Неточные совпадения
Чем менее Райский замечал ее, тем она была с ним ласковее, хотя, несмотря на требование бабушки, не
поцеловала его, звала не братом, а кузеном, и все еще не переходила на ты, а он уже перешел, и бабушка приказывала и ей перейти. А чуть лишь он открывал на нее большие глаза, пускался в расспросы, она становилась чутка, осторожна и
уходила в себя.
Ее ставало на
целый вечер, иногда на
целый день, а завтра точно оборвется: опять
уйдет в себя — и никто не знает, что у ней на уме или на сердце.
Райский постучал опять, собаки залаяли, вышла девочка, поглядела на него, разиня рот, и тоже
ушла. Райский обошел с переулка и услыхал за забором голоса в садике Козлова: один говорил по-французски, с парижским акцентом, другой голос был женский. Слышен был смех, и даже будто раздался
поцелуй…
Он взглянул на Веру: она налила себе красного вина в воду и, выпив, встала,
поцеловала у бабушки руку и
ушла. Он встал из-за стола и
ушел к себе в комнату.
Но все еще он не завоевал себе того спокойствия, какое налагала на него Вера: ему бы надо
уйти на
целый день, поехать с визитами, уехать гостить на неделю за Волгу, на охоту, и забыть о ней. А ему не хочется никуда: он
целый день сидит у себя, чтоб не встретить ее, но ему приятно знать, что она тут же в доме. А надо добиться, чтоб ему это было все равно.
И все раздумывал он: от кого другое письмо? Он задумчиво ходил
целый день, машинально обедал, не говорил с бабушкой и Марфенькой,
ушел от ее гостей, не сказавши ни слова, велел Егорке вынести чемодан опять на чердак и ничего не делал.
— Забыли, как ловили за талию, когда я хотела
уйти!.. Кто на коленях стоял? Кто ручки
целовал! Нате,
поцелуйте, неблагодарный! А я для вас та же Уленька!
— Перекрестите меня! — сказала потом, и, когда бабушка перекрестила ее, она
поцеловала у ней руку и
ушла.
Она
поцеловала ее со вздохом и
ушла скорыми шагами, понурив голову. Это было единственное темное облачко, помрачавшее ее радость, и она усердно молилась, чтобы оно пронеслось, не сгустившись в тучу.
Их сближение было просто и естественно, как указывала натура, сдержанная чистой нравственностью и моралью бабушки. Марфенька до свадьбы не дала ему ни одного
поцелуя, никакой почти лишней против прежнего ласки — и на украденный им
поцелуй продолжала смотреть как на дерзость и грозила
уйти или пожаловаться бабушке.
Но если он возьмет ее в это время за талию или
поцелует, она покраснеет, бросит в него гребенку и
уйдет прочь.
— Сегодня я не могла выйти — дождик шел
целый день; завтра приходите туда же в десять часов…
Уйдите скорее, кто-то идет!
Она
уходила. Он был в оцепенении. Для него пуст был
целый мир, кроме этого угла, а она посылает его из него туда, в бесконечную пустыню! Невозможно заживо лечь в могилу!
А жених с невестой, обежав раз пять сад и рощу,
ушли в деревню. Викентьев нес за Марфенькой
целый узел, который, пока они шли по полю, он кидал вверх и ловил на лету.
Татьяна Марковна
поцеловала ее, пригладила ей рукой немного волосы и вышла, заметив только, «чтоб она велела „Маринке“, или „Машке“, или „Наташке“ прибрать комнату, а то-де, пожалуй, из гостей, из дам кто-нибудь зайдет», — и
ушла.
Татьяна Марковна была с ней ласкова, а Марья Егоровна Викентьева бросила на нее, среди разговора, два, три загадочных взгляда, как будто допрашиваясь: что с ней? отчего эта боль без болезни? что это она не пришла вчера к обеду, а появилась на минуту и потом
ушла, а за ней пошел Тушин, и они ходили
целый час в сумерки!.. И так далее.
Бабушка, воротясь, занялась было счетами, но вскоре отпустила всех торговок, швей и спросила о Райском. Ей сказали, что он
ушел на
целый день к Козлову, куда он в самом деле отправился, чтоб не оставаться наедине с Татьяной Марковной до вечера.
«Куда
уйти? где спрятаться от
целого мира?» — думала она.
Неточные совпадения
Он уже хотел
уходить,
поцеловав руку жены, когда она остановила его.
Весь день этот, за исключением поездки к Вильсон, которая заняла у нее два часа, Анна провела в сомнениях о том, всё ли кончено или есть надежда примирения и надо ли ей сейчас уехать или еще раз увидать его. Она ждала его
целый день и вечером,
уходя в свою комнату, приказав передать ему, что у нее голова болит, загадала себе: «если он придет, несмотря на слова горничной, то, значит, он еще любит. Если же нет, то, значит, всё конечно, и тогда я решу, что мне делать!..»
— Только, пожалуйста, не гневайся на нас, — сказал генерал. — Мы тут ни в чем не виноваты.
Поцелуй меня и
уходи к себе, потому что я сейчас буду одеваться к обеду. Ведь ты, — сказал генерал, вдруг обратясь к Чичикову, — обедаешь у меня?
— Те, я думаю, — отвечал Разумихин, поняв
цель вопроса, — и будут, конечно, про свои семейные дела говорить. Я
уйду. Ты, как доктор, разумеется, больше меня прав имеешь.
Ушли все на минуту, мы с нею как есть одни остались, вдруг бросается мне на шею (сама в первый раз), обнимает меня обеими ручонками,
целует и клянется, что она будет мне послушною, верною и доброю женой, что она сделает меня счастливым, что она употребит всю жизнь, всякую минуту своей жизни, всем, всем пожертвует, а за все это желает иметь от меня только одно мое уважение и более мне, говорит, «ничего, ничего не надо, никаких подарков!» Согласитесь сами, что выслушать подобное признание наедине от такого шестнадцатилетнего ангельчика с краскою девичьего стыда и со слезинками энтузиазма в глазах, — согласитесь сами, оно довольно заманчиво.