Неточные совпадения
— Вот внук мой, Борис Павлыч! —
сказала она старосте. — Что, убирают ли сено, пока горячо на дворе? Пожалуй, дожди
после жары пойдут. Вот барин, настоящий барин приехал, внук мой! — говорила она мужикам. — Ты видал ли его, Гараська? Смотри же, какой он! А это твой, что ли, теленок во ржи, Илюшка? — спрашивала при этом, потом мимоходом заглянула на пруд.
— Молод, молод ты;
после сам спасибо
скажешь.
Но maman
после обеда отвела меня в сторону и
сказала, что это ни на что не похоже — девице спрашивать о здоровье постороннего молодого человека, еще учителя, «и бог знает, кто он такой!» — прибавила она.
— Я скоро опомнилась и стала отвечать на поздравления, на приветствия, хотела подойти к maman, но взглянула на нее, и… мне страшно стало: подошла к теткам, но обе они
сказали что-то вскользь и отошли. Ельнин из угла следил за мной такими глазами, что я ушла в другую комнату. Maman, не простясь, ушла
после гостей к себе. Надежда Васильевна, прощаясь, покачала головой, а у Анны Васильевны на глазах были слезы…
—
Скажи, пожалуйста, ты так век думаешь прожить? — спросил Райский
после обеда, когда они остались в беседке.
Любила, чтоб к ней губернатор изредка заехал с визитом, чтобы приезжее из Петербурга важное или замечательное лицо непременно побывало у ней и вице-губернаторша подошла, а не она к ней,
после обедни в церкви поздороваться, чтоб, когда едет по городу, ни один встречный не проехал и не прошел, не поклонясь ей, чтобы купцы засуетились и бросили прочих покупателей, когда она явится в лавку, чтоб никогда никто не
сказал о ней дурного слова, чтобы дома все ее слушались, до того чтоб кучера никогда не курили трубки ночью, особенно на сеновале, и чтоб Тараска не напивался пьян, даже когда они могли бы делать это так, чтоб она не узнала.
— Пойдем, Марфенька, гулять, —
сказал он однажды вскоре
после приезда. — Покажи мне свою комнату и комнату Верочки, потом хозяйство, познакомь с дворней. Я еще не огляделся.
— Да, оставь козла в огороде! А книги-то? Если б можно было передвинуть его с креслом сюда, в темненькую комнату, да запереть! — мечтал Козлов, но тотчас же отказался от этой мечты. — С ним
после и не разделаешься! —
сказал он, — да еще, пожалуй, проснется ночью, кровлю с дома снесет!
— Известно что… поздно было: какая академия
после чада петербургской жизни! — с досадой говорил Райский, ходя из угла в угол, — у меня, видите, есть имение, есть родство, свет… Надо бы было все это отдать нищим, взять крест и идти… как говорит один художник, мой приятель. Меня отняли от искусства, как дитя от груди… — Он вздохнул. — Но я ворочусь и дойду! —
сказал он решительно. — Время не ушло, я еще не стар…
— Ну, довольна ты мной? —
сказал он однажды
после чаю, когда они остались одни.
«Надо узнать, от кого письмо, во что бы то ни стало, — решил он, — а то меня лихорадка бьет. Только лишь узнаю, так успокоюсь и уеду!» —
сказал он и пошел к ней тотчас
после чаю.
— Ну так, не хочу.
После я пойду сам и
скажу, что книги мои. Если потом вы какое-нибудь преступление сделаете,
скажите на меня: я возьму на себя…
— Да, это правда, бабушка, — чистосердечно
сказал Райский, — в этом вы правы. Вас связывает с ними не страх, не цепи, не молот авторитета, а нежность голубиного гнезда… Они обожают вас — так… Но ведь все дело в воспитании: зачем наматывать им старые понятия, воспитывать по-птичьи? Дайте им самим извлечь немного соку из жизни… Птицу запрут в клетку, и когда она отвыкнет от воли,
после отворяй двери настежь — не летит вон! Я это и нашей кузине Беловодовой говорил: там одна неволя, здесь другая…
— Дайте шляпу! —
сказал он
после некоторого молчания.
— А
после прогулки почитаем, —
сказала Татьяна Марковна, подозрительно поглядев на Веру, потому что заметила ее тоскливый взгляд.
— Помилуйте,
после того, что вы
сказали,
после гнева вашего на Марфу Васильевну и на моего Колю? Он действительно заслуживает наказания… Я понимаю…
Вера долго ходила взволнованная по саду и мало-помалу успокоилась. В беседке она увидела Марфеньку и Викентьева и быстро пошла к ним. Она еще не
сказала ни слова Марфеньке
после новости, которую узнала утром.
Райский, не
сказавши никому ни слова в доме, ушел
после обеда на Волгу, подумывая незаметно пробраться на остров, и высматривал место поудобнее, чтобы переправиться через рукав Волги. Переправы тут не было, и он глядел вокруг, не увидит ли какого-нибудь рыбака.
— Все это было давно; теперь я не связываюсь с ними,
после того как обещал вам. Не браните меня, Вера! — нахмурясь,
сказал Марк.
Она ласково подала ему руку и
сказала, что рада его видеть, именно в эту минуту, когда у ней покойнее на сердце. Она, в эти дни,
после свидания с Марком, вообще старалась казаться покойной, и дома, за обедом, к которому являлась каждый день, она брала над собой невероятную силу, говорила со всеми, даже шутила иногда, старалась есть.
— Если и есть, то, во всяком случае, не теперь, —
сказал Райский, — разве
после когда-нибудь…
— Страсти без бурь нет, или это не страсть! —
сказала она. — А кроме честности или нечестности, другого разлада, других пропастей разве не бывает? — спросила она
после некоторого молчания. — Ну вот, я люблю, меня любят: никто не обманывает. А страсть рвет меня… Научите же теперь, что мне делать?
— Я не хочу, чтоб дома заметили это… Я очень слаба… поберегите меня… — молила она, и даже слезы показались в глазах. — Защитите меня… от себя самой!.. Ужо, в сумерки, часов в шесть
после обеда, зайдите ко мне — я…
скажу вам, зачем я вас удержала…
На приглашение Райского и Веры переехать к ним он молчал, едва вслушиваясь, или
скажет: «Да, да, только
после, погодя недели две… три…»
—
После свадьбы Марфеньки, —
сказала Вера.
— Это голос страсти, со всеми ее софизмами и изворотами! —
сказал он, вдруг опомнившись. — Вера, ты теперь в положении иезуита. Вспомни, как ты просила вчера,
после своей молитвы, не пускать тебя!.. А если ты будешь проклинать меня за то, что я уступил тебе, на кого тогда падет ответственность?
— К обеду только позвольте, бабушка, не выходить, —
сказала она, едва крепясь, — а
после обеда я, может быть, приду…
— Ах, как бьется здесь, как больно! — шептала она, прикладывая руку к голове. — Боже, когда эта казнь кончится? Скорей бы, скорей
сказать ей все! А там,
после нее — пусть весь мир знает, смотрит!..
— Я просто не пущу тебя сегодня, Леонтий, —
сказал Райский, — мне скучно одному; я перейду в старый дом с тобой вместе, а потом,
после свадьбы Марфеньки, уеду. Ты при бабушке и при Вере будешь первым министром, другом и телохранителем.
В один из туманных, осенних дней, когда Вера,
после завтрака, сидела в своей комнате, за работой, прилежно собирая иглой складки кисейной шемизетки, Яков подал ей еще письмо на синей бумаге, принесенное «парнишкой», и
сказал, что приказано ждать ответа.
Она спустилась вниз, скользнула по коридорам, отыскала Якова и велела
сказать мальчику, чтобы шел, что ответ будет
после.
«А когда
после? — спрашивала она себя, медленно возвращаясь наверх. — Найду ли я силы написать ему сегодня до вечера? И что напишу? Все то же: „Не могу, ничего не хочу, не осталось в сердце ничего…“ А завтра он будет ждать там, в беседке. Обманутое ожидание раздражит его, он повторит вызов выстрелами, наконец, столкнется с людьми, с бабушкой!.. Пойти самой,
сказать ему, что он поступает „нечестно и нелогично“… Про великодушие нечего ему говорить: волки не знают его!..»
— Нет, здесь точек мало! —
сказал он
после новых усилий передать этот взгляд.
Та
сказала, что барыня
после чаю ушла куда-то, взяв с собой Савелья.
Он припомнил, как в последнем свидании «честно» предупредил ее. Смысл его слов был тот: «Помни, я все
сказал тебе вперед, и если ты,
после сказанного, протянешь руку ко мне — ты моя: но ты и будешь виновата, а не я…»
— Бабушка! — вдруг
сказал Райский
после долгого молчания, — прежде всего надо вам самим все
сказать Ивану Ивановичу.
— Надо
сказать, что было: правду. Вам теперь, — решительно заключила Татьяна Марковна, — надо прежде всего выгородить себя: вы были чисты всю жизнь, таким должны и остаться… А мы с Верой,
после свадьбы Марфеньки, тотчас уедем в Новоселово, ко мне, навсегда… Спешите же к Тычкову и
скажите, что вас не было в городе накануне и, следовательно, вы и в обрыве быть не могли…
— То есть, —
сказала Татьяна Марковна задумчиво, —
сказать, что было сватовство, не сладилось… Да! если вы так добры… можно и так. Но ведь не отстанут
после, будут ждать, спрашивать: скоро ли, когда? Обещание не век будет обещанием…
— Простите, Татьяна Марковна, а у вас дело обыкновенно начинается с старого обычая, с старых правил, да с справки о том, как было, да что
скажут, а собственный ум и сердце придут
после.