Неточные совпадения
Только единственный сын Анны Павловны, Александр Федорыч, спал, как следует спать двадцатилетнему юноше, богатырским сном; а в доме все суетились
и хлопотали. Люди ходили на цыпочках
и говорили шепотом, чтобы не разбудить молодого барина. Чуть кто-нибудь стукнет, громко заговорит, сейчас, как раздраженная львица, являлась Анна Павловна
и наказывала неосторожного строгим выговором, обидным прозвищем, а иногда, по мере гнева
и сил своих,
и толчком.
Барбос
только ничего не делал, но
и тот по-своему принимал участие в общем движении.
—
Только хнычет! Вот пострел навязался! Что это за наказание, господи!
и не отвяжется!
— Вот еще выдумал! — накинулась на него Аграфена, — что ты меня всякому навязываешь, разве я какая-нибудь… Пошел вон отсюда! Много вашего брата, всякому стану вешаться на шею: не таковская! С тобой
только, этаким лешим, попутал, видно, лукавый за грехи мои связаться, да
и то каюсь… а то выдумал!
Вон с тех полей одной ржи до пятисот четвертей сберем; а вон
и пшеничка есть,
и гречиха;
только гречиха нынче не то, что прошлый год: кажется, плоха будет.
А дичи, дичи что!
и ведь все это твое, милый сынок: я
только твоя приказчица.
Скрывался от глаз
только прямой путь; заметь он его, так тогда, может быть,
и не поехал бы.
Александр был избалован, но не испорчен домашнею жизнью. Природа так хорошо создала его, что любовь матери
и поклонение окружающих подействовали
только на добрые его стороны, развили, например, в нем преждевременно сердечные склонности, поселили ко всему доверчивость до излишества. Это же самое, может быть, расшевелило в нем
и самолюбие; но ведь самолюбие само по себе
только форма; все будет зависеть от материала, который вольешь в нее.
Александр молчал. Он вспомнил, что, учась в университете
и живучи в губернском городе, он не очень усердно посещал церковь; а в деревне,
только из угождения матери, сопровождал ее к обедне. Ему совестно было солгать. Он молчал. Мать поняла его молчание
и опять вздохнула.
Разве что у начальника твоего или у какого-нибудь знатного да богатого вельможи разгорятся на тебя зубы
и он захочет выдать за тебя дочь — ну, тогда можно,
только отпиши: я кое-как дотащусь, посмотрю, чтоб не подсунули так какую-нибудь, лишь бы с рук сбыть: старую девку или дрянь.
— Ну, ну, друг мой, успокойся! ведь я так
только. Послужи, воротись сюда,
и тогда что бог даст; невесты не уйдут! Коли не забудешь, так
и того… Ну, а…
— Перестань, перестань, Саша, — заговорила она торопливо, — что ты это накликаешь на свою голову! Нет, нет! что бы ни было, если случится этакой грех, пусть я одна страдаю. Ты молод,
только что начинаешь жить, будут у тебя
и друзья, женишься — молодая жена заменит тебе
и мать,
и все… Нет! Пусть благословит тебя бог, как я тебя благословляю.
— Что за старый! он годом
только постарше моего покойника. Ну, царство ему небесное! — сказала, крестясь, Анна Павловна. — Жаль бедной Федосьи Петровны: осталась с деточками на руках. Шутка ли: пятеро,
и все почти девочки! А когда похороны?
Ямщик посмотрел на седелку
и, увидев, что она на своем месте, не тронулся с козел, а
только кнутом поправил немного шлею.
Одевался он всегда тщательно, даже щеголевато, но не чересчур, а
только со вкусом; белье носил отличное; руки у него были полны
и белы, ногти длинные
и прозрачные.
Петр Иваныч по обыкновению выслушал это известие покойно,
только немного навострил уши
и поднял брови.
Только что Петр Иваныч расположился бриться, как явился Александр Федорыч. Он было бросился на шею к дяде, но тот, пожимая мощной рукой его нежную, юношескую руку, держал его в некотором отдалении от себя, как будто для того, чтобы наглядеться на него, а более, кажется, затем, чтобы остановить этот порыв
и ограничиться пожатием.
Он вышел на улицу — суматоха, все бегут куда-то, занятые
только собой, едва взглядывая на проходящих,
и то разве для того, чтоб не наткнуться друг на друга.
—
И фортуну, — прибавил Петр Иваныч, — что за карьера без фортуны? Мысль хороша —
только… напрасно ты приезжал.
— Советовать — боюсь. Я не ручаюсь за твою деревенскую натуру: выйдет вздор — станешь пенять на меня; а мнение свое сказать, изволь — не отказываюсь, ты слушай или не слушай, как хочешь. Да нет! я не надеюсь на удачу. У вас там свой взгляд на жизнь: как переработаешь его? Вы помешались на любви, на дружбе, да на прелестях жизни, на счастье; думают, что жизнь
только в этом
и состоит: ах да ох! Плачут, хнычут да любезничают, а дела не делают… как я отучу тебя от всего этого? — мудрено!
— Есть
и здесь любовь
и дружба, — где нет этого добра?
только не такая, как там, у вас; со временем увидишь сам…
— Знаю я эту святую любовь: в твои лета
только увидят локон, башмак, подвязку, дотронутся до руки — так по всему телу
и побежит святая, возвышенная любовь, а дай-ка волю, так
и того… Твоя любовь, к сожалению, впереди; от этого никак не уйдешь, а дело уйдет от тебя, если не станешь им заниматься.
— Нет: приятное развлечение,
только не нужно слишком предаваться ему, а то выйдет вздор. От этого я
и боюсь за тебя. — Дядя покачал головой. — Я почти нашел тебе место: ты ведь хочешь служить? — сказал он.
— «Дядя мой ни демон, ни ангел, а такой же человек, как
и все, — диктовал он, —
только не совсем похож на нас с тобой.
Любви
и дружбе тоже верит,
только не думает, что они упали с неба в грязь, а полагает, что они созданы вместе с людьми
и для людей, что их так
и надобно понимать
и вообще рассматривать вещи пристально, с их настоящей стороны, а не заноситься бог знает куда.
— Я никогда не вмешиваюсь в чужие дела, но ты сам просил что-нибудь для тебя сделать; я стараюсь навести тебя на настоящую дорогу
и облегчить первый шаг, а ты упрямишься; ну, как хочешь; я говорю
только свое мнение, а принуждать не стану, я тебе не нянька.
Потом он стал понемногу допускать мысль, что в жизни, видно, не всё одни розы, а есть
и шипы, которые иногда покалывают, но слегка
только, а не так, как рассказывает дядюшка.
И вот он начал учиться владеть собою, не так часто обнаруживал порывы
и волнения
и реже говорил диким языком, по крайней мере при посторонних.
— Так что же, дядюшка? Сказали бы
только, что это человек с сильными чувствами, что кто чувствует так, тот способен ко всему прекрасному
и благородному
и неспособен…
— Отвези ей эту бумагу, скажи, что вчера
только,
и то насилу, выдали из палаты; объясни ей хорошенько дело: ведь ты слышал, как мы с чиновником говорили?
— Не правда ли? в моем взоре, я знаю, блещет гордость. Я гляжу на толпу, как могут глядеть
только герой, поэт
и влюбленный, счастливый взаимною любовью…
— Потом, — продолжал неумолимый дядя, — ты начал стороной говорить о том, что вот-де перед тобой открылся новый мир. Она вдруг взглянула на тебя, как будто слушает неожиданную новость; ты, я думаю, стал в тупик, растерялся, потом опять чуть внятно сказал, что
только теперь ты узнал цену жизни, что
и прежде ты видал ее… как ее? Марья, что ли?
— Мудрено! с Адама
и Евы одна
и та же история у всех, с маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь
и варианты. Это удивляет тебя, а еще писатель! Вот теперь
и будешь прыгать
и скакать дня три, как помешанный, вешаться всем на шею —
только, ради бога, не мне. Я тебе советовал бы запереться на это время в своей комнате, выпустить там весь этот пар
и проделать все проделки с Евсеем, чтобы никто не видал. Потом немного одумаешься, будешь добиваться уж другого, поцелуя например…
— Ты будешь любить, как
и другие, ни глубже, ни сильнее; будешь также сдергивать
и покрывало с тайн… но
только ты будешь верить в вечность
и неизменность любви, да об одном этом
и думать, а вот это-то
и глупо: сам себе готовишь горя более, нежели сколько бы его должно быть.
— Почему же нет? разве я не человек, или разве мне восемьдесят лет?
Только если я люблю, то люблю разумно, помню себя, не бью
и не опрокидываю ничего.
— Я хочу
только сказать, что, может быть…
и я близок к тому же счастью…
— С расчетом, а не по расчету.
Только расчет этот должен состоять не в одних деньгах. Мужчина так создан, чтоб жить в обществе женщины; ты
и станешь рассчитывать, как бы жениться, станешь искать, выбирать между женщинами…
— Ну, теперь тебя не убедишь; увидишь сам со временем, а теперь запомни мои слова
только: любовь пройдет, повторяю я,
и тогда женщина, которая казалась тебе идеалом совершенства, может быть, покажется очень несовершенною, а делать будет нечего.
Услышишь о свадьбе, пойдешь посмотреть —
и что же? видишь прекрасное, нежное существо, почти ребенка, которое ожидало
только волшебного прикосновения любви, чтобы развернуться в пышный цветок,
и вдруг ее отрывают от кукол, от няни, от детских игр, от танцев,
и слава богу, если
только от этого; а часто не заглянут в ее сердце, которое, может быть, не принадлежит уже ей.
— Я не знаю, как она родится, а знаю, что выходит совсем готовая из головы, то есть когда обработается размышлением: тогда
только она
и хороша. Ну, а по-твоему, — начал, помолчав, Петр Иваныч, — за кого же бы выдавать эти прекрасные существа?
— Знаю, знаю! Порядочный человек не сомневается в искренности клятвы, когда дает ее женщине, а потом изменит или охладеет,
и сам не знает как. Это делается не с намерением,
и тут никакой гнусности нет, некого винить: природа вечно любить не позволила.
И верующие в вечную
и неизменную любовь делают то же самое, что
и неверующие,
только не замечают или не хотят сознаться; мы, дескать, выше этого, не люди, а ангелы — глупость!
— Ну, суп à la provençale, соус julienne
и жаркое суфле,
только поскорее!
И не Александр сошел бы с ума от нее; один
только Петр Иваныч уцелеет: да много ли таких?
Она подала ему руку, но
только он коснулся до нее, она сейчас же вырвала —
и вдруг изменилась. Улыбка исчезла, на лице обнаружилось что-то похожее на досаду.
Мать покидала
и шарф
и книгу
и шла одеваться. Так Наденька пользовалась полною свободою, распоряжалась
и собою,
и маменькою,
и своим временем,
и занятиями, как хотела. Впрочем, она была добрая
и нежная дочь, нельзя сказать — послушная, потому
только, что не она, а мать слушалась ее; зато можно сказать, что она имела послушную мать.
Дремлю, да
и вижу во сне, что будто Игнатий докладывает о гостях,
только не поняла, о ком.
А там откуда ни возьмется поздний ветерок, пронесется над сонными водами, но не сможет разбудить их, а
только зарябит поверхность
и повеет прохладой на Наденьку
и Александра или принесет им звук дальней песни —
и снова все смолкнет,
и опять Нева неподвижна, как спящий человек, который при легком шуме откроет на минуту глаза
и тотчас снова закроет;
и сон пуще сомкнет его отяжелевшие веки.
Они по-прежнему молча смотрели
и на воду,
и на небо,
и на даль, будто между ними ничего не было.
Только боялись взглянуть друг на друга; наконец взглянули, улыбнулись
и тотчас отвернулись опять.
Адуев достиг апогея своего счастия. Ему нечего было более желать. Служба, журнальные труды — все забыто, заброшено. Его уж обошли местом: он едва приметил это,
и то потому, что напомнил дядя. Петр Иваныч советовал бросить пустяки, но Александр при слове «пустяки» пожимал плечами, с сожалением улыбался
и молчал. Дядя, увидя бесполезность своих представлений, тоже пожал плечами, улыбнулся с сожалением
и замолчал, промолвив
только: «Как хочешь, это твое дело,
только смотри презренного металла не проси».
Впрочем, он избегал не
только дяди, но
и толпы, как он говорил.
«Наедине с собою
только, — писал он в какой-то повести, — человек видит себя как в зеркале; тогда
только научается он верить в человеческое величие
и достоинство.