Или, не радуясь возврату // Погибших осенью листов, // Мы помним горькую утрату, // Внимая новый шум
лесов; // Или с природой оживленной // Сближаем думою смущенной // Мы увяданье наших лет, // Которым возрожденья нет? // Быть может, в мысли нам приходит // Средь поэтического сна // Иная, старая весна // И в трепет сердце нам приводит // Мечтой о
дальней стороне, // О чудной ночи, о луне…
Золотистым отливом сияет нива; покрыто цветами поле, развертываются сотни, тысячи цветов на кустарнике, опоясывающем поле, зеленеет и шепчет подымающийся за кустарником
лес, и он весь пестреет цветами; аромат несется с нивы, с луга, из кустарника, от наполняющих
лес цветов; порхают по веткам птицы, и тысячи голосов несутся от ветвей вместе с ароматом; и за нивою, за лугом, за кустарником,
лесом опять виднеются такие же сияющие золотом нивы, покрытые цветами луга, покрытые цветами кустарники до
дальних гор, покрытых
лесом, озаренным солнцем, и над их вершинами там и здесь, там и здесь, светлые, серебристые, золотистые, пурпуровые, прозрачные облака своими переливами слегка оттеняют по горизонту яркую лазурь; взошло солнце, радуется и радует природа, льет свет и теплоту, аромат и песню, любовь и негу в грудь, льется песня радости и неги, любви и добра из груди — «о земля! о нега! о любовь! о любовь, золотая, прекрасная, как утренние облака над вершинами тех гор»
Наконец наступила счастливая минута, когда и я покидал тихий городок, оставшийся позади в своей лощине. А передо мной расстилалась далекая лента шоссе, и на горизонте клубились неясные очертания: полосы
лесов, новые дороги,
дальние города, неведомая новая жизнь…
Выбирают привольное место, не слишком в
дальнем расстоянии от воды и
леса, с изобильными пастбищами для скота, ставят войлочные свои шатры, вообще известные под именем калмыцких кибиток, строят плетневые шалаши и водворяются в них.
Дальше за рекой чернели разопревшие нивы и парили, застилая реющею, колеблющеюся дымкой
дальние лачуги, крытые соломой, и смутно зарисовавшуюся синюю полоску
леса.