Неточные совпадения
Стало быть, и она
видела в этой зелени, в течении реки, в синем небе то же, что Васюков
видит, когда играет на скрипке… Какие-то
горы, моря, облака… «И я
вижу их!..»
Борис уже не смотрел перед собой, а чутко замечал, как картина эта повторяется у него в голове; как там расположились
горы, попала ли туда вон избушка, из которой валил дым; поверял и
видел, что и мели там, и паруса белеют.
—
Вижу,
вижу: и лицо у вас пылает, и глаза
горят — и всего от одной рюмки: то ли будет, как выпьете еще! Тогда тут же что-нибудь сочините или нарисуете. Выпейте, не хотите ли?
Видишь ли, Вера, как прекрасна страсть, что даже один след ее кладет яркую печать на всю жизнь, и люди не решаются сознаться в правде — то есть что любви уже нет, что они были в чаду, не заметили, прозевали ее, упиваясь, и что потом вся жизнь их окрашена в те великолепные цвета, которыми
горела страсть!..
Исполнив «дружескую обязанность», Райский медленно, почти бессознательно шел по переулку, поднимаясь в
гору и тупо глядя на крапиву в канаве, на пасущуюся корову на пригорке, на роющуюся около плетня свинью, на пустой, длинный забор. Оборотившись назад, к домику Козлова, он
увидел, что Ульяна Андреевна стоит еще у окна и машет ему платком.
— Виноват, Вера, я тоже сам не свой! — говорил он, глубоко тронутый ее
горем, пожимая ей руку, — я
вижу, что ты мучаешься — не знаю чем… Но — я ничего не спрошу, я должен бы щадить твое
горе — и не умею, потому что сам мучаюсь. Я приду ужо, располагай мною…
— Неладно что-то с Верой! — шепнула она отрывисто ему, — ты
видел ее? У ней какое-то
горе!
Он не узнал бабушку. На лице у ней легла точно туча, и туча эта была —
горе, та «беда», которую он в эту ночь возложил ей на плечи. Он
видел, что нет руки, которая бы сняла это
горе.
— За все, что вы перенесли, Иван Иванович. Вы изменились, похудели, вам тяжело, — я это
вижу.
Горе ваше и бабушки — тяжелое наказание!
— Мое
горе не должно беспокоить вас, Вера Васильевна. Оно — мое. Я сам напросился на него, а вы только смягчили его. Вон вы вспомнили обо мне и писали, что вам хочется
видеть меня: ужели это правда?
— Что ты затеваешь? Боже тебя сохрани! Лучше не трогай! Ты станешь доказывать, что это неправда, и, пожалуй, докажешь. Оно и не мудрено, стоит только справиться, где был Иван Иванович накануне рожденья Марфеньки. Если он был за Волгой, у себя, тогда люди спросят, где же правда!.. с кем она в роще была? Тебя Крицкая
видела на
горе одного, а Вера была…
— Я не мешаюсь ни в чьи дела, Татьяна Марковна,
вижу, что вы убиваетесь
горем, — и не мешаю вам: зачем же вы хотите думать и чувствовать за меня? Позвольте мне самому знать, что мне принесет этот брак! — вдруг сказал Тушин резко. — Счастье на всю жизнь — вот что он принесет! А я, может быть, проживу еще лет пятьдесят! Если не пятьдесят, хоть десять, двадцать лет счастья!
А они не
видят, не понимают, все еще громоздят
горы, которые вдруг выросли на его дороге и пропали, — их нет больше, он одолел их страшною силою любви и муки!
— Простите меня, Татьяна Марковна, я все забываю главное: ни
горы, ни леса, ни пропасти не мешают — есть одно препятствие неодолимое: Вера Васильевна не хочет, стало быть —
видит впереди жизнь счастливее, нежели со мной…
Одна Вера ничего этого не знала, не подозревала и продолжала
видеть в Тушине прежнего друга, оценив его еще больше с тех пор, как он явился во весь рост над обрывом и мужественно перенес свое
горе, с прежним уважением и симпатией протянул ей руку, показавшись в один и тот же момент и добрым, и справедливым, и великодушным — по своей природе, чего брат Райский, более его развитой и образованный, достигал таким мучительным путем.
Рядом с красотой —
видел ваши заблуждения, страсти, падения, падал сам, увлекаясь вами, и вставал опять и все звал вас, на высокую
гору, искушая — не дьявольской заманкой, не царством суеты, звал именем другой силы на путь совершенствования самих себя, а с собой и нас: детей, отцов, братьев, мужей и… друзей ваших!
Ей было сладко видеть, что его голубые глаза, всегда серьезные и строгие, теперь горели так мягко и ласково. На ее губах явилась довольная, тихая улыбка, хотя в морщинах щек еще дрожали слезы. В ней колебалось двойственное чувство гордости сыном, который так хорошо
видит горе жизни, но она не могла забыть о его молодости и о том, что он говорит не так, как все, что он один решил вступить в спор с этой привычной для всех — и для нее — жизнью. Ей хотелось сказать ему: «Милый, что ты можешь сделать?»
Неточные совпадения
Хлестаков (в сторону).А она тоже очень аппетитна, очень недурна. (Бросается на колени.)Сударыня, вы
видите, я
сгораю от любви.
Громко кликала я матушку. // Отзывались ветры буйные, // Откликались
горы дальние, // А родная не пришла! // День денна моя печальница, // В ночь — ночная богомолица! // Никогда тебя, желанная, // Не
увижу я теперь! // Ты ушла в бесповоротную, // Незнакомую дороженьку, // Куда ветер не доносится, // Не дорыскивает зверь…
— Стрела бежит, огнем палит, смрадом-дымом душит.
Увидите меч огненный, услышите голос архангельский…
горю!
Многие думали, что где-нибудь
горит; но вместо пожара
увидели зрелище более умилительное.
Долли утешилась совсем от
горя, причиненного ей разговором с Алексеем Александровичем, когда она
увидела эти две фигуры: Кити с мелком в руках и с улыбкой робкою и счастливою, глядящую вверх на Левина, и его красивую фигуру, нагнувшуюся над столом, с горящими глазами, устремленными то на стол, то на нее. Он вдруг просиял: он понял. Это значило: «тогда я не могла иначе ответить».