Неточные совпадения
— Это
правда, я глуп, смешон, —
сказал он, подходя к ней и улыбаясь весело и добродушно, — может быть, я тоже с корабля попал на бал… Но и Фамусовы в юбке! — Он указал на теток. — Ужели лет через пять, через десять…
Искусства дались ему лучше наук.
Правда, он и тут затеял пустяки: учитель недели на две посадил весь класс рисовать зрачки, а он не утерпел, приделал к зрачку нос и даже начал было тушевать усы, но учитель застал его и сначала дернул за вихор, потом, вглядевшись,
сказал...
— И здесь искра есть! —
сказал Кирилов, указывая на глаза, на губы, на высокий белый лоб. — Это превосходно, это… Я не знаю подлинника, а вижу, что здесь есть
правда. Это стоит высокой картины и высокого сюжета. А вы дали эти глаза, эту страсть, теплоту какой-нибудь вертушке, кукле, кокетке!
— Не в мазанье дело, Семен Семеныч! — возразил Райский. — Сами же вы
сказали, что в глазах, в лице есть
правда; и я чувствую, что поймал тайну. Что ж за дело до волос, до рук!..
«Переделать портрет, — думал он. — Прав ли Кирилов? Вся цель моя, задача, идея — красота! Я охвачен ею и хочу воплотить этот, овладевший мною, сияющий образ: если я поймал эту „
правду“ красоты — чего еще? Нет, Кирилов ищет красоту в небе, он аскет: я — на земле… Покажу портрет Софье: что она
скажет? А потом уже переделаю… только не в блудницу!»
Он засмеялся, подумав, что
сказала бы Софья, если б узнала эту мысль Кирилова? Он мало-помалу успокоился, любуясь «
правдой» на портрете, и возвратился к прежним, вольным мечтам, вольному искусству и вольному труду. Тщательно оберегая портрет, он повез его к Софье.
— Если это неправда, то… что обидного в моей догадке? —
сказал он, — а если
правда, то опять-таки… что обидного в этой
правде? Подумайте над этой дилеммой, кузина, и покайтесь, что вы напрасно хотели подавить достоинство вашего бедного cousin!
— И
правду сказать, есть чего бояться предков! — заметила совершенно свободно и покойно Софья, — если только они слышат и видят вас! Чего не было сегодня! и упреки, и declaration, [признание (фр.).] и ревность… Я думала, что это возможно только на сцене… Ах, cousin… — с веселым вздохом заключила она, впадая в свой слегка насмешливый и покойный тон.
—
Скажи мне
правду, на ухо, — говорил он.
— Еще бы не помнить! — отвечал за него Леонтий. — Если ее забыл, так кашу не забывают… А Уленька
правду говорит: ты очень возмужал, тебя узнать нельзя: с усами, с бородой! Ну, что бабушка? Как, я думаю, обрадовалась! Не больше, впрочем, меня. Да радуйся же, Уля: что ты уставила на него глаза и ничего не
скажешь?
—
Правда,
правда, братец: непременно бы наготовила, —
сказала Марфенька, — бабушка предобрая, только притворяется…
— Шути, а шутя
правду сказал, — заметила бабушка.
— Что ж, это не
правда? — добавил Райский, —
скажите по совести! Я согласен с вами, что я принадлежу к числу тех художников, которых вы назвали… как?
— Это
правда, —
сказала она, — я ненавижу кокетство и не понимаю, как не скучно привлекать эти поклонения, когда не намерена и не можешь отвечать на вызванное чувство!..
Чтобы уже довершить над собой победу, о которой он, надо
правду сказать, хлопотал из всех сил, не спрашивая себя только, что кроется под этим рвением: искреннее ли намерение оставить Веру в покое и уехать или угодить ей, принести «жертву», быть «великодушным», — он обещал бабушке поехать с ней с визитами и даже согласился появиться среди ее городских гостей, которые приедут в воскресенье «на пирог».
— Что же не удостоили посетить старика: я добрым людям рад! — произнес добродушно Нил Андреич. — Да ведь с нами скучно, не любят нас нынешние: так ли? Вы ведь из новых? Скажите-ка
правду.
— Не мешайте, не мешайте, матушка! Слава Богу, что вы
сказали про меня: я люблю, когда обо мне
правду говорят! — вмешался Нил Андреич.
— Да, да, это
правда: был у соседа такой учитель, да еще подивитесь, батюшка, из семинарии! —
сказал помещик, обратясь к священнику. — Смирно так шло все сначала: шептал, шептал, кто его знает что, старшим детям — только однажды девочка, сестра их, матери и проговорись: «Бога, говорит, нет, Никита Сергеич от кого-то слышал». Его к допросу: «Как Бога нет: как так?» Отец к архиерею ездил: перебрали тогда: всю семинарию…
Да если б ты еще был честен, так никто бы тебя и не корил этим, а ты наворовал денег — внук мой
правду сказал, — и тут, по слабости, терпели тебя, и молчать бы тебе да каяться под конец за темную жизнь.
— Ей-богу, не знаю: если это игра, так она похожа на ту, когда человек ставит последний грош на карту, а другой рукой щупает пистолет в кармане. Дай руку, тронь сердце, пульс и
скажи, как называется эта игра? Хочешь прекратить пытку:
скажи всю
правду — и страсти нет, я покоен, буду сам смеяться с тобой и уезжаю завтра же. Я шел, чтоб
сказать тебе это…
— Вон оно что! —
сказала она и задумалась, потом вздохнула. — Да, в этой твоей аллегории есть и
правда. Этих ключей она не оставляет никому. А лучше, если б и они висели на поясе у бабушки!
— Да, это
правда, бабушка, — чистосердечно
сказал Райский, — в этом вы правы. Вас связывает с ними не страх, не цепи, не молот авторитета, а нежность голубиного гнезда… Они обожают вас — так… Но ведь все дело в воспитании: зачем наматывать им старые понятия, воспитывать по-птичьи? Дайте им самим извлечь немного соку из жизни… Птицу запрут в клетку, и когда она отвыкнет от воли, после отворяй двери настежь — не летит вон! Я это и нашей кузине Беловодовой говорил: там одна неволя, здесь другая…
— Не шути этим, Борюшка; сам
сказал сейчас, что она не Марфенька! Пока Вера капризничает без причины, молчит, мечтает одна — Бог с ней! А как эта змея, любовь, заберется в нее, тогда с ней не сладишь! Этого «рожна» я и тебе, не только девочкам моим, не пожелаю. Да ты это с чего взял: говорил, что ли, с ней, заметил что-нибудь? Ты
скажи мне, родной, всю
правду! — умоляющим голосом прибавила она, положив ему на плечо руку.
— Да, да, не
скажет, это
правда — от нее не добьешься! — прибавила успокоенная бабушка, — не
скажет! Вот та шептунья, попадья, все знает, что у ней на уме: да и та скорей умрет, а не
скажет ее секретов. Свои сейчас разроняет, только подбирай, а ее — Боже сохрани!
— Вы или бабушка
правду сказали: мы больше не дети, и я виноват только тем, что не хотел замечать этого, хоть сердце мое давно заметило, что вы не дитя…
— А ведь он чуть-чуть не
правду сказал, — начала она, — ведь он у меня как свой! Наградил Бог вас сынком…
— Ах, вы насмешница! —
сказал он, садясь подле нее, — вы еще молоды, не пожили, не успели отравиться всеми прелестями доброго старого времени. Когда я научу вас человеческой
правде?
— Он не романтик, а поэт, артист, —
сказала она. — Я начинаю верить в него. В нем много чувства,
правды… Я ничего не скрыла бы от него, если б у него у самого не было ко мне того, что он называл страстью. Только чтоб его немного охладить, я решаюсь на эту глупую, двойную роль… Лишь отрезвится, я сейчас ему
скажу первая все — и мы будем друзья…
— Вот и весь ваш ответ, Марк! —
сказала она кротко, — все прочь, все ложь, — а что
правда — вы сами не знаете… Оттого я и недоверчива…
«
Правда и свет,
сказал он, — думала она, идучи, — где же вы? Там ли, где он говорит, куда влечет меня… сердце? И сердце ли это? И ужели я резонерка? Или
правда здесь!..» — говорила она, выходя в поле и подходя к часовне.
— Свежо на дворе, плечи зябнут! —
сказала она, пожимая плечами. — Какая драма! нездорова, невесела, осень на дворе, а осенью человек, как все звери, будто уходит в себя. Вон и птицы уже улетают — посмотрите, как журавли летят! — говорила она, указывая высоко над Волгой на кривую линию черных точек в воздухе. — Когда кругом все делается мрачно, бледно, уныло, — и на душе становится уныло… Не
правда ли?
—
Правда — где она?
скажите наконец!.. Не позади ли нас? Чего вы ищете!
— Ужели это
правда? — едва сдерживаясь от радости,
сказал он.
— Что —
правда? — спросила она, вслушиваясь в этот внезапный, радостный тон. — Вы что-то другое хотите
сказать, а не то, что я думала… — покойнее прибавила она.
Она
правду сказала: бабушки нет больше. Это не бабушка, не Татьяна Марковна, любящая и нежная мать семейства, не помещица Малиновки, где все жило и благоденствовало ею и где жила и благоденствовала сама она, мудро и счастливо управляя маленьким царством. Это была другая женщина.
— Надо
сказать, что было:
правду. Вам теперь, — решительно заключила Татьяна Марковна, — надо прежде всего выгородить себя: вы были чисты всю жизнь, таким должны и остаться… А мы с Верой, после свадьбы Марфеньки, тотчас уедем в Новоселово, ко мне, навсегда… Спешите же к Тычкову и
скажите, что вас не было в городе накануне и, следовательно, вы и в обрыве быть не могли…
— Я
сказал бы Тычкову, — да не ему, я с ним и говорить не хочу, а другим, — что я был в городе, потому что это —
правда: я не за Волгой был, а дня два пробыл у приятеля здесь — и
сказал бы, что я был накануне… в обрыве — хоть это и не
правда, — с Верой Васильевной…
— Иван Иванович! —
сказала она с упреком, — за кого вы нас считаете с Верой? Чтобы заставить молчать злые языки, заглушить не сплетню, а горькую
правду, — для этого воспользоваться вашей прежней слабостью к ней и великодушием? И потом, чтоб всю жизнь — ни вам, ни ей не было покоя! Я не ожидала этого от вас!..
— Вот видите, без моего «ума и сердца», сами договорились до
правды, Иван Иванович! Мой «ум и сердце» говорили давно за вас, да не судьба! Стало быть, вы из жалости взяли бы ее теперь, а она вышла бы за вас — опять
скажу — ради вашего… великодушия… Того ли вы хотите? Честно ли и правильно ли это и способны ли мы с ней на такой поступок? Вы знаете нас…