Канонерка 658. Боевые операции малых кораблей Британии на Средиземноморье и Адриатике

Леонард Рейнолдс

Л. К. Рейнолдс рассказывает о действиях малых британских кораблей против немцев и итальянцев во Второй мировой войне, о множестве смертельно опасных и забавных приключений, непосредственным участником которых он был. Славная канонерка 658, на которой служил Рейнолдс, участвовала в боевых операциях на Сицилии и Сардинии в Средиземноморье и Адриатике.

Глава 3. СУХАРИ В ЗАЛИВЕ

Семнадцать судов конвоя друг за другом миновали шлюз и вышли во внешнюю гавань. Мы уходили четвертыми. Пока мы медленно двигались по узкому каналу, Корни неожиданно резко втянул носом воздух, принюхиваясь, и обернулся к Пику:

— Бензин! Ты чувствуешь запах? Быстро! Где?

Он дернул ручку машинного телеграфа назад и вперед, и шум двигателей стих. Мы бросили концы на берег и подтянули лодку к стенке. А в это время Пик уже носился с озабоченным видом по верхней палубе, выискивая источник неприятности. Уже через несколько секунд он обнаружил тоненькую струйку зеленой жидкости, сочившуюся из воздушного клапана одной из топливных цистерн.

А тем временем за нами выстроился длинный хвост из лодок, с которых доносились возмущенные крики и гудки, — все это было очень похоже на пробки на лондонских улицах, где водители проявляли нетерпение аналогичными способами. Механики быстро перекрыли подачу топлива и устранили неполадку. Двигатели снова заработали, и мы двинулись дальше.

К моменту нашего появления во внешней гавани два эскортных траулера и 657-я уже вышли за пределы бонового заграждения. Оглянувшись, можно было увидеть длинную череду дог-ботов и МТВ. На каждой лодке развевались красочные флажки и вымпелы, вызывая праздничное ощущение Милфордской регаты, а не торжественную печаль расставания. А мне вдруг стало грустно. Когда мы снова увидим родные берега? А ведь война есть война, и некоторые из нас могут никогда не вернуться домой.

Я отметил время, когда мы прошли боновые заграждения, и принялся наблюдать за нашим, с позволения сказать, эскортом. Далеко не первой молодости траулеры, отчаянно дымя, направлялись к своему месту во главе формирующегося конвоя. Интересно, кому пришло в голову дать нам в качестве эскорта эти древние посудины? Ведь совершенно очевидно, что, если случится что-нибудь непредвиденное, нам придется их защищать, а вовсе не наоборот. Бортовой залп только одного дог-бота примерно равен их суммарной огневой мощи.

После короткого инструктажа я узнал, что основные функции траулеров заключаются в том, чтобы указывать путь и создавать противолодочный экран. Чтобы сэкономить горючее, весь путь мы должны были проделать, используя в любой момент времени только один из четырех двигателей, а 10 узлов по плечу даже такому дряхлому эскорту.

Конвой сформировал походный ордер довольно быстро — корабли выстроились, как шахматные фигуры на доске перед началом партии, — и лег на западный курс. Мы двигались четырьмя колоннами: две колонны МТВ находились между колонной канонерок дог-ботов слева и колонной торпедных катеров справа по борту. Расстояние между колоннами составляло около кабельтова, а между кораблями в колонне — полкабельтова. Теоретически так должно было быть и впредь. Наша жизнь на следующие семь суток определялась этими расстояниями.

Над нашими головами грациозно пролетела летающая лодка «сандерленд» береговой авиации. Наверное, со стороны мы являли собой забавную картину: вереница чистопородных скакунов, находящаяся под присмотром престарелых и выбивающихся из сил ломовых лошадей.

Наша лодка шла второй в левой колонне. В первый же вечер, когда мы приближались к южной оконечности Ирландии, Атлантика продемонстрировала нам свой суровый нрав, выведя из строя почти всю команду. В течение получаса управление кораблем оказалось в руках четырех или пяти бывалых людей, а остальные, не исключая и меня, в полном изнеможении висели на планшире, отдавая беспокойному морю содержимое своих желудков. Люди по-разному переносят морскую болезнь. Лично я, проведя всего лишь несколько крайне неприятных минут, почувствовал себя лучше и сумел вернуться к своим обязанностям.

Забравшись на мостик, я обнаружил Корни, Пика, Робертса и рулевого страшно занятыми. Впрочем, этому вряд ли стоило удивляться — слишком многих членов команды подкосила морская болезнь. Рулевой попросил разрешения у Корни и окликнул старшего матроса Магуайра, который нес вахту наблюдателя на мостике.

— Возьми штурвал, Мак, — сказал он. — Я пойду посмотрю, не заблевали ли наши доблестные морские волки все жилые помещения. Некоторые из них так позеленели, что могут прятаться в кустах без всякой дополнительной маскировки.

Корни хихикнул. Рулевой никогда не трудился скрыть раздражение попавшим на корабль наскоро и кое-как обученным человеческим материалом, однако с людьми ладил, и его часто видели спокойно объяснявшим очередному зеленому юнцу азы морского дела. Мы понимали, что нам повезло заполучить такого старшину.

Он отсутствовал несколько минут, а когда появился вновь, его физиономия выражала забавную смесь изумления и презрения.

— Я ничего подобного в жизни не видел, — проворчал он. — Кроме нас с вами на ногах всего четыре человека, причем двое из них передвигаются только держась за стенку. — Он тяжело вздохнул и повернулся к Пику. — Надо что-то придумать с машинным отделением, сэр. Оба механика лежат замертво, а два котельных машиниста рядом. Там только старший котельный машинист Уэлш и еще один юнец, а вы же знаете, Уэлш новичок в бензиновых двигателях. Он всегда имел дело с другими машинами и ничего не сможет делать в случае какой-нибудь хитрой поломки.

К тому времени я уже чувствовал себя вполне сносно и даже решился на обход верхней палубы, чтобы лично убедиться, как идут дела. Но, несмотря на то что воспоминания о болезненных спазмах собственного желудка были все еще свежи в памяти, я все-таки оказался не готов к представшей передо мной картине. У каждого орудия находилось по одному или максимум два человека, скорчившихся на сиденьях в самых жалких позах. Я понял, что, даже если нам попадется невооруженное немецкое торговое судно, неподвижное из-за вышедших из строя двигателей и без эскорта, чтобы попасть в него, придется изрядно попотеть, если оно будет на расстоянии больше сотни ярдов.

В разных углах прятались небольшие группы бледных, закутанных в самые немыслимые одежды матросов, ищущих убежища от ветра и брызг. При моем приближении никто не шевелился. Казалось, они смирились со своей жестокой судьбой и покорно ждали, что будет дальше.

Но в конце концов моя вера в неистребимый дух британских моряков, к тому времени изрядно поколебленная, была частично восстановлена.

С подветренной стороны от штурманской рубки, упираясь ногами в топливные танки, стояли старший матрос Смит и котельный машинист Артур Фрэнсис. Оба были чрезвычайно увлечены беседой. Смит пользовался большим уважением среди товарищей, имел за плечами изрядный морской опыт и, когда я подошел, был занят тем, что старательно отвлекал разговорами юного котельного машиниста. Фрэнсиса, восемнадцатилетнего кокни, можно было убедить в чем угодно. Он легко верил всему, что слышал, и, когда я приблизился, спросил:

— А правда, что приказ изменили, сэр? Смити сказал, что мы теперь идем не на Средиземное море, а к Южной Африке, потому что в Северной Африке уже все кончено и мы опоздали.

Я ухмыльнулся и прошел мимо.

— Вот видишь, — уверенно сказал Смит, — командир пока еще ничего не сказал гардемарину. Вероятно, просто не успел. Но мне это доподлинно известно от радиста, который узнал от своего кореша у сигнальщиков в Милфорде, который слышал, как главный сигнальщик сказал шифровальщице, чтобы та держала язык за зубами.

— Боже мой! — судорожно всхлипнул Фрэнсис. — Южная Африка — это же так далеко!

Еще до наступления темноты было составлено вахтенное расписание. Мне раньше не приходилось стоять ночную вахту, поэтому было очевидно, что Корни или Пику придется ее со мной делить. Корни решил взять на себя «среднюю» вахту (с полуночи до 4 часов утра), которую я должен был стоять вместе с ним. Кроме того, мне предстояло помогать Пику в часы утренней и дневной вахт.

В первый вечер мы все оставались на мостике до 10 часов. Потому Корни и я пошли отдохнуть, оставив Пика в одиночестве вглядываться в ночь, пытаясь уловить проблеск синего света и полоску менее густой темноты — это было все, что можно было разглядеть в полукабельтове от нас, где шла 657-я. Поскольку ночи были темные, каждая лодка несла на корме тусклый синий огонь, чтобы следующая за ней лодка могла удержаться в походном ордере. А в условиях волнения это означало, что проблеск света был виден, только когда она поднималась на очередной волне.

Я спал не более пяти минут, когда в полночь меня не слишком нежно потрясли за плечо.

— Старпом передает вам привет, сэр. Ваша вахта. Капитана я уже разбудил.

Я спал одетым — снял только ботинки. Повинуясь грубой силе, я, конечно, приподнялся на койке, но мне ужасно хотелось спать. Желание было столь сильным, что моя голова начала снова опускаться на подушку. Все мое существо стремилось вновь погрузиться в нежные объятия сна. Но тут на пороге появился Корни:

— Подъем, штурман, начинается твоя настоящая жизнь.

Первая вахта оказалась сущим кошмаром. Корни раньше служил на небольших канонерках, где сомкнутый боевой порядок был оперативной необходимостью, а его поддержание — своеобразным делом чести. Оказавшись в волнующемся море на непривычной, а значит, весьма нескладной посудине, которая должна двигаться вперед со скоростью 10 узлов, соблюдая дистанцию в 100 ярдов, и все это в непроглядной, чернильной темноте, он моментально понял, что ему предстоит еще много узнать о своем новом корабле.

Рулевой не видел шедшую впереди лодку, он просто вел корабль по компасу. Он не сводил глаз с подсвеченного красным светом нактоуза, а руки постоянно сжимали штурвал, реагируя на малейшие отклонения от курса поворотом в нужном направлении.

Главной задачей вахтенного офицера было постоянно видеть в бинокль расплывчатые синие и серые пятна. Это означало не только необходимость беспрестанно напрягать зрение. Занятие оказалось до крайности утомительным.

К концу средней вахты, когда на мостике появился заспанный и не столь оживленный, как обычно, Пик, я уже спал на ходу. Глаза жгло от соленых брызг, кожа на лице казалась продубленной порывистым ветром. Я сполз вниз, стянул дождевик и, не раздеваясь, повалился на койку. Сон пришел быстро, не заставило себя ждать и пробуждение. Было только 7 часов утра, когда меня снова и без всякой жалости разбудили.

— Старпом передает вам привет, сэр, он велел сказать, что там, наверху, ужасно, но все-таки не так, как было три часа назад.

На этот раз я поспешно умылся и почувствовал себя немного лучше. Поднявшись на палубу, я убедился, что жизнь не так уж плоха. Дневной свет определенно придавал уверенность, ночные сомнения исчезли без следа. Все шло нормально. Впереди двигалась 657-я, справа по курсу — моторный катер номер 240 — наши главные ориентиры. Они были отчетливо видны, и задача удержаться на своем месте казалась совсем не сложной.

Я отметил курс, обороты двигателя, опознавательные сигналы и состояние погоды и таким образом принял первую в своей жизни самостоятельную вахту.

Особого волнения в общем-то не было. Первые десять минут я принимал, а потом передавал дальше по линии сигнал от шедшего впереди траулера — сообщалось наше положение по состоянию на 6.00. У нас сигнальщика не было, и, хотя Корни и Пик вполне профессионально владели и сигнальной лампой, и флажками, меня тоже всякий раз призывали на мостик, когда что-то надо было принять или передать, поэтому я справился.

В 9 часов разбудили Корни, и он перед завтраком вышел на мостик осмотреться. На то, чтобы оценить обстановку, а она была нормальной, ему потребовалось несколько секунд. Правда, уйти с мостика он не успел — помешало появление механика. Его физиономия была не просто белой — на ней явственно проступила желтизна, а на лбу, несмотря на ветер, застыли крупные капли пота.

— Простите, сэр, но боюсь, мне придется остановить оба генератора — они здорово перегрелись. Мы постараемся, как только сможем, запустить один из них, но… там, внизу, долго находиться невозможно, настоящее пекло, сэр.

Корни посмотрел на измученного человека и понял, что к нему лучше не лезть с вопросами или указаниями.

— Хорошо, чиф, делайте все, что считаете нужным. Насколько я понял, у нас не будет электричества, пока вы не запустите один генератор?

— Ну да, черт побери. — Он перевел взгляд с Корни на меня. — И у нас не будет горячего завтрака, если не раскочегарить примус.

Раскочегарить примус было невозможно. Наш первый и последний эксперимент с ним едва не закончился пожаром. Поэтому мы оказались лишенными горячих напитков и горячих завтраков, равно как и обедов и ужинов в течение целой недели. Только на седьмой день путешествия мы получили возможность выпить чашку горячего чая, не говоря уже о горячей пище.

Но даже эта неприятность была воспринята людьми философски. Вместо горячей пищи у нас были разнообразные готовые продукты, которые мы употребляли в самых своеобразных, порой неожиданных комбинациях. Холодное мясо (в основном солонина), соленые огурцы и сухари, сельдь и дробленая пшеница, сыр и джем, консервированное молоко во всех возможных видах, а в качестве деликатеса — консервированные персики или груши. Эти продукты и составляли нашу диету. Она была удручающе монотонной, но достаточно калорийной, чтобы дать нам необходимый запас энергии. Но люди не роптали! Даже наоборот, они очень симпатизировали и сочувствовали механикам.

Мы даже не могли себе позволить расходовать вдоволь пресной воды. Танки вмещали 125 галлонов, что было эквивалентно 0,5 галлона воды в день на человека для всех нужд. Это было очень мало. Регулярно проводилась проверка, но люди так скрупулезно соблюдали наложенные ограничения, что по прибытии в Гибралтар у нас даже осталось 50 галлонов пресной воды. Подозреваю, что значительная часть экипажа решила не утруждать себя мытьем — они и выглядели соответственно.

Уже на второй день окончательно определился круг повседневных обязанностей каждого, и до окончания этого во всех отношениях памятного путешествия никаких изменений не произошло. В светлое время суток команда много времени проводила на палубе. Не занятые на вахте люди собирались группами в немногочисленных укрытых от ветра уголках и вели оживленные беседы. Все три офицера обычно находились на мостике. Я обнаружил, что Корни и Пику очень нравится возиться с секстаном, правда, они относились к нему как к игрушке. Всякий раз, когда я извлекал его из футляра, они настаивали на необходимости помочь мне им воспользоваться, но ни разу не вызвались продраться сквозь дебри функций и логарифмов, чтобы получить числовое значение.

На том переходе измерить высоту небесного светила, так же как и углы между береговыми ориентирами, было задачей не из легких. Правда, вопрос по большей части упирался в хорошую координацию движений (я имею в виду умение устоять на ногах в условиях ужасной качки), а не в умение пользоваться секстаном. Тот, кто отваживался на это дело, должен был прежде всего занять самое устойчивое положение (например, между мачтой и столом для прокладки или на крыле мостика), причем рядом должен был находиться матрос, удерживающий добровольца на месте, чтобы освободить ему обе руки. Солнце, которое показывалось на небе только урывками, следовало поймать в ходившее ходуном зеркальце секстана, что было отнюдь не просто. В какой-то момент раздавался крик «Есть!», и вахтенный отмечал время по хронометру.

К счастью, ведение прокладки по нашим собственным наблюдениям не было остро необходимым, поскольку ведущий траулер служил лоцманом и передавал данные о местонахождении каждое утро и вечер. Наши усилия были направлены только для выхода из возможных экстренных ситуаций.

Конец ознакомительного фрагмента.