Неточные совпадения
И вдруг неожиданно суждено было воскресить мечты, расшевелить воспоминания, вспомнить давно забытых мною кругосветных героев. Вдруг и я вслед за
ними иду вокруг света! Я радостно содрогнулся при мысли: я буду в Китае, в Индии, переплыву океаны, ступлю ногою на те острова,
где гуляет в первобытной простоте дикарь, посмотрю на эти чудеса — и жизнь моя не будет праздным отражением мелких, надоевших явлений. Я обновился; все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей в путь!
«Как же быть-то, — спросил я, — и
где такие места есть?» — «
Где такие места есть? — повторил
он, — штурмана знают, туда не ходят».
«
Где?
где?» — живо спросил
он.
«Достал, — говорил
он радостно каждый раз, вбегая с кувшином в каюту, — на вот, ваше высокоблагородие, мойся скорее, чтоб не застали да не спросили,
где взял, а я пока достану тебе полотенце рожу вытереть!» (ей-богу, не лгу!).
Не знаю, получили ли вы мое коротенькое письмо из Дании,
где, впрочем, я не был, а писал
его во время стоянки на якоре в Зунде.
Голых фактов я сообщать не желал бы: ключ к
ним не всегда подберешь, и потому поневоле придется освещать
их светом воображения, иногда, может быть, фальшивым, и идти путем догадок там,
где темно.
Не забуду также картины пылающего в газовом пламени необъятного города, представляющейся путешественнику, когда
он подъезжает к
нему вечером. Паровоз вторгается в этот океан блеска и мчит по крышам домов, над изящными пропастями,
где, как в калейдоскопе, между расписанных, облитых ярким блеском огня и красок улиц движется муравейник.
В одной из
них, divan-tavern, хозяин присутствует постоянно сам среди посетителей, сам следит, все ли удовлетворены, и
где заметит отсутствие слуги, является туда или посылает сына.
Дурно одетых людей — тоже не видать:
они, должно быть, как тараканы, прячутся где-нибудь в щелях отдаленных кварталов; большая часть одеты со вкусом и нарядно; остальные чисто, все причесаны, приглажены и особенно обриты.
Вижу где-то далеко отсюда, в просторной комнате, на трех перинах, глубоко спящего человека:
он и обеими руками, и одеялом закрыл себе голову, но мухи нашли свободные места, кучками уселись на щеке и на шее.
Где Егорка?» Справляются насчет Егорки и узнают, что
он отправился рыбу ловить бреднем в обществе некоторых любителей из дворовых людей.
Но все приведено в порядок: сапог еще с вечера затащила в угол под диван Мимишка, а панталоны оказались висящими на дровах,
где второпях забыл
их Егорка, чистивший платье и внезапно приглашенный товарищами участвовать в рыбной ловле.
«
Где же
он неукротим? — думал я опять, — на старческом лице ни одной морщинки!
Точно где-нибудь в комнате собралось несколько человек приятелей у доброго хозяина, который предоставляет всякому делать, что
он хочет.
Тогда
он не раздевался, а соснет где-нибудь в кресле, готовый каждую минуту бежать на палубу.
«Вот ведь это кто все рассказывает о голубом небе да о тепле!» — сказал Лосев. «
Где же тепло? Подавайте голубое небо и тепло!..» — приставал я. Но дед маленькими своими шажками проворно пошел к карте и начал мерять по ней циркулем градусы да чертить карандашом. «Слышите ли?» — сказал я
ему.
Он был почти везде, а
где не был, так не печалится, если не удастся побывать.
Улеглись ли партии? сумел ли
он поддержать порядок, который восстановил? тихо ли там? — вот вопросы, которые шевелились в голове при воспоминании о Франции. «В Париж бы! — говорил я со вздохом, — пожить бы там, в этом омуте новостей, искусств, мод, политики, ума и глупостей, безобразия и красоты, глубокомыслия и пошлостей, — пожить бы эпикурейцем, насмешливым наблюдателем всех этих проказ!» «А вот Испания с своей цветущей Андалузией, — уныло думал я, глядя в ту сторону,
где дед указал быть испанскому берегу.
Еще досаднее, что
они носятся с своею гордостью как курица с яйцом и кудахтают на весь мир о своих успехах; наконец, еще более досадно, что
они не всегда разборчивы в средствах к приобретению прав на чужой почве, что берут, чуть можно, посредством английской промышленности и английской юстиции; а
где это не в ходу, так вспоминают средневековый фаустрехт — все это досадно из рук вон.
Он только что воротился из Франции,
где учился медицине.
Приезжайте через год, вы, конечно, увидите тот же песок, те же пальмы счетом, валяющихся в песке негров и негритянок, те же шалаши, то же голубое небо с белым отблеском пламени, которое мертвит и жжет все, что не прячется где-нибудь в ущелье, в тени утесов, когда нет дождя, а
его не бывает здесь иногда по нескольку лет сряду.
Да кстати,
где же
он?» — «Да
он не в этот дом вошел, а вон в тот… вон
он выходит».
Мы прошли эту рощу или сад — сад потому, что в некоторых местах фруктовые деревья были огорожены; кое-где видел я шалаши, и в
них старые негры стерегли сад, как и у нас это бывает.
А
где Витул,
где Фаддеев? марш в воду! позвать всех коков (поваров) сюда и перекупать
их!» В шестом часу, по окончании трудов и сьесты, общество плавателей выходило наверх освежиться, и тут-то широко распахивалась душа для страстных и нежных впечатлений, какими дарили нас невиданные на севере чудеса.
Скудная зелень едва смягчает угрюмость пейзажа. Сады из кедров, дубов, немножко тополей, немножко виноградных трельяжей, кое-где кипарис и мирт да заборы из колючих кактусов и исполинских алоэ, которых корни обратились в древесину, — вот и все. Голо, уединенно, мрачно. В городе, однако ж, есть несколько весьма порядочных лавок; одну из
них, помещающуюся в отдельном домике, можно назвать даже богатою.
— «А Англия-то
где?»
Он еще больше косо стал смотреть на меня.
— «Ну,
где Россия?» — «В Кронштадте», — проворно сказал
он. «В Европе, — поправил я, — а теперь мы приехали в Африку, на южный ее край, на мыс Доброй Надежды».
Я никак не ожидал, чтоб Фаддеев способен был на какую-нибудь любезность, но, воротясь на фрегат, я нашел у себя в каюте великолепный цветок: горный тюльпан, величиной с чайную чашку, с розовыми листьями и темным, коричневым мхом внутри, на длинном стебле. «
Где ты взял?» — спросил я. «В Африке, на горе достал», — отвечал
он.
В отеле в час зазвонили завтракать. Опять разыгрался один из существенных актов дня и жизни. После десерта все двинулись к буфету,
где, в черном платье, с черной сеточкой на голове, сидела Каролина и с улыбкой наблюдала, как смотрели на нее. Я попробовал было подойти к окну, но места были ангажированы, и я пошел писать к вам письма, а часа в три отнес
их сам на почту.
Они сами должны были читать историю края на песках, на каменных скрижалях гор,
где не осталось никаких следов минувшего.
Даже в Восточной Индии,
где цивилизация до сих пор встречает почти неодолимое сопротивление в духе каст, каждый занятый пришельцами вершок земли немедленно приносил
им соразмерную выгоду богатыми дарами почвы.
Энергические и умные меры Смита водворили в колонии мир и оказали благодетельное влияние на самих кафров.
Они, казалось, убедились в физическом и нравственном превосходстве белых и в невозможности противиться
им, смирились и отдались под
их опеку. Советы, или, лучше сказать, приказания, Смита исполнялись — но долго ли, вот вопрос! Была ли эта война последнею? К сожалению, нет. Это была только вторая по счету: в 1851 году открылась третья. И кто знает,
где остановится эта нумерация?
К сожалению,
он чересчур много надеялся на верность черных: и дружественные племена, и учрежденная
им полиция из кафров, и, наконец, мирные готтентоты — все это обманывало
его, выведывало о числе английских войск и передавало своим одноплеменникам, а те делали засады в таких местах,
где английские отряды погибали без всякой пользы.
«А вот, — отвечал
он, указывая на то место,
где я стоял, — вы теперь стоите в реке: это все река».
Он советовал нам ехать по другой дороге,
где в одном месте растет несколько камфарных деревьев, довольно редких здесь.
Ему также все равно,
где ни быть: придут ли в прекрасный порт или станут на якорь у бесплодной скалы; гуляет ли
он на берегу или смотрит на корабле за работами —
он или делает дело, тогда молчит и делает комическое лицо, или поет и хохочет.
«Как так:
где же
он учился?» — «А нигде;
он даже никуда не выезжал отсюда».
Чрез полчаса, однако ж,
он, кинув где-то
их, ушел тайком и воротился в гостиницу.
«Для кого вы держите
его?» — «Па где-то достал; так…» — «Это вы занимаетесь музыкой?» — «Да», — отвечала старшая.
Здесь делают также карты, то есть дорожные капские экипажи, в каких и мы ехали. Я видел щегольски отделанные, не уступающие городским каретам. Вандик купил себе новый карт, кажется, за сорок фунтов. Тот, в котором мы ехали, еле-еле держался.
Он сам не раз изъявлял опасение, чтоб
он не развалился где-нибудь на косогоре. Однако ж
он в новом нас не повез.
О деревнях я не говорю:
их вовсе нет, все местечки и города; в немногих из
них есть предместья, состоящие из бедных, низеньких мазанок,
где живут нанимающиеся в городах чернорабочие.
На веранде одного дома сидели две или три девицы и прохаживался высокий, плотный мужчина, с проседью. «Вон и мистер Бен!» — сказал Вандик. Мы поглядели на мистера Бена, а
он на нас.
Он продолжал ходить, а мы поехали в гостиницу — маленький и дрянной домик с большой, красивой верандой. Я тут и остался. Вечер был тих. С неба уже сходил румянец. Кое-где прорезывались звезды.
Через четверть часа
он воротился с огромной и великолепной картой,
где подробно означены формации всех гор, от самого мыса до внутренних границ колонии.
Чрез полчаса нагнали меня наши экипажи. Я было хотел сесть, но
они, не обращая на меня внимания, промчались мимо, повернули за утес направо, и чрез пять минут стук колес внезапно прекратился.
Они где-то остановились.
Мы заглянули в длинный деревянный сарай,
где живут 20 преступники.
Он содержится чисто. Окон нет. У стен идут постели рядом, на широких досках, устроенных, как у нас полати в избах, только ниже. Там мы нашли большое общество сидевших и лежавших арестантов. Я спросил, можно ли, как это у нас водится, дать денег арестантам, но мне отвечали, что это строго запрещено.
Вскоре мы подъехали к самому живописному месту. Мы только спустились с одной скалы, и перед нами представилась широкая расчищенная площадка, обнесенная валом. На площадке выстроено несколько флигелей. Это другая тюрьма. В некотором расстоянии, особо от тюремных флигелей, стоял маленький домик,
где жил сын Бена,
он же смотритель тюрьмы и помощник своего отца.
Проезжая эти пространства,
где на далекое друг от друга расстояние разбросаны фермы, невольно подумаешь, что пора бы уже этим фермам и полям сблизиться так, чтобы
они касались друг друга, как в самой Англии, чтоб соседние нивы разделялись только канавой, а не степями, чтоб ни один клочок не пропал даром…
Место,
где я сидел, было самое покойное, и я удерживал
его до последней крайности.
Младший и самый веселый из наших спутников, Зеленый, вскочил на скамью и, с неизменным хохотом, ухватив где-то из угла кота, бросил
его под каскады.