Неточные совпадения
— Погоди, погоди: никогда ни один идеал не доживал до срока свадьбы:
бледнел, падал, и я уходил охлажденный… Что фантазия создает,
то анализ разрушает, как карточный домик. Или сам идеал, не дождавшись охлаждения, уходит от меня…
Париж и Вена
побледнеют перед
той деревней.
— Нет, портрет — это слабая,
бледная копия; верен только один луч ваших глаз, ваша улыбка, и
то не всегда: вы редко так смотрите и улыбаетесь, как будто боитесь. Но иногда это мелькнет; однажды мелькнуло, и я поймал, и только намекнул на правду, и уж смотрите, что вышло. Ах, как вы были хороши тогда!
Наше дело теперь — понемногу опять взбираться на потерянный путь и… достигать
той же крепости,
того же совершенства в мысли, в науке, в правах, в нравах и в твоем «общественном хозяйстве»… цельности в добродетелях и, пожалуй, в пороках! низость, мелочи, дрянь — все
побледнеет: выправится человек и опять встанет на железные ноги…
Савелий
побледнел и вопросительно взглянул на жену;
та истощила весь запас клятв: ничего не помогло.
У него лениво стали тесниться
бледные воспоминания о ее ласках, шепоте, о
том, как она клала детские его пальцы на клавиши и старалась наигрывать песенку, как потом подолгу играла сама, забыв о нем, а он слушал, присмирев у ней на коленях, потом вела его в угловую комнату, смотреть на Волгу и Заволжье.
Тогда все люди казались ему евангельскими гробами, полными праха и костей. Бабушкина старческая красота,
то есть красота ее характера, склада ума, старых цельных нравов, доброты и проч., начала
бледнеть. Кое-где мелькнет в глаза неразумное упорство, кое-где эгоизм; феодальные замашки ее казались ему животным тиранством, и в минуты уныния он не хотел даже извинить ее ни веком, ни воспитанием.
Он правильно заключил, что тесная сфера, куда его занесла судьба, поневоле держала его подолгу на каком-нибудь одном впечатлении, а так как Вера, «по дикой неразвитости», по непривычке к людям или, наконец, он не знает еще почему, не только не спешила с ним сблизиться, но все отдалялась,
то он и решил не давать в себе развиться ни любопытству, ни воображению и показать ей, что она
бледная, ничтожная деревенская девочка, и больше ничего.
Вера задумывалась. А бабушка, при каждом слове о любви, исподтишка глядела на нее — что она: волнуется, краснеет,
бледнеет? Нет: вон зевнула. А потом прилежно отмахивается от назойливой мухи и следит, куда
та полетела. Опять зевнула до слез.
— Оставим это. Ты меня не любишь, еще немного времени, впечатление мое
побледнеет, я уеду, и ты никогда не услышишь обо мне. Дай мне руку, скажи дружески, кто учил тебя, Вера, — кто этот цивилизатор? Не
тот ли, что письма пишет на синей бумаге!..
И только, Борис Павлыч! Как мне грустно это,
то есть что «только» и что я не могу тебе сообщить чего-нибудь повеселее, как, например, вроде
того, что кузина твоя, одевшись в темную мантилью, ушла из дома, что на углу ждала ее и умчала куда-то наемная карета, что потом видели ее с Милари возвращающуюся
бледной, а его торжествующим, и расстающихся где-то на перекрестке и т. д. Ничего этого не было!
— Расстаться! Разлука стоит у вас рядом с любовью! — Она безотрадно вздохнула. — А я думаю, что это крайности, которые никогда не должны встречаться… одна смерть должна разлучить… Прощайте, Марк! — вдруг сказала она,
бледная, почти с гордостью. — Я решила… Вы никогда не дадите мне
того счастья, какого я хочу. Для счастья не нужно уезжать, оно здесь… Дело кончено!..
И оба встали с места, оба
бледные, стараясь не глядеть друг на друга. Она искала, при слабом, проницавшем сквозь ветви лунном свете, свою мантилью. Руки у ней дрожали и брали не
то, что нужно. Она хваталась даже за ружье.
Он в ужасе стоял, окаменелый, над обрывом,
то вглядываясь мысленно в новый, пробужденный образ Веры,
то терзаясь нечеловеческими муками, и шептал
бледный: «Мщение, мщение!»
— Бабушка презирает меня, любит из жалости! Нельзя жить, я умру! — шептала она Райскому.
Тот бросался к Татьяне Марковне, передавая ей новые муки Веры. К ужасу его, бабушка, как потерянная, слушала эти тихие стоны Веры, не находя в себе сил утешить ее,
бледнела и шла молиться.
— Будет вашей женой, Иван Иванович, — сказала Татьяна Марковна,
бледная от волнения, — если…
то забудется, отойдет… (Он сделал нетерпеливый, отчаянный жест…) если этот обрыв вы не считаете бездной… Я поняла теперь только, как вы ее любите…
Пуще всего он бегал
тех бледных, печальных дев, большею частию с черными глазами, в которых светятся «мучительные дни и неправедные ночи», дев с не ведомыми никому скорбями и радостями, у которых всегда есть что-то вверить, сказать, и когда надо сказать, они вздрагивают, заливаются внезапными слезами, потом вдруг обовьют шею друга руками, долго смотрят в глаза, потом на небо, говорят, что жизнь их обречена проклятию, и иногда падают в обморок.
Неточные совпадения
Бригадир понял, что дело зашло слишком далеко и что ему ничего другого не остается, как спрятаться в архив. Так он и поступил. Аленка тоже бросилась за ним, но случаю угодно было, чтоб дверь архива захлопнулась в
ту самую минуту, когда бригадир переступил порог ее. Замок щелкнул, и Аленка осталась снаружи с простертыми врозь руками. В таком положении застала ее толпа; застала
бледную, трепещущую всем телом, почти безумную.
Первое падение Кузовлева на реке взволновало всех, но Алексей Александрович видел ясно на
бледном, торжествующем лице Анны, что
тот, на кого она смотрела, не упал.
То, что почти целый год для Вронского составляло исключительно одно желанье его жизни, заменившее ему все прежние желания;
то, что для Анны было невозможною, ужасною и
тем более обворожительною мечтою счастия, — это желание было удовлетворено.
Бледный, с дрожащею нижнею челюстью, он стоял над нею и умолял успокоиться, сам не зная, в чем и чем.
И опять в воображении ее возникло вечно гнетущее ее материнское сердце жестокое воспоминание смерти последнего, грудного мальчика, умершего крупом, его похороны, всеобщее равнодушие пред этим маленьким розовым гробиком и своя разрывающая сердце одинокая боль пред
бледным лобиком с вьющимися височками, пред раскрытым и удивленным ротиком, видневшимся из гроба в
ту минуту, как его закрывали розовою крышечкой с галунным крестом.
Нахмуренное лицо Алексея Вронского
побледнело, и выдающаяся нижняя челюсть его дрогнула, что с ним бывало редко. Он, как человек с очень добрым сердцем, сердился редко, но когда сердился и когда у него дрожал подбородок,
то, как это и знал Александр Вронский, он был опасен. Александр Вронский весело улыбнулся.