Неточные совпадения
История об Аграфене и Евсее была уж старая история в доме. О ней, как обо всем на свете, поговорили, позлословили их обоих, а потом, так же как и обо всем, замолчали. Сама барыня привыкла
видеть их вместе, и они блаженствовали целые десять лет. Многие ли в итоге годов своей жизни начтут десять счастливых? Зато
вот настал и миг утраты! Прощай, теплый угол, прощай, Аграфена Ивановна, прощай, игра в дураки, и кофе, и водка, и наливка — все прощай!
Вот гляди: это хороший фрак —
видишь, куда кладу?
— Мать твоя правду пишет, — сказал он, — ты живой портрет покойного брата: я бы узнал тебя на улице. Но ты лучше его. Ну, я без церемонии буду продолжать бриться, а ты садись
вот сюда — напротив, чтобы я мог
видеть тебя, и давай беседовать.
Тогда как, выбирая, ты хладнокровно рассудишь, имеет ли такая-то или такая женщина качества, какие хочешь
видеть в жене:
вот в чем главный расчет.
«Нет, — говорил он сам с собой, — нет, этого быть не может! дядя не знал такого счастья, оттого он так строг и недоверчив к людям. Бедный! мне жаль его холодного, черствого сердца: оно не знало упоения любви,
вот отчего это желчное гонение на жизнь. Бог его простит! Если б он
видел мое блаженство, и он не наложил бы на него руки, не оскорбил бы нечистым сомнением. Мне жаль его…»
Кругом тихо. Только издали, с большой улицы, слышится гул от экипажей, да по временам Евсей, устав чистить сапог, заговорит вслух: «Как бы не забыть: давеча в лавочке на грош уксусу взял да на гривну капусты, завтра надо отдать, а то лавочник, пожалуй, в другой раз и не поверит — такая собака! Фунтами хлеб вешают, словно в голодный год, — срам! Ух, господи, умаялся.
Вот только дочищу этот сапог — и спать. В Грачах, чай, давно спят: не по-здешнему! Когда-то господь бог приведет
увидеть…»
— Не забудьте потереть грудь оподельдоком! — кричала вслед Марья Михайловна. И
вот Александру опять задача — разбирать, к чему был сделан Наденькою вопрос? что в нем заключалось: желание или боязнь
видеть его?
— Обронил! — ворчал дворник, освещая пол, — где тут обронить? лестница чистая, каменная, тут и иголку
увидишь… обронил! Оно бы слышно было, кабы обронил: звякнет об камень; чай, поднял бы! где тут обронить? нигде! обронил! как не обронил: таковский, чтоб обронил! того и гляди — обронит! нет: этакой небось сам норовит как бы в карман положить! а то обронит! знаем мы их, мазуриков!
вот и обронил! где он обронил?
— Теперь уж жертвы не потребую — не беспокойтесь. Я благодаря людям низошел до жалкого понятия и о дружбе, как о любви…
Вот я всегда носил с собой эти строки, которые казались мне вернейшим определением этих двух чувств, как я их понимал и как они должны быть, а теперь
вижу, что это ложь, клевета на людей или жалкое незнание их сердца… Люди не способны к таким чувствам. Прочь — это коварные слова!..
Он же, к несчастию, как ты
видишь, недурен собой, то есть румян, гладок, высок, ну, всегда завит, раздушен, одет по картинке:
вот и воображает, что все женщины от него без ума — так, фат!
— Он все врет, — продолжал Петр Иваныч. — Я после рассмотрел, о чем он хлопочет. Ему только бы похвастаться, — чтоб о нем говорили, что он в связи с такой-то, что
видят в ложе у такой-то, или что он на даче сидел вдвоем на балконе поздно вечером, катался, что ли, там с ней где-нибудь в уединенном месте, в коляске или верхом. А между тем выходит, что эти так называемые благородные интриги — чтоб черт их взял! — гораздо дороже обходятся, чем неблагородные.
Вот из чего бьется, дурачина!
— Нет, не то! — сказал Петр Иваныч. — Разве у меня когда-нибудь не бывает денег? Попробуй обратиться когда хочешь,
увидишь! А
вот что: Тафаева через него напомнила мне о знакомстве с ее мужем. Я заехал. Она просила посещать ее; я обещал и сказал, что привезу тебя: ну, теперь, надеюсь, понял?
— Вздор! — шепнул Петр Иваныч Александру. — Заметь набалдашник:
видишь золотую львиную голову? Третьего дня он хвастался мне, что заплатил за нее Барбье шестьсот рублей, и теперь показывает;
вот тебе образчик средств, какими он действует. Сражайся и сбей его вон с этой позиции.
Вот что, подумал я сам про себя, свой-то человек: нет, я
вижу, родство не пустая вещь: стал ли бы ты так хлопотать для другого?
— Это очень мило и не марко: для мужского кабинета надобно выбирать непременно темные цвета: светлые скоро портятся от дыму. А
вот здесь, в маленьком пассаже, который ведет из будущего вашего кабинета в спальню, я устрою боскет — не правда ли, это будет прекрасно? Там поставлю одно кресло, так, чтобы я могла, сидя на нем, читать или работать и
видеть вас в кабинете.
«Ладно, ладно! — возражал на это Костяков, —
вот женитесь, так
увидите. Я сам, бывало, только бы играть с молодыми девками да бабами, а как пришла пора к венцу, словно кол в голову вбили: так кто-то и пихал жениться!»
—
Вот и мы, — сказал он, — вы не ждали? хе, хе, хе!
вижу, что не ждали: и самовара нет! Давненько, сударыня, давненько не видались! Есть ли клев? Я все порывался, да
вот Александра Федорыча не мог уговорить: сидит дома… или нет, бишь, все лежит.
—
Видишь: тяжкий крест несу! Ох, поясница!
Вот крест так крест: дослужился-таки до него! Ох, боже мой!..
— Кто ж тебя знал!
Видишь, ведь ты какой прыткий: я думал, что ты от этого будешь только снисходительнее к ним. Я
вот знаю их, да не возненавидел…
— Если б ты рассматривал дело похладнокровнее, так
увидел бы, что ты не хуже других и не лучше, чего я и хотел от тебя: тогда не возненавидел бы ни других, ни себя, а только равнодушнее сносил бы людские глупости и был бы повнимательнее к своим. Я
вот знаю цену себе,
вижу, что нехорош, а признаюсь, очень люблю себя.
— Ну
вот, — начала Анна Павловна, когда принесли завтрак и Антон Иваныч уселся за стол, — и
вижу я…
Вот я
вижу во сне, что я будто сижу этак-то, а так, напротив меня, Аграфена стоит с подносом.
— Все вы хороши на словах! — сказала Анна Павловна. — А как дело делать, так вас тут нет! Видно, хорошо смотрел за барином: допустил до того, что он, голубчик мой, здоровье потерял! Смотрел ты!
Вот ты
увидишь у меня…