Неточные совпадения
—
Вот еще выдумал! — накинулась
на него Аграфена, — что
ты меня всякому навязываешь, разве я какая-нибудь… Пошел вон отсюда! Много вашего брата, всякому стану вешаться
на шею: не таковская! С
тобой только, этаким лешим, попутал, видно, лукавый за грехи мои связаться, да и то каюсь… а то выдумал!
—
На вот, подавись! О, чтоб
тебя… да тише, не чавкай
на весь дом.
—
На вот тебе! — сказала она, вынув из-под передника и сунув ему мешок с чем-то. — То-то, чай, там с петербургскими-то загуляешь! — прибавила она, поглядев
на него искоса. И в этом взгляде выразилась вся тоска ее и вся ревность.
— Мать твоя правду пишет, — сказал он, —
ты живой портрет покойного брата: я бы узнал
тебя на улице. Но
ты лучше его. Ну, я без церемонии буду продолжать бриться, а
ты садись
вот сюда — напротив, чтобы я мог видеть
тебя, и давай беседовать.
— Я был в креслах, куда ж
ты,
на колени бы ко мне сел? — сказал Петр Иваныч, —
вот завтра поди себе один.
— А!
вот что! Что ж,
ты наймешь бельэтаж
на Невском проспекте, заведешь карету, составишь большой круг знакомства, откроешь у себя дни?
—
Вот тебе и урок
на первый случай — привыкай.
— Очень. Время проходит, а
ты до сих пор мне еще и не помянул о своих намерениях: хочешь ли
ты служить, избрал ли другое занятие — ни слова! а все оттого, что у
тебя Софья да знаки
на уме.
Вот ты, кажется, к ней письмо пишешь? Так?
—
На, отнеси, Евсей, — сказал Петр Иваныч. — Ну,
вот теперь у
тебя в комнате чисто и хорошо: пустяков нет; от
тебя будет зависеть наполнить ее сором или чем-нибудь дельным. Поедем
на завод прогуляться, рассеяться, подышать свежим воздухом и посмотреть, как работают.
— Как же это
ты бородавки у носа не заметил, а уж узнал, что она добрая и почтенная? это странно. Да позволь… у ней ведь есть дочь — эта маленькая брюнетка. А! теперь не удивляюсь. Так
вот отчего
ты не заметил бородавки
на носу!
— Так и есть! Как это я сразу не догадался? Так
вот отчего
ты стал лениться, от этого и не видать
тебя нигде. А Зарайские и Скачины пристают ко мне: где да где Александр Федорыч? он вон где —
на седьмом небе!
— Потом, — продолжал неумолимый дядя, —
ты начал стороной говорить о том, что вот-де перед
тобой открылся новый мир. Она вдруг взглянула
на тебя, как будто слушает неожиданную новость;
ты, я думаю, стал в тупик, растерялся, потом опять чуть внятно сказал, что только теперь
ты узнал цену жизни, что и прежде
ты видал ее… как ее? Марья, что ли?
— Мудрено! с Адама и Евы одна и та же история у всех, с маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь и варианты. Это удивляет
тебя, а еще писатель!
Вот теперь и будешь прыгать и скакать дня три, как помешанный, вешаться всем
на шею — только, ради бога, не мне. Я
тебе советовал бы запереться
на это время в своей комнате, выпустить там весь этот пар и проделать все проделки с Евсеем, чтобы никто не видал. Потом немного одумаешься, будешь добиваться уж другого, поцелуя например…
— Пустяки, — ворчал про себя Евсей, — как не пустяки: у
тебя так
вот пустяки, а я дело делаю. Вишь ведь, как загрязнил сапоги, насилу отчистишь. — Он поставил сапог
на стол и гляделся с любовью в зеркальный лоск кожи. — Поди-ка, вычисти кто этак, — примолвил он, — пустяки!
Адуев посмотрел
на нее и подумал: «
Ты ли это, капризное, но искреннее дитя? эта шалунья, резвушка? Как скоро выучилась она притворяться? как быстро развились в ней женские инстинкты! Ужели милые капризы были зародышами лицемерия, хитрости?..
вот и без дядиной методы, а как проворно эта девушка образовалась в женщину! и все в школе графа, и в какие-нибудь два, три месяца! О дядя, дядя! и в этом
ты беспощадно прав!»
— Какое горе? Дома у
тебя все обстоит благополучно: это я знаю из писем, которыми матушка твоя угощает меня ежемесячно; в службе уж ничего не может быть хуже того, что было; подчиненного
на шею посадили: это последнее дело.
Ты говоришь, что
ты здоров, денег не потерял, не проиграл…
вот что важно, а с прочим со всем легко справиться; там следует вздор, любовь, я думаю…
—
Вот послушай. Скажи-ка,
ты на кого особенно сердит:
на графа или
на нее… как ее… Анюта, что ли?
— Надеюсь, это не дурно: лучше, чем выскочить из колеи, бухнуть в ров, как
ты теперь, и не уметь встать
на ноги. Пар! пар! да пар-то,
вот видишь, делает человеку честь. В этой выдумке присутствует начало, которое нас с
тобой делает людьми, а умереть с горя может и животное. Были примеры, что собаки умирали
на могиле господ своих или задыхались от радости после долгой разлуки. Что ж это за заслуга? А
ты думал:
ты особое существо, высшего разряда, необыкновенный человек…
— Послушай: ведь
ты мне не веришь, нечего и спорить; изберем лучше посредника. Я даже
вот что сделаю, чтоб кончить это между нами однажды навсегда: я назовусь автором этой повести и отошлю ее к моему приятелю, сотруднику журнала: посмотрим, что он скажет.
Ты его знаешь и, вероятно, положишься
на его суд. Он человек опытный.
—
Вот, прекрасно! стану я возить
тебя для этого по домам! После этого недостает только, чтоб я
тебе закрывал
на ночь рот платком от мух! Нет, все не то. А
вот в чем дело: влюби-ка в себя Тафаеву.
— Можно, но не для
тебя. Не бойся: я такого мудреного поручения
тебе не дам.
Ты вот только что сделай. Ухаживай за Тафаевой, будь внимателен, не давай Суркову оставаться с ней наедине… ну, просто взбеси его. Мешай ему: он слово,
ты два, он мнение,
ты опровержение. Сбивай его беспрестанно с толку, уничтожай
на каждом шагу…
— Сурков не опасен, — продолжал дядя, — но Тафаева принимает очень немногих, так что он может, пожалуй, в ее маленьком кругу прослыть и львом и умником.
На женщин много действует внешность. Он же мастер угодить, ну, его и терпят. Она, может быть, кокетничает с ним, а он и того… И умные женщины любят, когда для них делают глупости, особенно дорогие. Только они любят большею частью при этом не того, кто их делает, а другого… Многие этого не хотят понять, в том числе и Сурков, —
вот ты и вразуми его.
— Все. Как она любит
тебя! Счастливец! Ну,
вот ты все плакал, что не находишь страсти:
вот тебе и страсть: утешься! Она с ума сходит, ревнует, плачет, бесится… Только зачем вы меня путаете в свои дела?
Вот ты женщин стал навязывать мне
на руки. Этого только недоставало: потерял целое утро с ней. Я думал, за каким там делом: не имение ли хочет заложить в Опекунский совет… она как-то говорила… а
вот за каким: ну дело!
Я предсказал
тебе, что
ты не привыкнешь к настоящему порядку вещей, а
ты понадеялся
на мое руководство, просил советов… говорил высоким слогом о современных успехах ума, о стремлениях человечества… о практическом направлении века — ну
вот тебе!
— Нашли кому поверить, сударыня! — промолвила Аграфена, глядя с любовью
на Евсея, — добро бы человеку! Что
ты там делал? Говори-ка барыне!
Вот ужо будет
тебе!
— Все вы хороши
на словах! — сказала Анна Павловна. — А как дело делать, так вас тут нет! Видно, хорошо смотрел за барином: допустил до того, что он, голубчик мой, здоровье потерял! Смотрел
ты!
Вот ты увидишь у меня…
— Послушай, друг мой, Сашенька, — сказала она однажды, —
вот уж с месяц, как
ты живешь здесь, а я еще не видала, чтоб
ты улыбнулся хоть раз: ходишь словно туча, смотришь в землю. Или
тебе ничто не мило
на родной стороне? Видно,
на чужой милее; тоскуешь по ней, что ли? Сердце мое надрывается, глядя
на тебя. Что с
тобой сталось? Расскажи
ты мне: чего
тебе недостает? я ничего не пожалею. Обидел ли кто
тебя: я доберусь и до того.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. У
тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в голове;
ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что
тебе глядеть
на них? не нужно
тебе глядеть
на них.
Тебе есть примеры другие — перед
тобою мать твоя.
Вот каким примерам
ты должна следовать.
Анна Андреевна. Ну
вот! Боже сохрани, чтобы не поспорить! нельзя, да и полно! Где ему смотреть
на тебя? И с какой стати ему смотреть
на тебя?
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к
тебе в дом целый полк
на постой. А если что, велит запереть двери. «Я
тебя, — говорит, — не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а
вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
Разговаривает все
на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит; пойдешь
на Щукин — купцы
тебе кричат: «Почтенный!»;
на перевозе в лодке с чиновником сядешь; компании захотел — ступай в лавочку: там
тебе кавалер расскажет про лагери и объявит, что всякая звезда значит
на небе, так
вот как
на ладони все видишь.
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что
на сердце, то и
на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так
вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь
на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.