Неточные совпадения
О горе, слезах, бедствиях он
знал только по слуху, как
знают о какой-нибудь заразе, которая не обнаружилась, но глухо где-то таится в народе. От этого будущее представлялось ему в радужном свете. Его что-то манило вдаль, но что именно — он не
знал. Там мелькали обольстительные призраки, но он не мог разглядеть их; слышались смешанные звуки — то голос славы, то любви: все это приводило его в сладкий трепет.
Он мечтал
о колоссальной страсти, которая не
знает никаких преград и свершает громкие подвиги.
Нужно было даже поменьше любить его, не думать за него ежеминутно, не отводить от него каждую заботу и неприятность, не плакать и не страдать вместо его и в детстве, чтоб дать ему самому почувствовать приближение грозы, справиться с своими силами и подумать
о своей судьбе — словом,
узнать, что он мужчина.
—
О, как вы меня мало
знаете! я ворочусь, поверьте, и никогда другая…
Вот на какие посылки разложил он весь этот случай. Племянника своего он не
знает, следовательно и не любит, а поэтому сердце его не возлагает на него никаких обязанностей: надо решать дело по законам рассудка и справедливости. Брат его женился, наслаждался супружеской жизнию, — за что же он, Петр Иваныч, обременит себя заботливостию
о братнем сыне, он, не наслаждавшийся выгодами супружества? Конечно, не за что.
Дядя не всегда думает
о службе да
о заводе, он
знает наизусть не одного Пушкина…»
— Как тебе заблагорассудится. Жениха своего она заставит подозревать бог
знает что; пожалуй, еще и свадьба разойдется, а отчего? оттого, что вы там рвали вместе желтые цветы… Нет, так дела не делаются. Ну, так ты по-русски писать можешь, — завтра поедем в департамент: я уж говорил
о тебе прежнему своему сослуживцу, начальнику отделения; он сказал, что есть вакансия; терять времени нечего… Это что за кипу ты вытащил?
— Как же
узнает начальник
о моих способностях?
— Нет, — отвечал дядя, — он не говорил, да мы лучше положимся на него; сами-то, видишь, затрудняемся в выборе, а он уж
знает, куда определить. Ты ему не говори
о своем затруднении насчет выбора, да и
о проектах тоже ни слова: пожалуй, еще обидится, что не доверяем ему, да пугнет порядком: он крутенек. Я бы тебе не советовал говорить и
о вещественных знаках здешним красавицам: они не поймут этого, где им понять! это для них слишком высоко: и я насилу вникнул, а они будут гримасничать.
— Поздравляю тебя, давно бы ты сказал: из тебя можно многое сделать. Давеча насказал мне про политическую экономию, философию, археологию, бог
знает про что еще, а
о главном ни слова — скромность некстати. Я тебе тотчас найду и литературное занятие.
—
О, я
знаю, ты не станешь удерживать; ты готов на улице, в театре броситься на шею приятелю и зарыдать.
— Потом, — продолжал неумолимый дядя, — ты начал стороной говорить
о том, что вот-де перед тобой открылся новый мир. Она вдруг взглянула на тебя, как будто слушает неожиданную новость; ты, я думаю, стал в тупик, растерялся, потом опять чуть внятно сказал, что только теперь ты
узнал цену жизни, что и прежде ты видал ее… как ее? Марья, что ли?
— Я счастлив теперь и благодарю бога; а
о том, что будет впереди, и
знать не хочу.
— Первая половина твоей фразы так умна, что хоть бы не влюбленному ее сказать: она показывает уменье пользоваться настоящим; а вторая, извини, никуда не годится. «Не хочу
знать, что будет впереди», то есть не хочу думать
о том, что было вчера и что есть сегодня; не стану ни соображать, ни размышлять, не приготовлюсь к тому, не остерегусь этого, так, куда ветер подует! Помилуй, на что это похоже?
О стихах Александра он сказал, что не
знает их и не слыхал…
— Я — ужинать! да и вы не проглотите куска, когда
узнаете, что дело идет
о жизни и смерти.
— Пока не
знал, а теперь…
о люди, люди! жалкий род, достойный слез и смеха! […жалкий род, достойный слез и смеха — из стихотворения А.С. Пушкина «Полководец»] Сознаюсь, кругом виноват, что не слушал вас, когда вы советовали остерегаться всякого…
— Оставить счастье в его руках, оставить его гордым обладателем…
о! может ли остановить меня какая-нибудь угроза? Вы не
знаете моих мучений! вы не любили никогда, если думали помешать мне этой холодной моралью… в ваших жилах течет молоко, а не кровь…
— Не
знаю, лестна ли, это как кто хочет, по мне все равно: я вообще
о любви невысокого мнения — ты это
знаешь; мне хоть ее и не будь совсем… но что прочнее — так это правда.
— Она похвасталась, — начал он потом, — какая у ней школа! у ней школы быть не могло: молода! это она так только… от досады! но теперь она заметила этот магический круг: станет тоже хитрить…
о, я
знаю женскую натуру! Но посмотрим…
У человека, по-твоему, только и дела, чтоб быть любовником, мужем, отцом… а
о другом ни
о чем и
знать не хочешь.
Муж ее неутомимо трудился и все еще трудится. Но что было главною целью его трудов? Трудился ли он для общей человеческой цели, исполняя заданный ему судьбою урок, или только для мелочных причин, чтобы приобресть между людьми чиновное и денежное значение, для того ли, наконец, чтобы его не гнули в дугу нужда, обстоятельства? Бог его
знает.
О высоких целях он разговаривать не любил, называя это бредом, а говорил сухо и просто, что надо дело делать.
Лизавета Александровна вынесла только то грустное заключение, что не она и не любовь к ней были единственною целью его рвения и усилий. Он трудился и до женитьбы, еще не
зная своей жены.
О любви он ей никогда не говорил и у ней не спрашивал; на ее вопросы об этом отделывался шуткой, остротой или дремотой. Вскоре после знакомства с ней он заговорил
о свадьбе, как будто давая
знать, что любовь тут сама собою разумеется и что
о ней толковать много нечего…
— Говори: ты
знаешь, на твои просьбы отказа нет. Верно,
о петергофской даче: ведь теперь еще рано…
— Это упрямство! — сказала она. —
О, он упрям — я его
знаю! Вы не смотрите на это, Александр.
«Принимая участие в авторе повести, вы, вероятно, хотите
знать мое мнение. Вот оно. Автор должен быть молодой человек. Он не глуп, но что-то не путем сердит на весь мир. В каком озлобленном, ожесточенном духе пишет он! Верно, разочарованный.
О, боже! когда переведется этот народ? Как жаль, что от фальшивого взгляда на жизнь гибнет у нас много дарований в пустых, бесплодных мечтах, в напрасных стремлениях к тому, к чему они не призваны».
— Вот давно бы так! — сказал Петр Иваныч, — а то бог
знает что наговорил!
О прочем мы с тобой и без него рассудим.
—
О нет! я очень благодарна ему, — отвечала хозяйка. — Он посещает меня. Вы
знаете, я, кроме знакомых моего покойного мужа, почти никого не принимаю.
А я еще хотел, говорит, отделать этаж из окон в окна и бог
знает какие намерения имел: она, говорит, может быть, и не мечтала
о таком счастье, какое ей готовилось.
Какая отрада, какое блаженство, — думал Александр, едучи к ней от дяди, —
знать, что есть в мире существо, которое, где бы ни было, что бы ни делало, помнит
о нас, сближает все мысли, занятия, поступки, — все к одной точке и одному понятию —
о любимом существе!
Помню, и
о реформации читали… и эти стихи: Beatus ille… [Блажен тот… (лат.)] как дальше? puer, pueri, puero… [отрок, отрока, отроку… (лат.)] нет, не то, черт
знает — все перезабыл.
В радости они не
знали, что делать. Вечер был прекрасный. Они отправились куда-то за город, в глушь, и, нарочно отыскав с большим трудом где-то холм, просидели целый вечер на нем, смотрели на заходящее солнце, мечтали
о будущем образе жизни, предполагали ограничиться тесным кругом знакомых, не принимать и не делать пустых визитов.
— Что ж, хорошо! — сказала она, выслушав его исповедь, — вы теперь не мальчик: можете судить
о своих чувствах и располагать собой. Только не торопитесь:
узнайте ее хорошенько.
Он постукивал тростью по тротуару, весело кланялся со знакомыми Проходя по Морской, он увидел в окне одного дома знакомое лицо. Знакомый приглашал его рукой войти. Он поглядел. Ба! да это Дюмэ! И вошел, отобедал, просидел до вечера, вечером отправился в театр, из театра ужинать.
О доме он старался не вспоминать: он
знал, что́ там ждет его.
— Я? — с живостью отвечала она. —
О, если б вы
знали!.. — Она докончила ответ крепким пожатием его руки.
— Провести вечер с удовольствием! Да
знаете что: пойдемте в баню, славно проведем! Я всякий раз, как соскучусь, иду туда — и любо; пойдешь часов в шесть, а выйдешь в двенадцать, и погреешься, и тело почешешь, а иногда и знакомство приятное сведешь: придет духовное лицо, либо купец, либо офицер; заведут речь
о торговле, что ли, или
о преставлении света… и не вышел бы! а всего по шести гривен с человека! Не
знают, где вечер провести!
Я мечтал
о славе, бог
знает с чего, и пренебрег своим делом; я испортил свое скромное назначение и теперь не поправлю прошлого: поздно!
— Что мне до публики? Я хлопотал
о себе, я приписывал бы свои неудачи злости, зависти, недоброжелательству и мало-помалу свыкся бы с мыслью, что писать не нужно, и сам бы принялся за другое. Чему же вы удивляетесь, что я,
узнавши все, упал духом?..
Иные, пригорюнившись и опершись щекой на руку, сидели на каменной ступеньке придела и по временам испускали громкие и тяжкие вздохи, бог
знает,
о грехах ли своих, или
о домашних делах.
Александр часто гулял по окрестностям. Однажды он встретил толпу баб и девок, шедших в лес за грибами, присоединился к ним и проходил целый день. Воротясь домой, он похвалил девушку Машу за проворство и ловкость, и Маша взята была во двор ходить за барином. Ездил он иногда смотреть полевые работы и на опыте
узнавал то,
о чем часто писал и переводил для журнала. «Как мы часто врали там…» — думал он, качая головой, и стал вникать в дело глубже и пристальнее.
А моя карьера, а фортуна?.. я только один отстал… да за что же? да почему же?» Он метался от тоски и не
знал, как сказать матери
о намерении ехать.
За эту тиранию он платил ей богатством, роскошью, всеми наружными и сообразными с его образом мыслей условиями счастья, — ошибка ужасная, тем более ужасная, что она сделана была не от незнания, не от грубого понятия его
о сердце — он
знал его, — а от небрежности, от эгоизма!
— Да нет! — продолжал Петр Иваныч, помолчав, — боюсь, как бы хуже не наделать. Делай, как
знаешь сам: авось догадаешься… Поговорим лучше
о твоей женитьбе. Говорят, у твоей невесты двести тысяч приданого — правда ли?