стал было задыхаться, но его быстро подняли на палубу и освободили. Один матрос на баркасе, вообразив, что бык упадет назад в баркас, предпочел лучше броситься в воду и плавать, пока бык будет падать; но падение не состоялось, и предосторожность его возбудила общий хохот, в
том числе и мой, как мне ни было скучно.
Я заметил, что все
те, которые отправляются на рыбную ловлю с блестящими стальными удочками, с щегольским красного дерева поплавком и
тому подобными затеями, а на охоту с выписанными из Англии и Франции ружьями, почти всегда
приходят домой с пустыми руками.
Но их мало, жизни нет, и пустота везде. Мимо фрегата редко и робко скользят в байдарках полудикие туземцы. Только Афонька, доходивший в своих охотничьих подвигах, через леса и реки, и до китайских, и до наших границ и говорящий понемногу на всех языках, больше смесью всех, между прочим и наречиями диких, не робея, идет к нам и всегда норовит
прийти к
тому времени, когда команде раздают вино. Кто-нибудь поднесет и ему: он выпьет и не благодарит выпивши, не скажет ни слова, оборотится и уйдет.
«Горой ехать? помилуйте! почта два раза в год в распутицу
приходит горой, да и
то мучится, бьется.
Те сначала не хотели трудиться, предпочитая есть конину, белок, древесную кору, всякую дрянь, а поработавши год и поевши ячменной похлебки с маслом, на другой год
пришли за работой сами.
Чукчи держат себя поодаль от наших поселенцев, полагая, что русские
придут и перережут их, а русские думают — и гораздо с большим основанием, — что их перережут чукчи. От этого происходит
то, что
те и другие избегают друг друга, хотя живут рядом, не оказывают взаимной помощи в нужде во время голода, не торгуют и
того гляди еще подерутся между собой.
Но тяжелый наш фрегат, с грузом не на одну сотню тысяч пуд, точно обрадовался случаю и лег прочно на песок, как иногда добрый пьяница, тоже «нагрузившись» и долго шлепая неверными стопами по грязи, вдруг возьмет да и ляжет средь дороги. Напрасно трезвый товарищ толкает его в бока, приподнимает
то руку,
то ногу, иногда голову. Рука, нога и голова падают снова как мертвые. Гуляка лежит тяжело, неподвижно и безнадежно, пока не
придут двое «городовых» на помощь.
Вследствие колебания морского дна у берегов Японии в бухту Симодо влился громадный вал, который коснулся берега и отхлынул, но не успел уйти из бухты, как навстречу ему, с моря, хлынул другой вал, громаднее. Они столкнулись, и не вместившаяся в бухте вода
пришла в круговоротное движение и начала полоскать всю бухту, хлынув на берега, вплоть до
тех высот, куда спасались люди из Симодо.
Вообще они, несмотря на
то что потерпели сами от землетрясения, оказали нашим всевозможную помощь и послуги. Японские власти
присылали провизию и снабжали всем нужным.