Неточные совпадения
Она была отличнейшая женщина по сердцу, но далее своего уголка ничего знать
не хотела, и там в тиши, среди садов и рощ, среди семейных и хозяйственных хлопот маленького размера, провел Райский несколько лет, а чуть подрос, опекун
поместил его в гимназию, где окончательно изгладились из памяти мальчика все родовые предания фамилии о прежнем богатстве и родстве с другими старыми домами.
— Кажется, вы сегодня опять намерены воевать со мной? —
заметила она. — Только, пожалуйста,
не громко, а то тетушки поймают какое-нибудь слово и захотят знать подробности: скучно повторять.
— Cousin! пойдемте в гостиную: я
не сумею ничего отвечать на этот прекрасный монолог… Жаль, что он пропадет даром! — чуть-чуть насмешливо
заметила она.
— Нет, вы
не смеете спросить!
— Смотри
не влюбись, —
заметил Аянов. — Жениться нельзя, говоришь ты, — а играть в страсти с ней тоже нельзя. Когда-нибудь так обожжешься…
— И я
не удивлюсь, — сказал Райский, — хоть рясы и
не надену, а проповедовать могу — и искренно, всюду, где
замечу ложь, притворство, злость — словом, отсутствие красоты, нужды нет, что сам бываю безобразен… Натура моя отзывается на все, только разбуди нервы — и пойдет играть!.. Знаешь что, Аянов: у меня давно засела серьезная мысль — писать роман. И я хочу теперь посвятить все свое время на это.
— Пустяки
молоть мастер, — сказал ему директор, — а на экзамене
не мог рассказать системы рек! Вот я тебя высеку, погоди! Ничем
не хочет серьезно заняться: пустой мальчишка! — И дернул его за ухо.
— Ну, хозяин, смотри же,
замечай и, чуть что неисправно,
не давай потачки бабушке. Вот садик-то, что у окошек, я, видишь, недавно разбила, — говорила она, проходя чрез цветник и направляясь к двору. — Верочка с Марфенькой тут у меня всё на глазах играют, роются в песке. На няньку надеяться нельзя: я и вижу из окошка, что они делают. Вот подрастут, цветов
не надо покупать: свои есть.
Борис уже
не смотрел перед собой, а чутко
замечал, как картина эта повторяется у него в голове; как там расположились горы, попала ли туда вон избушка, из которой валил дым; поверял и видел, что и
мели там, и паруса белеют.
Этот Козлов, сын дьякона, сначала в семинарии, потом в гимназии и дома — изучил греческий и латинский языки и, учась им, изучил древнюю жизнь, а современной почти
не замечал.
— Но ведь это
не звание: это так… между прочим, —
заметил декан.
— Да, читал и аккомпанировал мне на скрипке: он был странен, иногда задумается и молчит полчаса, так что вздрогнет, когда я назову его по имени, смотрит на меня очень странно… как иногда вы смотрите, или сядет так близко, что испугает меня. Но мне
не было… досадно на него… Я привыкла к этим странностям; он раз положил свою руку на мою: мне было очень неловко. Но он
не замечал сам, что делает, — и я
не отняла руки. Даже однажды… когда он
не пришел на музыку, на другой день я встретила его очень холодно…
Maman говорила, как поразила ее эта сцена, как она чуть
не занемогла, как это все
заметила кузина Нелюбова и пересказала Михиловым, как те обвинили ее в недостатке внимания, бранили, зачем принимали бог знает кого.
— Никто
не знает, честен ли Ельнин: напротив, ma tante и maman говорили, что будто у него были дурные намерения, что он хотел вскружить мне голову… из самолюбия, потому что серьезных намерений он иметь
не смел…
У него воображение было раздражено: он невольно ставил на месте героя себя; он глядел на нее то
смело, то стоял мысленно на коленях и млел, лицо тоже млело. Она взглянула на него раза два и потом боялась или
не хотела глядеть.
Он сел близко подле нее: она
не замечала, погруженная в задумчивость.
— Вы
не будете
замечать их, — шептал он, — вы будете только наслаждаться,
не оторвете вашей мечты от него,
не сладите с сердцем, вам все будет чудиться, чего с вами никогда
не было.
Райский вернулся домой в чаду, едва
замечая дорогу, улицы, проходящих и проезжающих. Он видел все одно — Софью, как картину в рамке из бархата, кружев, всю в шелку, в брильянтах, но уже
не прежнюю покойную и недоступную чувству Софью.
Он опять приникал лицом к ее подушке и мысленно
молил не умирать, творил обеты счастья до самопожертвования.
Глаза, как у лунатика, широко открыты,
не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость,
не замечает, где сидит, или идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом,
не дичится этого шума,
не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
Книга выпадает из рук на пол. Софья
не заботится поднять ее; она рассеянно берет цветок из вазы,
не замечая, что прочие цветы раскинулись прихотливо и некоторые выпали.
— Все тот же! —
заметил он, — я только переделал. Как ты
не видишь, — напустился он на Аянова, — что тот был без жизни, без огня, сонный, вялый, а этот!..
Он даже быстро схватил новый натянутый холст, поставил на мольберт и начал
мелом крупно чертить молящуюся фигуру. Он вытянул у ней руку и задорно, с яростью, выделывал пальцы; сотрет, опять начертит, опять сотрет — все
не выходит!
Он никогда
не видал ее такою. Она
не замечает его, а он боится дохнуть.
— А вы
не заметили? Полноте!
—
Не смею сомневаться, что вам немного… жаль меня, — продолжал он, — но как бы хотелось знать, отчего? Зачем бы вы желали иногда видеть меня?
— И правду сказать, есть чего бояться предков! —
заметила совершенно свободно и покойно Софья, — если только они слышат и видят вас! Чего
не было сегодня! и упреки, и declaration, [признание (фр.).] и ревность… Я думала, что это возможно только на сцене… Ах, cousin… — с веселым вздохом заключила она, впадая в свой слегка насмешливый и покойный тон.
Она влюблена — какая нелепость, Боже сохрани! Этому никто и
не поверит. Она по-прежнему
смело подняла голову и покойно глядела на него.
— Никто ничего подобного
не заметил за ним! — с возрастающим изумлением говорила она, — и если папа и mes tantes [тетушки (фр.).] принимают его…
Однако он прежде всего погрузил на дно чемодана весь свой литературный материал, потом в особый ящик
поместил эскизы карандашом и кистью пейзажей, портретов и т. п., захватил краски, кисти, палитру, чтобы устроить в деревне небольшую мастерскую, на случай если роман
не пойдет на лад.
Едва Райский коснулся старых воспоминаний, Марфенька исчезла и скоро воротилась с тетрадями, рисунками, игрушками, подошла к нему, ласково и доверчиво заговорила, потом села так близко, как
не села бы чопорная девушка. Колени их почти касались между собою, но она
не замечала этого.
— Та совсем дикарка — странная такая у меня. Бог знает в кого уродилась! — серьезно
заметила Татьяна Марковна и вздохнула. —
Не надоедай же пустяками брату, — обратилась она к Марфеньке, — он устал с дороги, а ты глупости ему показываешь. Дай лучше нам поговорить о серьезном, об имении.
Все время, пока Борис занят был с Марфенькой, бабушка задумчиво глядела на него, опять припоминала в нем черты матери, но
заметила и перемены: убегающую молодость, признаки зрелости, ранние морщины и странный, непонятный ей взгляд, «мудреное» выражение. Прежде, бывало, она так и читала у него на лице, а теперь там было написано много такого, чего она разобрать
не могла.
— Я
не шучу, —
заметила она, — у меня давно было в голове.
— Есть больные, — строго
заметила Марфенька, — а безобразных нет! Ребенок
не может быть безобразен. Он еще
не испорчен ничем.
— Она все с детьми: когда они тут, ее
не отгонишь, —
заметила бабушка, — поднимут шум, гам, хоть вон беги!
— Нет,
не ее, а пока бабушкино, —
заметила Татьяна Марковна. — Пока я жива, она из повиновения
не выйдет.
— Такое повиновение: чтоб Марфенька даже полюбить без вашего позволения
не смела?
— Злой, злой! ничего
не стану говорить вам… Вы все
замечаете, ничего
не пропустите…
— Нет, нет — этот
не бравый! — с усмешкой
заметил Райский, уходя.
Пришло время расставаться, товарищи постепенно уезжали один за другим. Леонтий оглядывался с беспокойством,
замечал пустоту и тосковал,
не зная, по непрактичности своей, что с собой делать, куда деваться.
Но где Уленьке было
заметить такую красоту? Она
заметила только, что у него то на вицмундире пуговицы нет, то панталоны разорваны или худые сапоги. Да еще странно казалось ей, что он ни разу
не посмотрел на нее пристально, а глядел как на стену, на скатерть.
А Устинья тоже замечательна в своем роде. Она — постоянный предмет внимания и развлечения гостей. Это была нескладная баба, с таким лицом, которое как будто чему-нибудь сильно удивилось когда-то, да так на всю жизнь и осталось с этим удивлением. Но Леонтий и ее
не замечал.
Он
не заметил, что Ульяна Андреевна подставила другую полную миску, с тем же рисом. Он продолжал машинально доставать ложкой рис и класть в рот.
Он машинально пошел за ней и, когда они прошли шагов десять по дорожке, он взглянул случайно на нее и увидел свою фуражку. Кроме фуражки, он опять ничего
не заметил.
— Вон у вас пуговицы нет. Постойте,
не уходите, подождите меня здесь! —
заметила она, проворно побежала домой и через две минуты воротилась с ниткой, иглой, с наперстком и пуговицей.
Но, однако ж, пошел и ходил часто. Она
не гуляла с ним по темной аллее,
не пряталась в беседку, и неразговорчив он был,
не дарил он ее, но и
не ревновал,
не делал сцен, ничего, что делали другие, по самой простой причине: он
не видал,
не замечал и
не подозревал ничего, что делала она, что делали другие, что делалось вокруг.
— Вот, она мне этой рисовой кашей житья
не дает, —
заметил Леонтий, — уверяет, что я незаметно съел три тарелки и что за кашей и за кашу влюбился в нее. Что я, в самом деле, урод, что ли?
Он по взглядам, какие она обращала к нему, видел, что в ней улыбаются старые воспоминания и что она
не только
не хоронит их в памяти, но передает глазами и ему. Но он сделал вид, что
не заметил того, что в ней происходило.
«Все та же; все верна себе,
не изменилась, — думал он. — А Леонтий знает ли,
замечает ли? Нет, по-прежнему, кажется, знает наизусть чужую жизнь и
не видит своей. Как они живут между собой… Увижу, посмотрю…»