Неточные совпадения
Надежда Васильевна и Анна Васильевна Пахотины, хотя
были скупы и
не ставили собственно личность своего братца в грош, но дорожили именем, которое он носил, репутацией и важностью дома, преданиями, и потому, сверх определенных ему пяти тысяч карманных денег, в разное время выдавали ему субсидии около такой же суммы, и потом еще, с выговорами, с наставлениями, чуть
не с плачем, всегда к
концу года платили почти столько же по счетам портных, мебельщиков и других купцов.
Жаль, что ей понадобилась комедия, в которой нужны и начало и
конец, и завязка и развязка, а если б она писала роман, то, может
быть, и
не бросила бы.
Тела почти совсем
было не видно, только впалые глаза неестественно блестели да нос вдруг резким горбом выходил из чащи, а
концом опять упирался в волосы, за которыми
не видать
было ни щек, ни подбородка, ни губ.
Вчера она досидела до
конца вечера в кабинете Татьяны Марковны: все
были там, и Марфенька, и Тит Никонович. Марфенька работала, разливала чай, потом играла на фортепиано. Вера молчала, и если ее спросят о чем-нибудь, то отвечала, но сама
не заговаривала. Она чаю
не пила, за ужином раскопала два-три блюда вилкой, взяла что-то в рот, потом съела ложку варенья и тотчас после стола ушла спать.
Отослав пять-шесть писем, он опять погрузился в свой недуг — скуку. Это
не была скука, какую испытывает человек за нелюбимым делом, которое навязала на него обязанность и которой он предвидит
конец.
Да если б ты еще
был честен, так никто бы тебя и
не корил этим, а ты наворовал денег — внук мой правду сказал, — и тут, по слабости, терпели тебя, и молчать бы тебе да каяться под
конец за темную жизнь.
«Что я теперь
буду делать с романом? — размышлял он, — хотел закончить, а вот теперь в сторону бросило, и опять
не видать
конца!»
Тит Никоныч являлся всегда одинакий, вежливый, любезный, подходящий к ручке бабушки и подносящий ей цветок или редкий фрукт. Опенкин, всегда речистый, неугомонный, под
конец пьяный, барыни и барышни, являвшиеся теперь потанцевать к невесте, и молодые люди — все это надоедало Райскому и Вере — и оба искали, он — ее, а она — уединения, и
были только счастливы, он — с нею, а она — одна, когда ее никто
не видит,
не замечает, когда она пропадет «как дух» в деревню, с обрыва в рощу или за Волгу, к своей попадье.
Во мне
есть немного этого чистого огня, и если он
не остался до
конца чистым, то виноваты… многие… и даже сами женщины…
— Прощайте, Вера, вы
не любите меня, вы следите за мной, как шпион, ловите слова, делаете выводы… И вот, всякий раз, как мы наедине, вы — или спорите, или пытаете меня, — а на пункте счастья мы все там же, где
были… Любите Райского: вот вам задача! Из него, как из куклы,
будете делать что хотите, наряжать во все бабушкины отрепья или делать из него каждый день нового героя романа, и этому
конца не будет. А мне некогда, у меня
есть дела…
— Да, постараемся, Марк! — уныло произнесла она, — мы счастливы
быть не можем… Ужели
не можем! — всплеснув руками, сказала потом. — Что нам мешает! Послушайте… — остановила она его тихо, взяв за руку. — Объяснимся до
конца… Посмотрим, нельзя ли нам согласиться!..
Намерения его преодолеть страсть
были искренни, и он подумал уже
не возвращаться вовсе, а к
концу губернаторской поездки вытребовать свои вещи из дому и уехать,
не повидавшись с Верой.
«Да, если это так, — думала Вера, — тогда
не стоит работать над собой, чтобы к
концу жизни стать лучше, чище, правдивее, добрее. Зачем? Для обихода на несколько десятков лет? Для этого надо запастись, как муравью зернами на зиму, обиходным уменьем жить, такою честностью, которой — синоним ловкость, такими зернами, чтоб хватило на жизнь, иногда очень короткую, чтоб
было тепло, удобно… Какие же идеалы для муравьев? Нужны муравьиные добродетели… Но так ли это? Где доказательства?»
Викентьеву это молчание, сдержанность, печальный тон
были не по натуре. Он стал подговаривать мать попросить у Татьяны Марковны позволения увезти невесту и уехать опять в Колчино до свадьбы, до
конца октября. К удовольствию его, согласие последовало легко и скоро, и молодая чета, как пара ласточек, с веселым криком улетела от осени к теплу, свету, смеху, в свое будущее гнездо.
Тушин опять покачал
ель, но молчал. Он входил в положение Марка и понимал, какое чувство горечи или бешенства должно волновать его, и потому
не отвечал злым чувством на злобные выходки, сдерживая себя, а только тревожился тем, что Марк, из гордого упрямства, чтоб
не быть принуждену уйти, или по остатку раздраженной страсти, еще сделает попытку написать или видеться и встревожит Веру. Ему хотелось положить совсем
конец этим покушениям.
Он перечитал, потом вздохнул и, положив локти на стол, подпер руками щеки и смотрел на себя в зеркало. Он с грустью видел, что сильно похудел, что прежних живых красок, подвижности в чертах
не было. Следы молодости и свежести стерлись до
конца.
Не даром ему обошлись эти полгода. Вон и седые волосы сильно серебрятся. Он приподнял рукой густые пряди черных волос и тоже
не без грусти видел, что они редеют, что их темный колорит мешается с белым.
Неточные совпадения
Покуда оставался прошлогодний запас, многие, по легкомыслию,
пили,
ели и задавали банкеты, как будто и
конца запасу
не предвидится.
Почувствовавши себя на воле, глуповцы с какой-то яростью устремились по той покатости, которая очутилась под их ногами. Сейчас же они вздумали строить башню, с таким расчетом, чтоб верхний ее
конец непременно упирался в небеса. Но так как архитекторов у них
не было, а плотники
были неученые и
не всегда трезвые, то довели башню до половины и бросили, и только,
быть может, благодаря этому обстоятельству избежали смешения языков.
Но торжество «вольной немки» приходило к
концу само собою. Ночью, едва успела она сомкнуть глаза, как услышала на улице подозрительный шум и сразу поняла, что все для нее кончено. В одной рубашке, босая, бросилась она к окну, чтобы, по крайней мере, избежать позора и
не быть посаженной, подобно Клемантинке, в клетку, но
было уже поздно.
В
конце июля полили бесполезные дожди, а в августе людишки начали помирать, потому что все, что
было, приели. Придумывали, какую такую пищу стряпать, от которой
была бы сытость; мешали муку с ржаной резкой, но сытости
не было; пробовали,
не будет ли лучше с толченой сосновой корой, но и тут настоящей сытости
не добились.
Очень может статься, что многое из рассказанного выше покажется читателю чересчур фантастическим. Какая надобность
была Бородавкину делать девятидневный поход, когда Стрелецкая слобода
была у него под боком и он мог прибыть туда через полчаса? Как мог он заблудиться на городском выгоне, который ему, как градоначальнику, должен
быть вполне известен? Возможно ли поверить истории об оловянных солдатиках, которые будто бы
не только маршировали, но под
конец даже налились кровью?