Неточные совпадения
— Да отстанешь ли ты от меня, окаянный? — говорила она плача, — что
мелешь, дуралей! Свяжусь я с Прошкой! разве
не видишь сам, что от него путного слова
не добьешься? только и знает, что лезет с ручищами…
Скрывался от глаз только прямой путь;
заметь он его, так тогда, может быть, и
не поехал бы.
Ему дико, грустно; его никто
не замечает; он потерялся здесь; ни новости, ни разнообразие, ни толпа
не развлекают его.
А там, у нас, входи
смело; если отобедали, так опять для гостя станут обедать; самовар утром и вечером
не сходит со стола, а колокольчиков и в магазинах нет.
— Я никак
не смею сравнивать себя с вами…
— У него есть такт, — говорил он одному своему компаниону по заводу, — чего бы я никак
не ожидал от деревенского мальчика. Он
не навязывается,
не ходит ко мне без зову; и когда
заметит, что он лишний, тотчас уйдет; и денег
не просит: он малый покойный. Есть странности… лезет целоваться, говорит, как семинарист… ну, да от этого отвыкнет; и то хорошо, что он
не сел мне на шею.
— Не-уже-ли? — воскликнул дядя, — да как это я? и
не заметил; смотри, пожалуй, сжег такую драгоценность… А впрочем, знаешь что? оно даже, с одной стороны, хорошо…
— Ах, дядюшка, ей-богу, ни с какой стороны
не хорошо… —
заметил Александр в отчаянии.
— С бородавкой?
Не помню. Как это вы
заметили, дядюшка?
— Как же это ты бородавки у носа
не заметил, а уж узнал, что она добрая и почтенная? это странно. Да позволь… у ней ведь есть дочь — эта маленькая брюнетка. А! теперь
не удивляюсь. Так вот отчего ты
не заметил бородавки на носу!
— Вы ничего
не замечаете в моем лице? — спросил он.
— Если и так, дядюшка, то эти вещи
не рассказываются, — с скромной улыбкой
заметил Александр.
— Разумная любовь! хороша любовь, которая помнит себя! — насмешливо
заметил Александр, — которая ни на минуту
не забудется…
— Знаю, знаю! Порядочный человек
не сомневается в искренности клятвы, когда дает ее женщине, а потом изменит или охладеет, и сам
не знает как. Это делается
не с намерением, и тут никакой гнусности нет, некого винить: природа вечно любить
не позволила. И верующие в вечную и неизменную любовь делают то же самое, что и неверующие, только
не замечают или
не хотят сознаться; мы, дескать, выше этого,
не люди, а ангелы — глупость!
—
Не все мужья одинаковы, мой милый: одни очень равнодушны к своим женам,
не обращают внимания на то, что делается вокруг них, и
не хотят
заметить; другие из самолюбия и хотели бы, да плохи:
не умеют взяться за дело.
Нельзя винить Петра Иваныча, что он
не заметил Наденьки с первого раза. Она была
не красавица и
не приковывала к себе мгновенно внимания.
А дядя был все тот же: он ни о чем
не расспрашивал племянника,
не замечал или
не хотел
заметить его проделок. Видя, что положение Александра
не изменяется, что он ведет прежний образ жизни,
не просит у него денег, он стал с ним ласков по-прежнему и слегка упрекал, что редко бывает у него.
Адуев
не умел скрыть, что граф
не нравился ему. Граф, казалось,
не замечал его грубости: он был внимателен и обращался к Адуеву, стараясь сделать разговор общим. Все напрасно: тот молчал или отвечал: да и нет.
Адуева никто и
не заметил.
— Грех вам бояться этого, Александр Федорыч! Я люблю вас как родного; вот
не знаю, как Наденька; да она еще ребенок: что смыслит? где ей ценить людей! Я каждый день твержу ей: что это,
мол, Александра Федорыча
не видать, что
не едет? и все поджидаю. Поверите ли, каждый день до пяти часов обедать
не садилась, все думала: вот подъедет. Уж и Наденька говорит иногда: «Что это, maman, кого вы ждете? мне кушать хочется, и графу, я думаю, тоже…»
— Да, так-таки и говорит и торопит. Я ведь строга, даром что смотрю такой доброй. Я уж бранила ее: «То ждешь,
мол, его до пяти часов,
не обедаешь, то вовсе
не хочешь подождать — бестолковая! нехорошо! Александр Федорыч старый наш знакомый, любит нас, и дяденька его Петр Иваныч много нам расположения своего показал… нехорошо так небрежничать! он, пожалуй, рассердится да
не станет ходить…»
Так был он раза два. Напрасно он выразительно глядел на Наденьку; она как будто
не замечала его взглядов, а прежде как
замечала! бывало, он говорит с матерью, а она станет напротив него, сзади Марьи Михайловны, делает ему гримасы, шалит и смешит его.
—
Не говори этого, — серьезно
заметил Петр Иваныч, — ты молод — проклянешь, а
не благословишь судьбу! Я, бывало,
не раз проклинал — я!
—
Не станет! так в нем нет ни капли благородства! — с злостью
заметил Александр, — я
не полагал, чтоб он был низок до такой степени!
Наденьку? кажется, попал?
не раздражать упреками, снисходить к ее капризам, показывать вид, что
не замечаешь ничего, что даже у тебя и предположения об измене нет, как о деле невозможном.
Надо очертить ее магическим кругом,
не очень тесно, чтоб она
не заметила границ и
не переступила их, хитро овладеть
не только ее сердцем — это что! это скользкое и непрочное обладание, а умом, волей, подчинить ее вкус и нрав своему, чтоб она смотрела на вещи через тебя, думала твоим умом…
— Она похвасталась, — начал он потом, — какая у ней школа! у ней школы быть
не могло: молода! это она так только… от досады! но теперь она
заметила этот магический круг: станет тоже хитрить… о, я знаю женскую натуру! Но посмотрим…
— Какой? — отвечал Александр, — я бы потребовал от нее первенства в ее сердце. Любимая женщина
не должна
замечать, видеть других мужчин, кроме меня; все они должны казаться ей невыносимы. Я один выше, прекраснее, — тут он выпрямился, — лучше, благороднее всех. Каждый миг, прожитый
не со мной, для нее потерянный миг. В моих глазах, в моих разговорах должна она почерпать блаженство и
не знать другого…
Лизавета Александровна старалась скрыть улыбку. Александр
не замечал.
Она пробовала возбудить в нем ревность, думая, что тогда любовь непременно выскажется… Ничего
не бывало. Чуть он
заметит, что она отличает в обществе какого-нибудь молодого человека, он спешит пригласить его к себе, обласкает, сам
не нахвалится его достоинствами и
не боится оставлять его наедине с женой.
— Но, может быть, его стали бы ждать, —
заметила тетка, — приличия
не позволили…
— Много… и
не одному ему… —
заметила вполголоса Лизавета Александровна.
—
Не мешайте дядюшке, ma tante! —
заметил Александр, — он
не уснет, у него расстроится пищеварение, и бог знает, что из этого будет. Человек, конечно, властелин земли, но он также и раб своего желудка.
— Это
не по тебе, Петр Иваныч, —
заметила Лизавета Александровна, — ты
не хочешь верить существованию такой любви и в других…
— Я
не вправе отказаться от этого, —
заметил Александр.
— Извините, дядюшка, если
замечу, что вы
не судья в этом деле.
Будущее ему ясно, он восстал, окрылился, — он
не ребенок, а муж, —
смело вперед!
Да черт с ним совсем, я бы
не заметил этого; но вот беда: чуть заведется страстишка, он и пошел мотать.
— Все учи тебя! Ты польсти ей, прикинься немножко влюбленным — со второго раза она пригласит тебя уж
не в среду, а в четверг или в пятницу, ты удвой внимательность, а я потом немножко ее настрою, намекну, будто ты в самом деле — того… Она, кажется… сколько я мог
заметить… Такая чувствительная… должно быть, слабонервная… она, я думаю, тоже
не прочь от симпатии… от излияний…
— Напротив, тут-то и будет. Если б ты влюбился, ты
не мог бы притворяться, она сейчас бы
заметила и пошла бы играть с вами с обоими в дураки. А теперь… да ты мне взбеси только Суркова: уж я знаю его, как свои пять пальцев. Он, как увидит, что ему
не везет,
не станет тратить деньги даром, а мне это только и нужно… Слушай, Александр, это очень важно для меня: если ты это сделаешь — помнишь две вазы, что понравились тебе на заводе? они — твои: только пьедестал ты сам купи.
Он сказал еще несколько общих мест и,
не видя никакого толку, схватил шляпу и вертелся около Юлии, давая ей
заметить, что он недоволен и сбирается уехать.
Александр был как в пытке. Со лба капали крупные капли пота. Он едва слышал, что говорил дядя, и
не смел взглянуть ни на него, ни на тетку.
Ее
заметил Тафаев, человек со всеми атрибутами жениха, то есть с почтенным чином, с хорошим состоянием, с крестом на шее, словом, с карьерой и фортуной. Нельзя сказать про него, чтоб он был только простой и добрый человек. О нет! он в обиду себя
не давал и судил весьма здраво о нынешнем состоянии России, о том, чего ей недостает в хозяйственном и промышленном состоянии, и в своей сфере считался деловым человеком.
— Вы
не заметили в ней ни сожаления, ни тоски? ей все равно? Это ни на что
не похоже!
— Вот люди! —
заметил Петр Иваныч, — вот сердце: живи им — хорошо будет. Да
не ты ли боялся, чтоб она
не прислала за тобой?
не ты ли просил помочь? а теперь встревожился, что она, расставаясь с тобой,
не умирает с тоски.
Он бежал веселых игр за радостным столом и очутился один в своей комнате, наедине с собой, с забытыми книгами. Но книга вываливалась из рук, перо
не слушалось вдохновения. Шиллер, Гете, Байрон являли ему мрачную сторону человечества — светлой он
не замечал: ему было
не до нее.
Однажды Александр с Костяковым удили рыбу. Костяков, в архалуке, в кожаной фуражке, водрузив на берегу несколько удочек разной величины, и донных, и с поплавками, с бубенчиками и с колокольчиками, курил из коротенькой трубки, а сам наблюдал,
не смея мигнуть, за всей этой батареей удочек, в том числе и за удочкой Адуева, потому что Александр стоял, прислонясь к дереву, и смотрел в другую сторону. Долго так стояли они молча.
Александр обернулся. В двух шагах от них стоял старик, под руку с ним хорошенькая девушка, высокого роста, с открытой головой и с зонтиком в руках. Брови у ней слегка нахмурились. Она немного нагнулась вперед и с сильным участием следила глазами за каждым движением Костякова. Она даже
не заметила Александра.
Девушка между тем успела разглядеть, что Александр был совсем другого рода человек, нежели Костяков. И костюм Александра был
не такой, как Костякова, и талия, и лета, и манеры, да и все. Она быстро
заметила в нем признаки воспитания, на лице прочла мысль; от нее
не ускользнул даже и оттенок грусти.