Неточные совпадения
— И я не удивлюсь, — сказал Райский, — хоть рясы и не надену, а проповедовать могу — и искренно, всюду, где
замечу ложь, притворство, злость — словом, отсутствие красоты, нужды нет, что сам бываю безобразен… Натура моя отзывается на все, только разбуди нервы — и пойдет играть!.. Знаешь что, Аянов: у меня давно засела серьезная мысль —
писать роман. И я хочу теперь посвятить все свое время на это.
И доску, на которой
пишут задачи,
заметил, даже
мел и тряпку, которою стирают с доски.
Идет ли она по дорожке сада, а он сидит у себя за занавеской и
пишет, ему бы сидеть, не поднимать головы и
писать; а он, при своем желании до боли не показать, что
замечает ее, тихонько, как шалун, украдкой, поднимет уголок занавески и следит, как она идет, какая мина у ней, на что она смотрит, угадывает ее мысль. А она уж, конечно,
заметит, что уголок занавески приподнялся, и угадает, зачем приподнялся.
— Я в Петербург
напишу… город в опасности… — торопливо говорил он, поспешно уходя и сгорбившись под ее сверкающим взглядом, не
смея оглянуться назад.
От Райского она не пряталась больше. Он следил за ней напрасно, ничего не
замечал и впадал в уныние. Она не получала и не
писала никаких таинственных писем, обходилась с ним ласково, но больше была молчалива, даже грустна.
— Чем бы дитя ни тешилось, только бы не плакало, —
заметила она и почти верно определила этой пословицей значение писанья Райского. У него уходило время, сила фантазии разрешалась естественным путем, и он не
замечал жизни, не знал скуки, никуда и ничего не хотел. — Зачем только ты
пишешь все по ночам? — сказала она. — Смерть — боюсь… Ну, как заснешь над своей драмой? И шутка ли, до света? ведь ты изведешь себя. Посмотри, ты иногда желт, как переспелый огурец…
Она была бледнее прежнего, в глазах ее было меньше блеска, в движениях меньше живости. Все это могло быть следствием болезни, скоро захваченной горячки; так все и полагали вокруг. При всех она держала себя обыкновенно, шила, порола, толковала со швеями,
писала реестры, счеты, исполняла поручения бабушки. И никто ничего не
замечал.
Или еще фортель. Если стал в тупик, если чувствуешь, что язык у тебя начинает коснеть,
пиши смело: об этом поговорим в другой раз — и затем молчок! Ведь читатель не злопамятен; не скажет же он: а ну-ко, поговори! поговори-ка в другой-то раз — я тебя послушаю! Так это дело измором и кончится…
Неточные совпадения
Ты, я знаю,
пишешь статейки:
помести их в свою литературу.
Анна Андреевна. Так вы и
пишете? Как это должно быть приятно сочинителю! Вы, верно, и в журналы
помещаете?
Хлестаков. Да, и в журналы
помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел
писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец,
напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё
написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я
написал.
— Прочти, о тебе Долли
пишет, — начала было Кити улыбаясь, но вдруг остановилась,
заметив переменившееся выражение лица мужа.
Часто он
замечал, как и в настоящей похвале, что технику противополагали внутреннему достоинству, как будто можно было
написать хорошо то, что было дурно.