Неточные совпадения
Не забуду также картины пылающего в газовом пламени необъятного города, представляющейся путешественнику, когда он подъезжает к нему вечером. Паровоз вторгается в этот океан блеска и мчит по крышам
домов, над изящными пропастями, где,
как в калейдоскопе, между расписанных, облитых ярким блеском огня и красок улиц движется муравейник.
Мы так глубоко вросли корнями у себя
дома, что, куда и
как надолго бы я ни заехал, я всюду унесу почву родной Обломовки на ногах, и никакие океаны не смоют ее!
Нужно ли вам поэзии, ярких особенностей природы — не ходите за ними под тропики: рисуйте небо везде, где его увидите, рисуйте с торцовой мостовой Невского проспекта, когда солнце, излив огонь и блеск на крыши
домов, протечет чрез Аничков и Полицейский мосты, медленно опустится за Чекуши; когда небо
как будто задумается ночью, побледнеет на минуту и вдруг вспыхнет опять,
как задумывается и человек, ища мысли: по лицу на мгновенье разольется туман, и потом внезапно озарится оно отысканной мыслью.
Идучи по улице, я заметил издали, что один из наших спутников вошел в какой-то
дом. Мы шли втроем. «Куда это он пошел? пойдемте и мы!» — предложил я. Мы пошли к
дому и вошли на маленький дворик, мощенный белыми каменными плитами. В углу, под навесом, привязан был осел, и тут же лежала свинья, но такая жирная, что не могла встать на ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые куры, еще прыгал маленький, с крупного воробья величиной, зеленый попугай,
каких привозят иногда на петербургскую биржу.
Как-то мы доберемся до мыса Доброй Надежды?» Итак, мы это в качестве путешественников посетили незнакомый
дом!
Только свинья так же неопрятна,
как и у нас, и так же неистово чешет бок об угол,
как будто хочет своротить весь
дом, да кошка, сидя в палисаднике, среди мирт, преусердно лижет лапу и потом мажет ею себе голову. Мы прошли мимо
домов, садов, по песчаной дороге, миновали крепость и вышли налево за город.
Здесь,
как в Лондоне и Петербурге, домы стоят так близко, что не разберешь, один это или два
дома; но город очень чист, смотрит так бодро, весело, живо и промышленно. Особенно любовался я пестрым народонаселением.
Мы пришли на торговую площадь; тут кругом теснее толпились
дома, было больше товаров вывешено на окнах, а на площади сидело много женщин, торгующих виноградом, арбузами и гранатами. Есть множество книжных лавок, где на окнах,
как в Англии, разложены сотни томов, брошюр, газет; я видел типографии, конторы издающихся здесь двух газет, альманахи, магазин редкостей, то есть редкостей для европейцев: львиных и тигровых шкур, слоновых клыков, буйволовых рогов, змей, ящериц.
И здесь,
как там, вы не обязаны купленный товар брать с собою: вам принесут его на
дом.
Водворяя в колонии свои законы и администрацию, англичане рассчитывали, конечно, на быстрый и несомненный успех,
какого достигли у себя
дома.
Англичанам было хорошо: они были здесь
как у себя
дома, но голландцы, и без того недовольные английским владычеством, роптали, требуя для колонии законодательной власти независимо от Англии.
Мы воротились к станции, к такому же,
как и прочие, низенькому
дому с цветником.
Зеленый только было запел: «Не бил барабан…», пока мы взбирались на холм, но не успел кончить первой строфы,
как мы вдруг остановились, лишь только въехали на вершину, и очутились перед широким крыльцом большого одноэтажного
дома, перед которым уже стоял кабриолет Ферстфельда.
Девицы вошли в гостиную, открыли жалюзи, сели у окна и просили нас тоже садиться,
как хозяйки не отеля, а частного
дома. Больше никого не было видно. «А кто это занимается у вас охотой?» — спросил я. «Па», — отвечала старшая. — «Вы одни с ним живете?» — «Нет; у нас есть ма», — сказала другая.
— «
Какой бал? — думал я, идучи ощупью за ним, — и отчего он показывает его мне?» Он провел меня мимо трех-четырех
домов по улице и вдруг свернул в сторону.
«Неправда ли, что похоже было,
как будто в
доме пожар?» — спросил он опять полковницу. «Yes, yes», — отвечала она.
Над
домом лениво висел голландский флаг; у ворот,
как сонные мухи, чуть ползали, от зноя, часовые с ружьями.
Здесь совсем другое: простор, чистота, прекрасная архитектура
домов, совсем закрытых шпалерою из мелкой, стелющейся,
как плющ, зелени с голубыми цветами; две церкви, протестантская и католическая, обнесенные большими дворами, густо засаженными фиговыми, мускатными и другими деревьями и множеством цветов.
Европеянок можно видеть у них
дома или с пяти часов до семи, когда они катаются по эспланаде, опрокинувшись на эластические подушки щегольских экипажей в легких, прозрачных,
как здешний воздух, тканях и в шляпках, не менее легких, аjour: точно бабочка сидит на голове.
Тут не добудешь дров и не насытишь грубого голода, не выстроишь ни
дома, ни корабля: наслаждаешься этими тонкими изделиями природы,
как произведениями искусств.
Все комнаты оживлены чьим-то таинственным присутствием: много цветов, китайская библиотека, вазы, ларчики. Мы приездом своим
как будто спугнули кого-то. Но в
доме не слыхать ни шороха, ни шелеста. А вон два-три туалета: нет сомнения, у Вампоа есть жена, может быть, две-три. Где ж они?
Мы стали сбираться домой, обошли еще раз все комнаты, вышли на идущие кругом
дома галереи: что за виды!
какой пламенный закат!
какой пожар на горизонте! в
какие краски оделись эти деревья и цветы!
как жарко дышат они!
Все это сделано. Город Виктория состоит из одной, правда, улицы, но на ней почти нет ни одного
дома; я ошибкой сказал выше домы: это все дворцы, которые основаниями своими купаются в заливе. На море обращены балконы этих дворцов, осененные теми тощими бананами и пальмами, которые видны с рейда и которые придают такой же эффект пейзажу,
как принужденная улыбка грустному лицу.
Конечно, всякому из вас, друзья мои, случалось, сидя в осенний вечер
дома, под надежной кровлей, за чайным столом или у камина, слышать,
как вдруг пронзительный ветер рванется в двойные рамы, стукнет ставнем и иногда сорвет его с петель, завоет,
как зверь, пронзительно и зловеще в трубу, потрясая вьюшками;
как кто-нибудь вздрогнет, побледнеет, обменяется с другими безмолвным взглядом или скажет: «Что теперь делается в поле?
Мы стали прекрасно. Вообразите огромную сцену, в глубине которой, верстах в трех от вас, видны высокие холмы, почти горы, и у подошвы их куча
домов с белыми известковыми стенами, черепичными или деревянными кровлями. Это и есть город, лежащий на берегу полукруглой бухты. От бухты идет пролив, широкий, почти
как Нева, с зелеными, холмистыми берегами, усеянными хижинами, батареями, деревнями, кедровником и нивами.
Дом… но вы знаете,
как убираются порядочные, то есть богатые, домы: и здесь то же, что у нас.
В шесть часов мы были уже
дома и сели за третий обед — с чаем. Отличительным признаком этого обеда или «ужина»,
как упрямо называл его отец Аввакум, было отсутствие супа и присутствие сосисок с перцем, или, лучше, перца с сосисками, — так было его много положено. Чай тоже, кажется, с перцем. Есть мы, однако ж, не могли: только шкиперские желудки флегматически поглощали мяса через три часа после обеда.
Какой-нибудь мистер Каннингам или другой, подобный ему представитель торгового
дома проживет лет пять, наживет тысяч двести долларов и уезжает, откуда приехал, уступая место другому члену того же торгового
дома.
Мы очень разнообразили время в своем клубе: один писал, другой читал, кто рассказывал, кто молча курил и слушал, но все жались к камину, потому что
как ни красиво было небо,
как ни ясны ночи, а зима давала себя чувствовать, особенно в здешних
домах.
«Да куда-нибудь, хоть налево!» Прямо перед нами был узенький-преузенький переулочек, темный, грязный, откуда,
как тараканы из щели, выходили китайцы, направо большой европейский каменный
дом; настежь отворенные ворота вели на чистый двор, с деревьями, к широкому чистому крыльцу.
К вечеру мы завидели наши качающиеся на рейде суда, а часов в семь бросили якорь и были у себя —
дома.
Дома! Что называется иногда
домом?
Какая насмешка!
Шкуна и транспорт вошли далеко в Нагасакский залив, и мы расположились,
как у себя
дома.
Главные условия свидания состояли в том, чтобы один из полномочных встретил адмирала при входе в
дом, чтобы при угощении обедом или завтраком присутствовали и они, а не
как хотел Овосава: накормить без себя.
Что это за
дом, за комната: окна заклеены бумагой, в комнате тускло и сыро,
как в склепе; кругом золоченые ширмы с изображением аистов — эмблемы долголетия?
Крышу поддерживает ряд простых, четыреугольных, деревянных столбов; она без потолка, из тесаных досок,
дом первобытной постройки,
как его выдумали люди.
«А вот, — отвечали они, указывая на окованный железом белый сундук,
какие у нас увидишь во всяком старинном купеческом
доме, и на шелковый, с кистями, тут же стоящий ящик.
Я видел,
как по кровле одного
дома, со всеми признаками ужаса, бежала женщина: только развевались полы синего ее халата; рассыпавшееся здание косматых волос обрушилось на спину; резво работала она голыми ногами.
Беттельгейм, однако ж, сказывал, что он беспрепятственно проповедует ликейцам в их
домах, и будто они слушают его. Сомневаюсь, судя по тому,
как с ним здесь поступают. Он говорит даже, что ему удалось несколько человек крестить.
Миссионер встретил нас на крыльце и ввел в такую же комнату с рамой, заклеенной бумагой,
как и в ликейских
домах.
Я не знаю, с чем сравнить у нас бамбук, относительно пользы,
какую он приносит там, где родится.
Каких услуг не оказывает он человеку! чего не делают из него или им! Разве береза наша может, и то куда не вполне, стать с ним рядом. Нельзя перечесть,
как и где употребляют его. Из него строят заборы, плетни, стены
домов, лодки, делают множество посуды, разные мелочи, зонтики, вееры, трости и проч.; им бьют по пяткам; наконец его едят в варенье, вроде инбирного, которое делают из молодых веток.
Едва мы взошли на холм и сели в какой-то беседке, предшествующей кумирне,
как вдруг тут же, откуда-то из чащи, выполз ликеец, сорвал в палисаднике ближайшего
дома два цветка шиповника, потом сжался, в знак уважения к нам, в комок и поднес нам с поклоном.
В полях и из некоторых
домов несло,
как в Китае, удобрением, которое заготовляется в ушатах.
Адмирал хотел отдать визит напакианскому губернатору, но он у себя принять не мог, а дал знать, что примет, если угодно, в правительственном
доме. Он отговаривался тем, что у них частные сношения с иностранцами запрещены. Этим же объясняется, почему не хотел принять нас и нагасакский губернатор иначе
как в казенном
доме.
Улицы, домы, лавки — все это провинциально и похоже на все в мире,
как я теперь погляжу, провинциальные города, в том числе и на наши: такие же длинные заборы, длинные переулки без
домов, заросшие травой, пустота, эклектизм в торговле и отсутствие движения.
В тагальских деревнях между хижинами много красивых
домов легкой постройки — это дачи горожан, которые бегут сюда, между прочим, тотчас после первых приступов землетрясения,
как сказал мне утром мсье Демьен.
«Ваше высокоблагородие! — прервал голос мое раздумье: передо мной матрос. — Катер отваливает сейчас; меня послали за вами». На рейде было совсем не так тихо и спокойно,
как в городе. Катер мчался стрелой под парусами. Из-под него фонтанами вырывалась золотая пена и далеко озаряла воду. Через полчаса мы были
дома.
Мы вышли…
Какое богатство,
какое творчество и величие кругом в природе! Мы ехали через предместья Санта-Круц, Мигель и выехали через канал, на который выходят балконы и крыльца
домов, через маленький мостик, через глухие улицы и переулки на Пассиг.
Дома, после чаю, после долгого сиденья на веранде, я заперся в свою комнату и хотел писать; но мне,
как и всем, дали ночник из кокосового масла.
По мере того
как мы шли через ворота, двором и по лестнице, из
дома все сильнее и чаще раздавался стук
как будто множества молотков. Мы прошли несколько сеней, заваленных кипами табаку, пустыми ящиками, обрезками табачных листьев и т. п. Потом поднялись вверх и вошли в длинную залу с таким же жиденьким потолком,
как везде, поддерживаемым рядом деревянных столбов.
В гостиницу пришли обедать Кармена, Абелло, адъютант губернатора и много других. Абелло, от имени своей матери, изъявил сожаление, что она, по незнанию никакого другого языка, кроме испанского, не могла принять нас
как следует. Он сказал, что она ожидает нас опять, просит считать ее
дом своим и т. д.