Неточные совпадения
— Как тебе заблагорассудится. Жениха своего она заставит подозревать бог знает
что; пожалуй, еще и свадьба разойдется, а отчего? оттого,
что вы там рвали вместе желтые цветы… Нет, так дела не делаются. Ну, так ты по-русски писать можешь, — завтра поедем в департамент: я уж
говорил о тебе прежнему своему сослуживцу, начальнику отделения; он сказал,
что есть вакансия; терять времени нечего… Это
что за кипу ты вытащил?
— Как другие —
что вы, дядюшка! как это можно
говорить! Поэт заклеймен особенною печатью: в нем таится присутствие высшей силы…
— Ах, дядюшка, дядюшка,
что вы!.. —
говорил Александр в сильном смущении.
— Я! ах, ах, maman,
что вы! Не я ли
говорю: «Пора, maman, обедать», а
вы сказали: «Нет, надо подождать; Александр Федорыч давно не был: верно, придет к обеду».
— Грех
вам бояться этого, Александр Федорыч! Я люблю
вас как родного; вот не знаю, как Наденька; да она еще ребенок:
что смыслит? где ей ценить людей! Я каждый день твержу ей:
что это, мол, Александра Федорыча не видать,
что не едет? и все поджидаю. Поверите ли, каждый день до пяти часов обедать не садилась, все думала: вот подъедет. Уж и Наденька
говорит иногда: «
Что это, maman, кого
вы ждете? мне кушать хочется, и графу, я думаю, тоже…»
«
Что это,
говорю, граф,
вы ее балуете? она совсем ни на
что не похожа будет!..» — и ее побраню.
— Я бегу? смотрите,
что выдумали: я стою у решетки, а
вы говорите — бегу.
— Какой! скажите еще, —
говорил он, глядя ей прямо в глаза, —
что вы равнодушны к нему?
—
Что вы? — отвечал он, взбешенный этим хладнокровием. —
Вы забыли! я напомню
вам,
что здесь, на этом самом месте,
вы сто раз клялись принадлежать мне: «Эти клятвы слышит бог!» —
говорили вы. Да, он слышал их!
вы должны краснеть и перед небом и перед этими деревьями, перед каждой травкой… всё свидетель нашего счастия: каждая песчинка
говорит здесь о нашей любви: смотрите, оглянитесь около себя!..
вы клятвопреступница!!!
— У! какие злые! — сказала она робко, — за
что вы сердитесь? я
вам не отказывала,
вы еще не
говорили с maman… почему же
вы знаете…
— А о
чем вы с ним
говорите вполголоса? — продолжал Александр, не обращая внимания на ее слова, — посмотрите,
вы бледнеете,
вы сами чувствуете свою вину.
— Я был виноват тогда. Теперь буду
говорить иначе, даю
вам слово:
вы не услышите ни одного упрека. Не отказывайте мне, может быть, в последний раз. Объяснение необходимо: ведь
вы мне позволили просить у маменьки вашей руки. После того случилось много такого…
что… словом — мне надо повторить вопрос. Сядьте и продолжайте играть: маменька лучше не услышит; ведь это не в первый раз…
— О, не напоминайте, не напоминайте! —
говорил Александр, махая рукой, —
вам хорошо так рассуждать, потому
что вы уверены в любимой
вами женщине; я бы желал посмотреть,
что бы
вы сделали на моем месте?..
— Целая семья животных! — перебил Александр. — Один расточает
вам в глаза лесть, ласкает
вас, а за глаза… я слышал,
что он
говорит обо мне. Другой сегодня с
вами рыдает о вашей обиде, а завтра зарыдает с вашим обидчиком; сегодня смеется с
вами над другим, а завтра с другим над
вами… гадко!
— Да хорошего ничего не скажешь. Сонин всегда даст хороший совет, когда пройдет беда, а попробуйте обратиться в нужде… так он и отпустит без ужина домой, как лисица волка. Помните, как он юлил перед
вами, когда искал места чрез ваше посредство? А теперь послушайте,
что говорит про
вас…
— То же,
что и прежде, — отвечала Лизавета Александровна. —
Вы думаете,
что он
говорил вам все это с сердцем, от души?
«Сами,
говорит, жаловались,
что он мало занимается, а
вы же его и приучаете к безделью».
Я проучу его, молокососа, — извини, повторяю его слова, — где,
говорит, ему со мной бороться? он только клеветой взял; надеюсь,
что вы вразумите его…» — «Пожурю, —
говорю я, — непременно пожурю; только, полно, правда ли это?
чем он тебе надосадил?» Ты ей там цветы,
что ли, дарил?..
— Хорошо, вели давать! Вот ты кстати напомнила об обеде. Сурков
говорит,
что ты, Александр, там почти каждый день обедаешь,
что,
говорит, оттого нынче у
вас и по пятницам не бывает,
что будто
вы целые дни вдвоем проводите… черт знает,
что врал тут, надоел; наконец я его выгнал. Так и вышло,
что соврал. Нынче пятница, а вот ты налицо!
— Я отмщу
вам, —
говорила она, —
вы думаете,
что так легко можно шутить судьбой женщины?
— Все. Как она любит тебя! Счастливец! Ну, вот ты все плакал,
что не находишь страсти: вот тебе и страсть: утешься! Она с ума сходит, ревнует, плачет, бесится… Только зачем
вы меня путаете в свои дела? Вот ты женщин стал навязывать мне на руки. Этого только недоставало: потерял целое утро с ней. Я думал, за каким там делом: не имение ли хочет заложить в Опекунский совет… она как-то
говорила… а вот за каким: ну дело!
— Обыкновенно
что:
что ты также ее любишь без ума;
что ты давно искал нежного сердца;
что тебе страх как нравятся искренние излияния и без любви ты тоже не можешь жить; сказал,
что напрасно она беспокоится: ты воротишься; советовал не очень стеснять тебя, позволить иногда и пошалить… а то,
говорю,
вы наскучите друг другу… ну, обыкновенно,
что говорится в таких случаях.
— Бог с ними! Бог с ними! — сказал с беспокойством Александр. — И
вы, дядюшка, начали дико
говорить! Этого прежде не водилось за
вами. Не для меня ли? Напрасный труд! Я стремился выше —
вы помните?
Что ж вышло?
Сами же
вы говорили,
что есть поэзия в скромном уделе, а теперь упрекаете,
что я избрал скромнейший.
— Эх
вы, рыболовы! —
говорил между тем Костяков, поправляя свои удочки и поглядывая по временам злобно на Александра, — куда
вам рыбу ловить! ловили бы
вы мышей, сидя там у себя, на диване; а то рыбу ловить! Где уж ловить, коли из рук ушла? чуть во рту не была, только
что не жареная! Диво еще, как у
вас с тарелки не уходит!
— Во-первых, потому, —
говорил он, —
что вы читаете Байрона по-французски, и, следовательно, для
вас потеряны красота и могущество языка поэта. Посмотрите, какой здесь бледный, бесцветный, жалкий язык! Это прах великого поэта: идеи его как будто расплылись в воде. Во-вторых, потому бы я не советовал
вам читать Байрона,
что… он, может быть, пробудит в душе вашей такие струны, которые бы век молчали без того…
— Один покажет
вам, —
говорил он, — цветок и заставит наслаждаться его запахом и красотой, а другой укажет только ядовитый сок в его чашечке… тогда для
вас пропадут и красота, и благоухание… Он заставит
вас сожалеть о том, зачем там этот сок, и
вы забудете,
что есть и благоухание… Есть разница между этими обоими людьми и между сочувствием к ним. Не ищите же яду, не добирайтесь до начала всего,
что делается с нами и около нас; не ищите ненужной опытности: не она ведет к счастью.
— Да, дядюшка,
что ни
говорите, а счастье соткано из иллюзий, надежд, доверчивости к людям, уверенности в самом себе, потом из любви, дружбы… А
вы твердили мне,
что любовь — вздор, пустое чувство,
что легко, и даже лучше, прожить без него,
что любить страстно — не великое достоинство,
что этим не перещеголяешь животное…
— Нет, нет, боже сохрани! — отвечала она, — он не велел себя будить. «Кушайте,
говорит, одни: у меня аппетиту нет; я лучше усну,
говорит: сон подкрепит меня; разве вечером захочу». Так
вы вот
что сделайте, Антон Иваныч: уж не прогневайтесь на меня, старуху: я пойду затеплю лампадку да помолюсь, пока Сашенька почивает; мне не до еды; а
вы откушайте одни.
— На здоровье, Антон Иваныч. Ну, а
что говорит Евсей?
Вы спрашивали?
— А может быть,
вы не нравитесь ей? —
говорила Лизавета Александровна, — может быть, она любить
вас не может —
что вы на это скажете?
— Дядюшка,
что бы сказать?
Вы лучше меня
говорите… Да вот я приведу ваши же слова, — продолжал он, не замечая,
что дядя вертелся на своем месте и значительно кашлял, чтоб замять эту речь, — женишься по любви, —
говорил Александр, — любовь пройдет, и будешь жить привычкой; женишься не по любви — и придешь к тому же результату: привыкнешь к жене. Любовь любовью, а женитьба женитьбой; эти две вещи не всегда сходятся, а лучше, когда не сходятся… Не правда ли, дядюшка? ведь
вы так учили…
— Нет, дядюшка, не отдам, —
говорил Александр, — пока не сознаетесь здесь, при тетушке,
что и
вы когда-то любили, как я, как все… Или иначе этот документ передастся в ее руки, в вечный упрек
вам.
— Неужели
вы желали бы, ma tante, чтоб я остался таким, каким был лет десять назад? — возразил Александр. — Дядюшка правду
говорит,
что эта глупая мечтательность…