Неточные совпадения
«Подал бы я, — думалось мне, — доверчиво мудрецу руку,
как дитя взрослому, стал бы внимательно слушать, и, если понял бы настолько, насколько ребенок понимает толкования дядьки, я был бы богат и этим скудным разумением». Но и эта мечта улеглась в воображении вслед
за многим другим. Дни мелькали, жизнь грозила пустотой, сумерками, вечными буднями: дни, хотя порознь разнообразные, сливались в одну утомительно-однообразную массу годов.
Казалось, все страхи,
как мечты, улеглись: вперед манил простор и ряд неиспытанных наслаждений. Грудь дышала свободно, навстречу веяло уже югом, манили голубые небеса и воды. Но вдруг
за этою перспективой возникало опять грозное привидение и росло по мере того,
как я вдавался в путь. Это привидение была мысль:
какая обязанность лежит на грамотном путешественнике перед соотечественниками, перед обществом, которое следит
за плавателями?
Экспедиция в Японию — не иголка: ее не спрячешь, не потеряешь. Трудно теперь съездить и в Италию, без ведома публики, тому, кто раз брался
за перо. А тут предстоит объехать весь мир и рассказать об этом так, чтоб слушали рассказ без скуки, без нетерпения. Но
как и что рассказывать и описывать? Это одно и то же, что спросить, с
какою физиономией явиться в общество?
Я писал вам,
как мы, гонимые бурным ветром, дрожа от северного холода, пробежали мимо берегов Европы,
как в первый раз пал на нас у подошвы гор Мадеры ласковый луч солнца и, после угрюмого, серо-свинцового неба и такого же моря, заплескали голубые волны, засияли синие небеса,
как мы жадно бросились к берегу погреться горячим дыханием земли,
как упивались
за версту повеявшим с берега благоуханием цветов.
Я шел по горе; под портиками, между фестонами виноградной зелени, мелькал тот же образ; холодным и строгим взглядом следил он,
как толпы смуглых жителей юга добывали, обливаясь потом, драгоценный сок своей почвы,
как катили бочки к берегу и усылали вдаль, получая
за это от повелителей право есть хлеб своей земли.
Я вздохнул: только это и оставалось мне сделать при мысли, что я еще два месяца буду ходить,
как ребенок, держась
за юбку няньки.
Некоторые постоянно живут в Индии и приезжают видеться с родными в Лондон,
как у нас из Тамбова в Москву. Следует ли от этого упрекать наших женщин, что они не бывают в Китае, на мысе Доброй Надежды, в Австралии, или англичанок
за то, что они не бывают на Камчатке, на Кавказе, в глубине азиатских степей?
Деду,
как старшему штурманскому капитану, предстояло наблюдать
за курсом корабля. Финский залив весь усеян мелями, но он превосходно обставлен маяками, и в ясную погоду в нем так же безопасно,
как на Невском проспекте.
Взглянешь около себя и увидишь мачты, палубы, пушки, слышишь рев ветра, а невдалеке, в красноречивом безмолвии, стоят красивые скалы: не раз содрогнешься
за участь путешественников!.. Но я убедился, что читать и слушать рассказы об опасных странствиях гораздо страшнее, нежели испытывать последние. Говорят, и умирающему не так страшно умирать,
как свидетелям смотреть на это.
«Вы знаете, — начал он, взяв меня
за руки, —
как я вас уважаю и
как дорожу вашим расположением: да, вы не сомневаетесь в этом?» — настойчиво допытывался он.
В тавернах, в театрах — везде пристально смотрю,
как и что делают,
как веселятся, едят, пьют; слежу
за мимикой, ловлю эти неуловимые звуки языка, которым волей-неволей должен объясняться с грехом пополам, благословляя судьбу, что когда-то учился ему: иначе хоть не заглядывай в Англию.
Проснулся он, сидит и недоумевает,
как он так заспался, и не верит, что его будили, что солнце уж высоко, что приказчик два раза приходил
за приказаниями, что самовар трижды перекипел.
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет весь в поту из кабинета,
как будто верст
за тридцать на богомолье пешком ходил.
А
как удивится гость, приехавший на целый день к нашему барину, когда, просидев утро в гостиной и не увидев никого, кроме хозяина и хозяйки, вдруг видит
за обедом целую ватагу каких-то старичков и старушек, которые нахлынут из задних комнат и занимают «привычные места»!
За этим некуда уже тратить денег, только вот остался иностранец, который приехал учить гимнастике, да ему не повезло, а в числе гимнастических упражнений у него нет такой штуки,
как выбираться из чужого города без денег, и он не знает, что делать.
До вечера:
как не до вечера! Только на третий день после того вечера мог я взяться
за перо. Теперь вижу, что адмирал был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «На море непременно не бывает», — сказал он. «На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно на тот и другой бок. Ветер шумел,
как в лесу, и только теперь смолкает.
У него было то же враждебное чувство к книгам,
как и у берегового моего слуги: оба они не любили предмета,
за которым надо было ухаживать с особенным тщанием, а чуть неосторожно поступишь, так, того и гляди, разорвешь.
«Боже мой! кто это выдумал путешествия? — невольно с горестью воскликнул я, — едешь четвертый месяц, только и видишь серое небо и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» — сказал я, увидя, что в каюте стоит, держась рукой
за потолок, самый высокий из моих товарищей, К. И. Лосев. «Да право! — продолжал я, — где же это синее море, голубое небо да теплота, птицы какие-то да рыбы, которых, говорят, видно на самом дне?» На ропот мой
как тут явился и дед.
Опираясь на него, я вышел «на улицу» в тот самый момент, когда палуба вдруг
как будто вырвалась из-под ног и скрылась, а перед глазами очутилась целая изумрудная гора, усыпанная голубыми волнами, с белыми, будто жемчужными, верхушками, блеснула и тотчас же скрылась
за борт. Меня стало прижимать к пушке, оттуда потянуло к люку. Я обеими руками уцепился
за леер.
В одном месте кроется целый лес в темноте, а тут вдруг обольется ярко лучами солнца,
как золотом, крутая окраина с садами. Не знаешь, на что смотреть, чем любоваться; бросаешь жадный взгляд всюду и не поспеваешь следить
за этой игрой света,
как в диораме.
Что
за странность: экипажи на полозьях из светлого, кажется ясеневого или пальмового, дерева; на них места,
как в кабриолете.
А всего двое; но зато что
за рослый, красивый народ!
как они стройны, мужественны на взгляд!
Кажется, ни
за что не умрешь в этом целебном, полном неги воздухе, в теплой атмосфере, то есть не умрешь от болезни, а от старости разве, и то когда заживешь чужой век. Однако здесь оканчивает жизнь дочь бразильской императрицы, сестра царствующего императора. Но она прибегла к целительности здешнего воздуха уже в последней крайности,
как прибегают к первому знаменитому врачу — поздно: с часу на час ожидают ее кончины.
Хороша зима! А кто ж это порхает по кустам, поет? Не наши ли летние гостьи? А там
какие это цветы выглядывают из-за забора? Бывают же такие зимы на свете!
«Что же это?
как можно?» — закричите вы на меня… «А что ж с ним делать? не послать же в самом деле в Россию». — «В стакан поставить да на стол». — «Знаю, знаю. На море это не совсем удобно». — «Так зачем и говорить хозяйке, что пошлете в Россию?» Что это
за житье — никогда не солги!
Я обернулся на Мадеру в последний раз: она вся закуталась,
как в мантию, в облака,
как будто занавес опустился на волшебную картину, и лежала далеко
за нами темной массой; впереди довольно уже близко неслась на нас другая масса — наш корабль.
Куда же делась поэзия и что делать поэту? Он
как будто остался
за штатом.
Я писал вам,
как я был очарован островом (и вином тоже) Мадеры. Потом, когда она скрылась у нас из вида, я немного разочаровался. Что это
за путешествие на Мадеру? От Испании рукой подать, всего каких-нибудь миль триста! Это госпиталь Европы.
22 января Л. А. Попов, штурманский офицер,
за утренним чаем сказал: «Поздравляю: сегодня в восьмом часу мы пересекли Северный тропик». — «А я ночью озяб», — заметил я. «
Как так?» — «Так, взял да и озяб: видно, кто-нибудь из нас охладел, или я, или тропики. Я лежал легко одетый под самым люком, а «ночной зефир струил эфир» прямо на меня».
Нужно ли вам поэзии, ярких особенностей природы — не ходите
за ними под тропики: рисуйте небо везде, где его увидите, рисуйте с торцовой мостовой Невского проспекта, когда солнце, излив огонь и блеск на крыши домов, протечет чрез Аничков и Полицейский мосты, медленно опустится
за Чекуши; когда небо
как будто задумается ночью, побледнеет на минуту и вдруг вспыхнет опять,
как задумывается и человек, ища мысли: по лицу на мгновенье разольется туман, и потом внезапно озарится оно отысканной мыслью.
Тепло,
как у нас в июле, и то
за городом, а в городе от камней бывает и жарче.
Здесь также нет пристани,
как и на Мадере, шлюпка не подходит к берегу, а остается на песчаной мели, шагов
за пятнадцать до сухого места.
Лысая, с небольшими остатками седых клочков. Зато видели и несколько красавиц в своем роде. Что
за губы, что
за глаза! Тело лоснится,
как атлас.
Некоторые из этих дам долго шли
за нами и на исковерканном английском языке (и здесь англичане — заметьте!) просили денег бог знает по
какому случаю.
И вот морская даль, под этими синими и ясными небесами, оглашается звуками русской песни, исполненной неистового веселья, Бог знает от
каких радостей, и сопровождаемой исступленной пляской, или послышатся столь известные вам, хватающие
за сердце стоны и вопли от каких-то старинных, исторических, давно забытых страданий.
Отстаньте от меня: вы все в беду меня вводите!» — с злобой прошептал он, отходя от меня
как можно дальше, так что чуть не шагнул
за борт.
«Смотрите, смотрите!» — закричат все, но все и без того смотрят,
как стадо бонитов гонится
за несчастными летуньями, играя фиолетовой спиной на поверхности.
9-го мы думали было войти в Falsebay, но ночью проскользнули мимо и очутились миль
за пятнадцать по ту сторону мыса. Исполинские скалы, почти совсем черные от ветра,
как зубцы громадной крепости, ограждают южный берег Африки. Здесь вечная борьба титанов — моря, ветров и гор, вечный прибой, почти вечные бури. Особенно хороша скала Hangklip. Вершина ее нагибается круто к средине, а основания выдается в море. Вершины гор состоят из песчаника, а основания из гранита.
Только свинья так же неопрятна,
как и у нас, и так же неистово чешет бок об угол,
как будто хочет своротить весь дом, да кошка, сидя в палисаднике, среди мирт, преусердно лижет лапу и потом мажет ею себе голову. Мы прошли мимо домов, садов, по песчаной дороге, миновали крепость и вышли налево
за город.
Впрочем, здесь,
как в целом мире, есть провинциальная замашка выдавать свои товары
за столичные.
Табачник думал, что бог знает
как утешит меня, выдав свой товар
за английский.
Мы сели у окна
за жалюзи, потому что хотя и было уже (у нас бы надо сказать еще) 15 марта, но день был жаркий, солнце пекло,
как у нас в июле или
как здесь в декабре.
А что
за прелесть, когда она,
как сильфида, неслышными шагами идет по лестнице, вдруг остановится посредине ее, обопрется на перила и, обернувшись, бросит на вас убийственный взгляд.
Город посредством водопроводов снабжается отличной водой из горных ключей.
За это платится жителями известная подать,
как, впрочем,
за все удобства жизни. Англичане ввели свою систему сборов, о чем также будет сказано в своем месте.
В других местах, куда являлись белые с трудом и волею, подвиг вел
за собой почти немедленное вознаграждение: едва успевали они миролюбиво или силой оружия завязывать сношения с жителями,
как начиналась торговля, размен произведений, и победители, в самом начале завоевания, могли удовлетворить по крайней мере своей страсти к приобретению.
Решением этого вопроса решится и предыдущий, то есть о том, будут ли вознаграждены усилия европейца, удастся ли, с помощью уже недиких братьев, извлечь из скупой почвы, посредством искусства, все, что может только она дать человеку
за труд? усовершенствует ли он всеми средствами,
какими обладает цивилизация, продукты и промыслы? возведет ли последние в степень систематического занятия туземцев? откроет ли или привьет новые отрасли, до сих пор чуждые стране?
Они целиком перенесли сюда все свое голландское хозяйство и, противопоставив палящему солнцу, пескам, горам, разбоям и грабежам кафров почти одну свою фламандскую флегму, достигли тех результатов, к
каким только могло их привести,
за недостатком положительной и живой энергии, это отрицательное и мертвое качество, то есть хладнокровие.
Они до сих пор еще пашут тем же тяжелым, огромным плугом,
каким пахали
за двести лет, впрягая в него до двенадцати быков; до сих пор у них та же неуклюжая борона.
Правительство вознаградило их
за невольников по вест-индским ценам, тогда
как в Капской колонии невольники стоили вдвое.
Английское правительство умело оценить независимость и уважить права этого тихого и счастливого уголка и заключило с ним в январе 1852 г. договор, в котором, с утверждением
за бурами этих прав и независимости, предложены условия взаимных отношений их с англичанами и также образа поведения относительно цветных племен, обеспечения торговли, выдачи преступников и т. п.,
как заключаются обыкновенно договоры между соседями.