Неточные совпадения
Он принадлежал Петербургу и свету, и его трудно было бы представить себе где-нибудь в другом городе, кроме Петербурга, и в другой сфере, кроме света, то есть известного высшего слоя петербургского населения, хотя у него есть и служба, и свои дела, но его чаще всего встречаешь в большей части гостиных, утром —
с визитами, на обедах, на
вечерах: на последних всегда за картами.
Теперь он состоял при одном из них по особым поручениям. По утрам являлся к нему в кабинет, потом к жене его в гостиную и действительно исполнял некоторые ее поручения, а по
вечерам в положенные дни непременно составлял партию,
с кем попросят. У него был довольно крупный чин и оклад — и никакого дела.
Один только старый дом стоял в глубине двора, как бельмо в глазу, мрачный, почти всегда в тени, серый, полинявший, местами
с забитыми окнами,
с поросшим травой крыльцом,
с тяжелыми дверьми, замкнутыми тяжелыми же задвижками, но прочно и массивно выстроенный. Зато на маленький домик
с утра до
вечера жарко лились лучи солнца, деревья отступили от него, чтоб дать ему простора и воздуха. Только цветник, как гирлянда, обвивал его со стороны сада, и махровые розы, далии и другие цветы так и просились в окна.
Двор был полон всякой домашней птицы, разношерстных собак. Утром уходили в поле и возвращались к
вечеру коровы и козел
с двумя подругами. Несколько лошадей стояли почти праздно в конюшнях.
Лето проводила в огороде и саду: здесь она позволяла себе, надев замшевые перчатки, брать лопатку, или грабельки, или лейку в руки и, для здоровья, вскопает грядку, польет цветы, обчистит какой-нибудь куст от гусеницы, снимет паутину
с смородины и, усталая, кончит
вечер за чаем, в обществе Тита Никоныча Ватутина, ее старинного и лучшего друга, собеседника и советника.
В Петербурге Райский поступил в юнкера: он
с одушевлением скакал во фронте, млея и горя,
с бегающими по спине мурашками, при звуках полковой музыки, вытягивался, стуча саблей и шпорами, при встрече
с генералами, а по
вечерам в удалой компании на тройках уносился за город, на веселые пикники, или брал уроки жизни и любви у столичных русских и нерусских «Армид», в том волшебном царстве, где «гаснет вера в лучший край».
Пустой, не наполненный день,
вечер — без суеты, выездов, театра, свиданий — страшен. Тогда проснулась бы мысль,
с какими-нибудь докучливыми вопросами, пожалуй, чувство, совесть, встал бы призрак будущего…
В назначенный
вечер Райский и Беловодова опять сошлись у ней в кабинете. Она была одета, чтобы ехать в спектакль: отец хотел заехать за ней
с обеда, но не заезжал, хотя было уже половина восьмого.
— Сам съездил, нашел его convalescent [выздоравливающим (фр.).] и привез к нам обедать. Maman сначала было рассердилась и начала сцену
с папа, но Ельнин был так приличен, скромен, что и она пригласила его на наши soirees musicales и dansantes. [музыкальные и танцевальные
вечера (фр.).] Он был хорошо воспитан, играл на скрипке…
— Я ждала этого
вечера с нетерпением, — продолжала Софья, — потому что Ельнин не знал, что я разучиваю ее для…
Сцены, характеры, портреты родных, знакомых, друзей, женщин переделывались у него в типы, и он исписал целую тетрадь, носил
с собой записную книжку, и часто в толпе, на
вечере, за обедом вынимал клочок бумаги, карандаш, чертил несколько слов, прятал, вынимал опять и записывал, задумываясь, забываясь, останавливаясь на полуслове, удаляясь внезапно из толпы в уединение.
Кто-то догадался и подарил ей парижские ботинки и серьги, она стала ласковее к нему: шепталась
с ним, убегала в сад и приглашала к себе по
вечерам пить чай.
— Уж хороши здесь молодые люди! Вон у Бочкова три сына: всё собирают мужчин к себе по
вечерам, таких же, как сами, пьют да в карты играют. А наутро глаза у всех красные. У Чеченина сын приехал в отпуск и
с самого начала объявил, что ему надо приданое во сто тысяч, а сам хуже Мотьки: маленький, кривоногий и все курит! Нет, нет… Вот Николай Андреич — хорошенький, веселый и добрый, да…
Она не стыдливо, а больше
с досадой взяла и выбросила в другую комнату кучу белых юбок, принесенных Мариной, потом проворно прибрала со стульев узелок, брошенный, вероятно, накануне
вечером, и подвинула к окну маленький столик. Все это в две, три минуты, и опять села перед ним на стуле свободно и небрежно, как будто его не было.
— Нет, — начал он, — есть ли кто-нибудь,
с кем бы вы могли стать вон там, на краю утеса, или сесть в чаще этих кустов — там и скамья есть — и просидеть утро или
вечер, или всю ночь, и не заметить времени, проговорить без умолку или промолчать полдня, только чувствуя счастье — понимать друг друга, и понимать не только слова, но знать, о чем молчит другой, и чтоб он умел читать в этом вашем бездонном взгляде вашу душу, шепот сердца… вот что!
С тех пор как у Райского явилась новая задача — Вера, он реже и холоднее спорил
с бабушкой и почти не занимался Марфенькой, особенно после
вечера в саду, когда она не подала никаких надежд на превращение из наивного, подчас ограниченного, ребенка в женщину.
Между тем они трое почти были неразлучны, то есть Райский, бабушка и Марфенька. После чаю он
с час сидел у Татьяны Марковны в кабинете, после обеда так же, а в дурную погоду — и по
вечерам.
— А откупщик, у которого дочь невеста, — вмешалась Марфенька. — Поезжайте, братец: на той неделе у них большой
вечер, будут звать нас, — тише прибавила она, — бабушка не поедет, нам без нее нельзя, а
с вами пустят…
— Нечего делать, —
с тоской сказала бабушка, — надо пустить. Чай, голоднехонек, бедный! Куда он теперь в этакую жару потащится? Зато уж на целый месяц отделаюсь! Теперь его до
вечера не выживешь!
И Райский развлекался от мысли о Вере,
с утра его манили в разные стороны летучие мысли, свежесть утра, встречи в домашнем гнезде, новые лица, поле, газета, новая книга или глава из собственного романа.
Вечером только начинает все прожитое днем сжиматься в один узел, и у кого сознательно, и у кого бессознательно, подводится итог «злобе дня».
В доме было тихо, вот уж и две недели прошли со времени пари
с Марком, а Борис Павлыч не влюблен, не беснуется, не делает глупостей и в течение дня решительно забывает о Вере, только
вечером и утром она является в голове, как по зову.
— Я настолько «мудра», брат, чтоб отличить белое от черного, и я
с удовольствием говорю
с вами. Если вам не скучно, приходите сегодня
вечером опять ко мне или в сад: мы будем продолжать…
На другой день опять она ушла
с утра и вернулась
вечером. Райский просто не знал, что делать от тоски и неизвестности. Он караулил ее в саду, в поле, ходил по деревне, спрашивал даже у мужиков, не видали ли ее, заглядывал к ним в избы, забыв об уговоре не следить за ней.
К
вечеру весь город знал, что Райский провел утро наедине
с Полиной Карповной, что не только шторы были опущены, даже ставни закрыты, что он объяснился в любви, умолял о поцелуе, плакал — и теперь страдает муками любви.
Прошло несколько дней после свидания
с Ульяной Андреевной. Однажды к
вечеру собралась гроза, за Волгой небо обложилось черными тучами, на дворе парило, как в бане; по полю и по дороге кое-где вихрь крутил пыль.
А потом опять была ровна, покойна, за обедом и по
вечерам была сообщительна, входила даже в мелочи хозяйства, разбирала
с Марфенькой узоры, подбирала цвета шерсти, поверяла некоторые счеты бабушки, наконец поехала
с визитами к городским дамам.
Вера думала, что отделалась от книжки, но неумолимая бабушка без нее не велела читать дальше и сказала, что на другой день
вечером чтение должно быть возобновлено. Вера
с тоской взглянула на Райского. Он понял ее взгляд и предложил лучше погулять.
«Как остеречь тебя? „Перекрестите!“ говорит, — вспоминала она со страхом свой шепот
с Верой. — Как узнать, что у ней в душе? Утро
вечера мудренее, а теперь лягу…» — подумала потом.
— Непременно, Марфа Васильевна, и сегодня же
вечером. Поэтому не бойтесь выслушать меня. Я так сроднился, сблизился
с вами, что если нас вдруг разлучить теперь… Вы хотите этого, скажите?
Этот вечный спор шел
с утра до
вечера между ними,
с промежутками громкого смеха. А когда они были уж очень дружны, то молчали как убитые, пока тот или другой не прервет молчания каким-нибудь замечанием, вызывающим непременно противоречие
с другой стороны. И пошло опять.
— Да, соловей, он пел, а мы росли: он нам все рассказал, и пока мы
с Марфой Васильевной будем живы — мы забудем многое, все, но этого соловья, этого
вечера, шепота в саду и ее слез никогда не забудем. Это-то счастье и есть, первый и лучший шаг его — и я благодарю Бога за него и благодарю вас обеих, тебя, мать, и вас, бабушка, что вы обе благословили нас… Вы это сами думаете, да только так, из упрямства, не хотите сознаться: это нечестно…
— Или еще лучше, приходи по четвергам да по субботам
вечером: в эти дни я в трех домах уроки даю. Почти в полночь прихожу домой. Вот ты и пожертвуй
вечер, поволочись немного, пококетничай! Ведь ты любишь болтать
с бабами! А она только тобой и бредит…
— Ах! —
с ужасом произнес Марк. — Ужели это правда: в девичьей! А я
с ним целый
вечер, как
с путным, говорил, дал ему книг и…
Вера
вечером пришла к ужину, угрюмая, попросила молока,
с жадностью выпила стакан и ни
с кем не сказала ни слова.
Но при этом отнюдь не должно позволять себе выходить по
вечерам с открытой головой, а равно и без ботинок на толстой подошве.
На другой день к
вечеру он получил коротенький ответ от Веры, где она успокоивала его, одобряя намерение его уехать, не повидавшись
с ней, и изъявила полную готовность помочь ему победить страсть (слово было подчеркнуто) — и для того она сама, вслед за отправлением этой записки, уезжает в тот же день, то есть в пятницу, опять за Волгу. Ему же советовала приехать проститься
с Татьяной Марковной и со всем домом, иначе внезапный отъезд удивил бы весь город и огорчил бы бабушку.
Я, однако, добился свидания
с Николаем Васильевичем: написал ему записку и получил приглашение отобедать
с ним «
вечером» наедине.
Что будет
с ней теперь — не знаю: драма ли, роман ли — это уже докончи ты на досуге, а мне пора на
вечер к В. И. Там ожидает меня здоровая и серьезная партия
с серьезными игроками.
Райский по утрам опять начал вносить заметки в программу своего романа, потом шел навещать Козлова, заходил на минуту к губернатору и еще к двум, трем лицам в городе,
с которыми успел покороче познакомиться. А
вечер проводил в саду, стараясь не терять из вида Веры, по ее просьбе, и прислушиваясь к каждому звуку в роще.
Но вот два дня прошли тихо; до конца назначенного срока, до недели, было еще пять дней. Райский рассчитывал, что в день рождения Марфеньки, послезавтра, Вере неловко будет оставить семейный круг, а потом, когда Марфенька на другой день уедет
с женихом и
с его матерью за Волгу, в Колчино, ей опять неловко будет оставлять бабушку одну, — и таким образом неделя пройдет, а
с ней минует и туча. Вера за обедом просила его зайти к ней
вечером, сказавши, что даст ему поручение.
Она воздвигла ей парадную постель в гостиной, чуть не до потолка, походившую на катафалк. Марфенька, в своих двух комнатах, целый
вечер играла, пела
с Викентьевым — наконец они затихли за чтением какой-то новой повести, беспрестанно прерываемым замечаниями Викентьева, его шалостями и резвостью.
Вера
с семи часов
вечера сидела в бездействии, сначала в сумерках, потом при слабом огне одной свечи; облокотясь на стол и положив на руку голову, другой рукой она задумчиво перебирала листы лежавшей перед ней книги, в которую не смотрела.
Татьяна Марковна стала подозрительно смотреть и на Тушина, отчего это он вдруг так озадачен тем, что Веры нет. Ее отсутствие между гостями — не редкость; это случалось при нем прежде, но никогда не поражало его. «Что стало со вчерашнего
вечера с Верой?» — не выходило у ней из головы.
Все другие муки глубоко хоронились у ней в душе. На очереди стояла страшная битва насмерть
с новой бедой: что бабушка? Райский успел шепнуть ей, что будет говорить
с Татьяной Марковной
вечером, когда никого не будет, чтоб и из людей никто не заметил впечатления, какое может произвести на нее эта откровенность.
Бабушка, воротясь, занялась было счетами, но вскоре отпустила всех торговок, швей и спросила о Райском. Ей сказали, что он ушел на целый день к Козлову, куда он в самом деле отправился, чтоб не оставаться наедине
с Татьяной Марковной до
вечера.
И старческое бессилие пропадало, она шла опять. Проходила до
вечера, просидела ночь у себя в кресле, томясь страшной дремотой
с бредом и стоном, потом просыпалась, жалея, что проснулась, встала
с зарей и шла опять
с обрыва, к беседке, долго сидела там на развалившемся пороге, положив голову на голые доски пола, потом уходила в поля, терялась среди кустов у Приволжья.
Тут ей, как всегда бывает, представлялась чистота, прелесть, весь аромат ее жизни — до встречи
с Марком, ее спокойствие до рокового
вечера… Она вздрагивала.
У Веры
с бабушкой установилась тесная, безмолвная связь. Они, со времени известного
вечера, после взаимной исповеди, хотя и успокоили одна другую, но не вполне успокоились друг за друга, и обе вопросительно, отчасти недоверчиво, смотрели вдаль, опасаясь будущего.
«А когда после? — спрашивала она себя, медленно возвращаясь наверх. — Найду ли я силы написать ему сегодня до
вечера? И что напишу? Все то же: „Не могу, ничего не хочу, не осталось в сердце ничего…“ А завтра он будет ждать там, в беседке. Обманутое ожидание раздражит его, он повторит вызов выстрелами, наконец, столкнется
с людьми,
с бабушкой!.. Пойти самой, сказать ему, что он поступает „нечестно и нелогично“… Про великодушие нечего ему говорить: волки не знают его!..»
Райский проговорил целый
вечер с Тушиным. Они только теперь начали вглядываться друг в друга пристальнее и разошлись оба
с желанием познакомиться короче, следовательно, сделали друг на друга благоприятное впечатление.