Неточные совпадения
И
люди тоже, даже незнакомые,
в другое время недоступные, хуже судьбы, как будто сговорились уладить
дело. Я был жертвой внутренней борьбы, волнений, почти изнемогал. «Куда это? Что я затеял?» И
на лицах других мне страшно было читать эти вопросы. Участие пугало меня. Я с тоской смотрел, как пустела моя квартира, как из нее понесли мебель, письменный стол, покойное кресло, диван. Покинуть все это, променять
на что?
Оторвется ли руль: надежда спастись придает изумительное проворство, и делается фальшивый руль. Оказывается ли сильная пробоина, ее затягивают
на первый случай просто парусом — и отверстие «засасывается» холстом и не пропускает воду, а между тем десятки рук изготовляют новые доски, и пробоина заколачивается. Наконец судно отказывается от битвы, идет ко
дну:
люди бросаются
в шлюпку и
на этой скорлупке достигают ближайшего берега, иногда за тысячу миль.
Через
день, по приходе
в Портсмут, фрегат втянули
в гавань и ввели
в док, а
людей перевели
на «Кемпердоун» — старый корабль, стоящий
в порте праздно и назначенный для временного помещения команд. Там поселились и мы, то есть туда перевезли наши пожитки, а сами мы разъехались. Я уехал
в Лондон, пожил
в нем, съездил опять
в Портсмут и вот теперь воротился сюда.
Кроме торжественных обедов во дворце или у лорда-мэра и других,
на сто, двести и более
человек, то есть
на весь мир,
в обыкновенные
дни подают
на стол две-три перемены, куда входит почти все, что едят
люди повсюду.
Португальцы поставили носилки
на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они.
В самом
деле, прекрасный вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст все подробности. Мы были
на одном из уступов горы,
на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими целое море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают
люди и животные, а дальше вовсе не игрушка — океан;
на рейде опять игрушки — корабли,
в том числе и наш.
По дороге везде работали черные арестанты с непокрытой головой, прямо под солнцем, не думая прятаться
в тень. Солдаты, не спуская с них глаз, держали заряженные ружья
на втором взводе.
В одном месте мы застали
людей, которые ходили по болотистому
дну пропасти и чего-то искали. Вандик поговорил с ними по-голландски и сказал нам, что тут накануне утонул пьяный
человек и вот теперь ищут его и не могут найти.
Я
на родине ядовитых перцев, пряных кореньев, слонов, тигров, змей,
в стране бритых и бородатых
людей, из которых одни не ведают шапок, другие носят кучу ткани
на голове: одни вечно гомозятся за работой, c молотом, с ломом, с иглой, с резцом; другие едва дают себе труд съесть горсть рису и переменить место
в целый
день; третьи, объявив вражду всякому порядку и труду,
на легких проа отважно рыщут по морям и насильственно собирают дань с промышленных мореходцев.
Наконец, миль за полтораста, вдруг дунуло, и я
на другой
день услыхал обыкновенный шум и суматоху. Доставали канат. Все толпились наверху встречать новый берег. Каюта моя, во время моей болезни, обыкновенно полнехонька была посетителей:
в ней можно было поместиться троим, а придет
человек семь;
в это же утро никого: все глазели наверху. Только барон Крюднер забежал
на минуту.
Я пошел проведать Фаддеева. Что за картина!
в нижней палубе сидело,
в самом
деле,
человек сорок: иные покрыты были простыней с головы до ног, а другие и без этого. Особенно один уже пожилой матрос возбудил мое сострадание. Он морщился и сидел голый, опершись руками и головой
на бочонок, служивший ему столом.
Адмирал не может видеть праздного
человека; чуть увидит кого-нибудь без
дела, сейчас что-нибудь и предложит: то бумагу написать, а казалось, можно бы morgen, morgen, nur nicht heute, кому посоветует прочесть какую-нибудь книгу; сам даже возьмет
на себя труд выбрать ее
в своей библиотеке и укажет, что прочесть или перевести из нее.
Тронет, и уж тронула. Американцы, или
люди Соединенных Штатов, как их называют японцы, за два
дня до нас ушли отсюда, оставив здесь больных матросов да двух офицеров, а с ними бумагу,
в которой уведомляют суда других наций, что они взяли эти острова под свое покровительство против ига японцев,
на которых имеют какую-то претензию, и потому просят других не распоряжаться. Они выстроили и сарай для склада каменного угля, и после этого
человек Соединенных Штатов, коммодор Перри, отплыл
в Японию.
Внизу мы прошли чрез живописнейший лесок — нельзя нарочно расположить так красиво рощу — под развесистыми банианами и кедрами, и вышли
на поляну. Здесь лежала, вероятно занесенная землетрясением, громадная глыба коралла, вся обросшая мохом и зеленью. Романтики тут же объявили, что хорошо бы приехать сюда
на целый
день с музыкой; «с закуской и обедом», — прибавили положительные
люди. Мы вышли
в одну из боковых улиц с маленькими домиками: около каждого теснилась кучка бананов и цветы.
Наконец объявлено, что не сегодня, так завтра снимаемся с якоря. Надо было перебраться
на фрегат. Я последние два
дня еще раз объехал окрестности, был
на кальсадо,
на Эскольте,
на Розарио,
в лавках. Вчера отправил свои чемоданы домой, а сегодня, после обеда,
на катере отправился и сам. С нами поехал француз Рl. и еще испанец, некогда моряк, а теперь commandant des troupes, как он называл себя.
В этот
день обещали быть
на фрегате несколько испанских семейств,
в которых были приняты наши молодые
люди.
Один из них прочитал и сам написал вопрос: «Русские
люди, за каким
делом пришли вы
в наши края, по воле ветров,
на парусах? и все ли у вас здорово и благополучно?
Вина
в самом
деле пока
в этой стороне нет — непьющие этому рады: все, поневоле, ведут себя хорошо, не разоряются. И мы рады, что наше вино вышло (разбилось
на горе, говорят
люди), только Петр Александрович жалобно по вечерам просит рюмку вина, жалуясь, что зябнет. Но без вина решительно лучше, нежели с ним: и
люди наши трезвы, пьют себе чай, и, слава Богу, никто не болен, даже чуть ли не здоровее.
Тогда же приехал к нам с Амура бывший генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев и, пробыв у нас
дня два
на фрегате, уехал
в Николаевск, куда должна была идти и шкуна «Восток» для доставления его со свитою
в Аян
на Охотском море.
На этой шкуне я и отправился с фрегата, и с радостью, что возвращаюсь домой, и не без грусти, что должен расстаться с этим кругом отличных
людей и товарищей.
Вот тут и началась опасность. Ветер немного засвежел, и помню я, как фрегат стало бить об
дно. Сначала было два-три довольно легких удара. Затем так треснуло, что затрещали шлюпки
на боканцах и марсы (балконы
на мачтах). Все бывшие
в каютах выскочили
в тревоге, а тут еще удар, еще и еще. Потонуть было трудно: оба берега
в какой-нибудь версте; местами,
на отмелях, вода была по пояс
человеку.
Вследствие колебания морского
дна у берегов Японии
в бухту Симодо влился громадный вал, который коснулся берега и отхлынул, но не успел уйти из бухты, как навстречу ему, с моря, хлынул другой вал, громаднее. Они столкнулись, и не вместившаяся
в бухте вода пришла
в круговоротное движение и начала полоскать всю бухту, хлынув
на берега, вплоть до тех высот, куда спасались
люди из Симодо.
Неточные совпадения
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь:
дело идет о жизни
человека… (К Осипу.)Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься.
В дороге не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков
на чай.
Степени знатности рассчитаю я по числу
дел, которые большой господин сделал для отечества, а не по числу
дел, которые нахватал
на себя из высокомерия; не по числу
людей, которые шатаются
в его передней, а по числу
людей, довольных его поведением и
делами.
Цыфиркин. Да кое-как, ваше благородие! Малу толику арихметике маракую, так питаюсь
в городе около приказных служителей у счетных
дел. Не всякому открыл Господь науку: так кто сам не смыслит, меня нанимает то счетец поверить, то итоги подвести. Тем и питаюсь; праздно жить не люблю.
На досуге ребят обучаю. Вот и у их благородия с парнем третий год над ломаными бьемся, да что-то плохо клеятся; ну, и то правда,
человек на человека не приходит.
Он не без основания утверждал, что голова могла быть опорожнена не иначе как с согласия самого же градоначальника и что
в деле этом принимал участие
человек, несомненно принадлежащий к ремесленному цеху, так как
на столе,
в числе вещественных доказательств, оказались: долото, буравчик и английская пилка.
Разговор этот происходил утром
в праздничный
день, а
в полдень вывели Ионку
на базар и, дабы сделать вид его более омерзительным, надели
на него сарафан (так как
в числе последователей Козырева учения было много женщин), а
на груди привесили дощечку с надписью: бабник и прелюбодей.
В довершение всего квартальные приглашали торговых
людей плевать
на преступника, что и исполнялось. К вечеру Ионки не стало.