Неточные совпадения
Через пять минут,
сделав, что нужно, все разошлись по
своим местам.
По воскресеньям ничего не
делают, не говорят, не смеются, важничают, по утрам сидят в храмах, а вечером по
своим углам, одиноко, и напиваются порознь; в будни собираются, говорят длинные речи и напиваются сообща».
Французы и здесь выказывают неприятные черты
своего характера: они нахальны и грубоваты. Слуга-француз протянет руку за шиллингом, едва скажет «merci», и тут же не поднимет уроненного платка, не подаст пальто. Англичанин все это
сделает.
Этого я не видал: я не проникал в семейства и знаю только понаслышке и по весьма немногим признакам, между прочим по тому, что англичанин, когда хочет познакомиться с вами покороче, оказать особенное внимание, зовет вас к себе, в
свое святилище, обедать: больше уж он
сделать не в состоянии.
Фаддеев и перед обедом явился с приглашением обедать, но едва я
сделал шаг, как надо было падать или проворно сесть на
свое место.
Что там наверху?» — «Господи! как тепло, хорошо ходить-то по палубе: мы все сапоги сняли», — отвечал он с
своим равнодушием, не спрашивая ни себя, ни меня и никого другого об этом внезапном тепле в январе, не
делая никаких сближений, не задавая себе задач…
Мы, не зная, каково это блюдо, брали доверчиво в рот; но тогда начинались различные затруднения: один останавливался и недоумевал, как поступить с тем, что у него во рту; иной, проглотив вдруг,
делал гримасу, как будто говорил по-английски; другой поспешно проглатывал и метался запивать, а некоторые, в том числе и барон, мужественно покорились
своей участи.
У англичан сначала не было положительной войны с кафрами, но между тем происходили беспрестанные стычки. Может быть, англичане успели бы в самом начале прекратить их, если б они в переговорах имели дело со всеми или по крайней мере со многими главнейшими племенами; но они
сделали ошибку, обратясь в сношениях
своих к предводителям одного главного племени, Гаики.
Англичане, по примеру других
своих колоний, освободили черных от рабства, несмотря на то что это повело за собой вражду голландских фермеров и что земледелие много пострадало тогда, и страдает еще до сих пор, от уменьшения рук. До 30 000 черных невольников обработывали землю, но
сделать их добровольными земледельцами не удалось: они работают только для удовлетворения крайних
своих потребностей и затем уже ничего не
делают.
К сожалению, он чересчур много надеялся на верность черных: и дружественные племена, и учрежденная им полиция из кафров, и, наконец, мирные готтентоты — все это обманывало его, выведывало о числе английских войск и передавало
своим одноплеменникам, а те
делали засады в таких местах, где английские отряды погибали без всякой пользы.
Бен отвечал, что он, без разрешения
своего правительства,
сделать этого не может.
— «Нет, не поймаешь, хотя их тут много прячется по ночам, — сказал хозяин с досадой, грозя на поля и огороды, — они, с закатом солнечным, выползают из
своих нор и
делают беспорядки».
Здесь нужны люди, которые бы шли на подвиг; или надо обмануть пришельцев, сказать, что клад зарыт в земле, как
сделал земледелец перед смертью с
своими детьми, чтобы они изрыли ее всю.
— Может быть, черные мысленно
делают не совсем выгодное заключение о смирении
своих наставников».
Здесь пока, до начала горы, растительность была скудная, и дачи, с опаленною кругом травою и тощими кустами, смотрели жалко. Они с закрытыми
своими жалюзи, как будто с закрытыми глазами, жмурились от солнца. Кругом немногие деревья и цветники, неудачная претензия на сад,
делали эту наготу еще разительнее. Только одни исполинские кусты алоэ, вдвое выше человеческого роста, не боялись солнца и далеко раскидывали
свои сочные и колючие листья.
Мы шутя
делали предположения: не пираты ли это, которые подосланы
своею шайкою выведать, какого рода судно идет, сколько на нем людей и оружия, чтоб потом решить, напасть на него или нет.
Мы с бароном
делали наблюдения над всеми сидевшими за столом лицами, которые стеклись с разных концов мира «для стяжаний», и тихонько сообщали друг другу
свои замечания.
Англичане имеют такой обычай, что лишь зачуют где торговлю, то и явятся с
своими товарами: так они
сделали и там.
Венецианские граждане (если только слово «граждане» не насмешка здесь)
делали все это; они сидели на бархатных, но жестких скамьях, спали на
своих колючих глазетовых постелях, ходили по
своим великолепным площадям ощупью, в темноте, и едва ли имели хоть немного приблизительное к нынешнему, верное понятие об искусстве жить, то есть извлекать из жизни весь смысл, весь здоровый и свежий сок.
По приезде адмирала епископ
сделал ему визит. Его сопровождала свита из четырех миссионеров, из которых двое были испанские монахи, один француз и один китаец, учившийся в знаменитом римском училище пропаганды. Он сохранял
свой китайский костюм, чтоб свободнее ездить по Китаю для сношений с тамошними христианами и для обращения новых. Все они завтракали у нас; разговор с епископом, итальянцем, происходил на французском языке, а с китайцем отец Аввакум говорил по-латыни.
Мы пошли вверх на холм. Крюднер срубил капустное дерево, и мы съели впятером всю сердцевину из него. Дальше было круто идти. Я не пошел: нога не совсем была здорова, и я сел на обрубке, среди бананов и таро, растущего в земле, как морковь или репа. Прочитав, что сандвичане
делают из него poп-poп, я спросил каначку, что это такое. Она тотчас повела меня в
свою столовую и показала горшок с какою-то белою кашею, вроде тертого картофеля.
Я опять не мог защититься от досады, глядя на места, где природа
сделала с
своей стороны все, чтоб дать человеку случай приложить и
свою творческую руку и наделать чудес, и где человек ничего не
сделал.
Японцы так хорошо устроили у себя внутреннее управление, что совет не может
сделать ничего без сиогуна, сиогун без совета и оба вместе без удельных князей. И так система их держится и будет держаться на
своих искусственных основаниях до тех пор, пока не помогут им ниспровергнуть ее… американцы или хоть… мы!
Вдруг, когда он стал объяснять, почему скоро нельзя получить ответа из Едо, приводя, между причинами, расстояние, адмирал
сделал ему самый простой и естественный вопрос: «А если мы сами пойдем в Едо морем на
своих судах: дело значительно ускорится?
Японцы приезжали от губернатора сказать, что он не может совсем снять лодок в проходе; это вчера, а сегодня, то есть 29-го, объявили, что губернатор желал бы совсем закрыть проезд посредине, а открыть с боков, у берега, отведя по одной лодке. Адмирал приказал сказать, что если это
сделают, так он велит
своим шлюпкам отвести насильно лодки, которые осмелятся заставить собою средний проход к корвету. Переводчики, увидев, что с ними не шутят, тотчас убрались и чаю не пили.
Спросили, когда будут полномочные. «Из Едо… не получено… об этом». Ну пошел
свое! Хагивари и Саброски начали
делать нам знаки, показывая на бумагу, что вот какое чудо случилось: только заговорили о ней, и она и пришла! Тут уже никто не выдержал, и они сами, и все мы стали смеяться. Бумага писана была от президента горочью Абе-Исен-о-ками-сама к обоим губернаторам о том, что едут полномочные, но кто именно, когда они едут, выехали ли, в дороге ли — об этом ни слова.
Английское правительство молчит — одно, что остается ему
делать, потому что многие стоящие во главе правления лица сами разводят мак на индийских
своих плантациях, сами снаряжают корабли и шлют в Янсекиян.
Лишь только вышли за бар, в открытое море, Гошкевич отдал обычную
свою дань океану; глядя на него, то же
сделал, с великим неудовольствием, отец Аввакум. Из неморяков меня только одного ни разу не потревожила морская болезнь: я не испытал и не понял ее.
Что с ними
делать? Им велят удалиться, они отойдут на лодках от фрегата, станут в некотором расстоянии; и только мы отвалим, гребцы затянут
свою песню «Оссильян! оссильян!» и начнут стараться перегнать нас.
Адмирал сказал им, что хотя отношения наши с ними были не совсем приятны, касательно отведения места на берегу, но он понимает, что губернаторы ничего без воли
своего начальства не
делали и потому против них собственно ничего не имеет, напротив, благодарит их за некоторые одолжения, доставку провизии, воды и т. п.; но просит только их представить
своему начальству, что если оно намерено вступить в какие бы то ни было сношения с иностранцами, то пора ему подумать об отмене всех этих стеснений, которые всякой благородной нации покажутся оскорбительными.
«Что они
делают с
своими петухами потом? — спросил я француза, — лечат, что ли?».
Оттого китаец
делает что хочет: если он чиновник, он берет взятки с низших и дает сам их высшим; если он солдат, он берет жалованье и ленится и с поля сражения бегает: он не думает, что он служит, чтобы воевать, а чтоб содержать
свое семейство.
Сегодня туман не позволил
делать промеров и осматривать берега. Зато корейцев целая толпа у нас. Мне видно из
своей каюты, какие лица
сделали они, когда у нас заиграла музыка. Один, услышав фортепиано в каюте, растянулся, от удивления, на полу.
Китайцы то
сделают Корею
своею областью, то посовестятся и восстановят опять ее самостоятельность.
Нет, берег, видно, нездоров мне. Пройдусь по лесу, чувствую утомление, тяжесть; вчера заснул в лесу, на разостланном брезенте, и схватил лихорадку. Отвык совсем от берега. На фрегате, в море лучше. Мне хорошо в моей маленькой каюте: я привык к
своему уголку, где повернуться трудно; можно только лечь на постели, сесть на стул, а затем
сделать шаг к двери — и все тут. Привык видеть бизань-мачту, кучу снастей, а через борт море.
Шкуна «Восток», с
своим, как стрелы, тонким и стройным рангоутом, покачивалась, стоя на якоре, между крутыми, но зелеными берегами Амура, а мы гуляли по прибрежному песку, чертили на нем прутиком фигуры, лениво посматривали на шкуну и праздно ждали, когда скажут нам трогаться в путь,
сделать последний шаг огромного пройденного пути: остается всего каких-нибудь пятьсот верст до Аяна, первого пристанища на берегах Сибири.
Выработанному человеку в этих невыработанных пустынях пока
делать нечего. Надо быть отчаянным поэтом, чтоб на тысячах верст наслаждаться величием пустынного и скукой собственного молчания, или дикарем, чтоб считать эти горы, камни, деревья за мебель и украшение
своего жилища, медведей — за товарищей, а дичь — за провизию.
Вчера уже на одной станции, Урядской или Уряхской, хозяин с большим семейством, женой, многими детьми благословлял
свою участь, хвалил, что хлеб родится, что надо только работать, что из конопли они
делают себе одежду, что чего недостает, начальство снабжает всем: хлебом, скотом; что он всем доволен, только недостает одного… «Чего же?» — спросили мы.
Это обстоятельство осталось, однако ж, без объяснения: может быть, он
сделал это по привычке встречать проезжих, а может быть, и с целью щегольнуть дворянством и шпагой. Я узнал только, что он тут не живет, а остановился на ночлег и завтра едет дальше, к
своей должности, на какую-то станцию.
Теперь он жертвует всю
свою землю церкви и переселяется опять в другое место, где, может быть,
сделает то же самое.
Вы знаете, что были и есть люди, которые подходили близко к полюсам, обошли берега Ледовитого моря и Северной Америки, проникали в безлюдные места, питаясь иногда бульоном из голенища
своих сапог, дрались с зверями, с стихиями, — все это герои, которых имена мы знаем наизусть и будет знать потомство, печатаем книги о них, рисуем с них портреты и
делаем бюсты.
Когда я записал и его имя в книжку за нерадение, она ужасно начала хлопотать, чтоб мне изладить коней: сама взнуздывала, завязывала упряжь, помогала запрягать, чтоб только меня успокоить, чтоб я не жаловался на мужа, и
делала это с
своего рода грацией.
О многих «страшных» минутах я подробно писал в
своем путевом журнале, но почти не упомянул об «опасных»: они не
сделали на меня впечатления, не потревожили нерв — и я забыл их или, как сказал сейчас, прозевал испугаться, оттого, вероятно, прозевал и описать. Упомяну теперь два-три таких случая.
Так и
сделал. «Диана» явилась туда — и японцы действительно струсили, но, к сожалению, это средство не повело к желаемым результатам. Они стали просить удалиться, и все берега
свои заставили рядами лодок, так что сквозь них надо было пробиваться силою, а к этому средству адмирал не имел полномочия прибегать.
Решились искать помощи в самих себе — и для этого, ни больше ни меньше, положил адмирал построить судно собственными руками с помощью, конечно, японских услуг, особенно по снабжению всем необходимым материалом: деревом, железом и проч. Плотники, столяры, кузнецы были
свои: в команду всегда выбираются люди, знающие все необходимые в корабельном деле мастерства. Так и
сделали. Через четыре месяца уже готова была шкуна, названная в память бухты, приютившей разбившихся плавателей, «Хеда».