Неточные совпадения
Он гордо ходил один по
двору, в сознании, что он лучше всех, до тех пор, пока
на другой день публично не осрамился в «серьезных предметах».
Перед окнами маленького домика пестрел
на солнце большой цветник, из которого вела дверь во
двор, а другая, стеклянная дверь, с большим балконом, вроде веранды, в деревянный жилой дом.
С другой стороны дома, обращенной к
дворам, ей было видно все, что делается
на большом
дворе, в людской, в кухне,
на сеновале, в конюшне, в погребах. Все это было у ней перед глазами как
на ладони.
Один только старый дом стоял в глубине
двора, как бельмо в глазу, мрачный, почти всегда в тени, серый, полинявший, местами с забитыми окнами, с поросшим травой крыльцом, с тяжелыми дверьми, замкнутыми тяжелыми же задвижками, но прочно и массивно выстроенный. Зато
на маленький домик с утра до вечера жарко лились лучи солнца, деревья отступили от него, чтоб дать ему простора и воздуха. Только цветник, как гирлянда, обвивал его со стороны сада, и махровые розы, далии и другие цветы так и просились в окна.
Она стригла седые волосы и ходила дома по
двору и по саду с открытой головой, а в праздник и при гостях надевала чепец; но чепец держался чуть-чуть
на маковке, не шел ей и как будто готов был каждую минуту слететь с головы. Она и сама, просидев пять минут с гостем, извинится и снимет.
На поясе и в карманах висело и лежало множество ключей, так что бабушку, как гремучую змею, можно было слышать издали, когда она идет по
двору или по саду.
В доме, заслышав звон ключей возвращавшейся со
двора барыни, Машутка проворно сдергивала с себя грязный фартук, утирала чем попало, иногда барским платком, а иногда тряпкой, руки. Поплевав
на них, она крепко приглаживала сухие, непокорные косички, потом постилала тончайшую чистую скатерть
на круглый стол, и Василиса, молчаливая, серьезная женщина, ровесница барыни, не то что полная, а рыхлая и выцветшая телом женщина, от вечного сиденья в комнате, несла кипящий серебряный кофейный сервиз.
— Ну, хозяин, смотри же, замечай и, чуть что неисправно, не давай потачки бабушке. Вот садик-то, что у окошек, я, видишь, недавно разбила, — говорила она, проходя чрез цветник и направляясь к
двору. — Верочка с Марфенькой тут у меня всё
на глазах играют, роются в песке.
На няньку надеяться нельзя: я и вижу из окошка, что они делают. Вот подрастут, цветов не надо покупать: свои есть.
Райский с раннего утра сидит за портретом Софьи, и не первое утро сидит он так. Он измучен этой работой. Посмотрит
на портрет и вдруг с досадой набросит
на него занавеску и пойдет шагать по комнате, остановится у окна, посвистит, побарабанит пальцами по стеклам, иногда уйдет со
двора и бродит угрюмый, недовольный.
Вон, кажется, еще знакомое лицо: как будто Марина или Федосья — что-то в этом роде: он смутно припомнил молодую, лет пятнадцати девушку, похожую
на эту самую, которая теперь шла через
двор.
На крыльце, вроде веранды, уставленной большими кадками с лимонными, померанцевыми деревьями, кактусами, алоэ и разными цветами, отгороженной от
двора большой решеткой и обращенной к цветнику и саду, стояла девушка лет двадцати и с двух тарелок, которые держала перед ней девочка лет двенадцати, босая, в выбойчатом платье, брала горстями пшено и бросала птицам. У ног ее толпились куры, индейки, утки, голуби, наконец воробьи и галки.
Он с пристрастным чувством, пробужденным старыми, почти детскими воспоминаниями, смотрел
на эту кучу разнохарактерных домов, домиков, лачужек, сбившихся в кучу или разбросанных по высотам и по ямам, ползущих по окраинам оврага, спустившихся
на дно его, домиков с балконами, с маркизами, с бельведерами, с пристройками, надстройками, с венецианскими окошками или едва заметными щелями вместо окон, с голубятнями, скворечниками, с пустыми, заросшими травой,
дворами.
Смотрел
на искривленные, бесконечные, идущие между плетнями, переулки,
на пустые, без домов, улицы, с громкими надписями: «Московская улица», «Астраханская улица», «Саратовская улица», с базарами, где навалены груды лык, соленой и сушеной рыбы, кадки дегтю и калачи;
на зияющие ворота постоялых
дворов, с далеко разносящимся запахом навоза, и
на бренчащие по улице дрожки.
Собаки, свернувшись по три, по четыре, лежат разношерстной кучей
на любом
дворе, бросаясь, по временам, от праздности, с лаем
на редкого прохожего, до которого им никакого дела нет.
— Вот, она у меня всегда так! — жаловался Леонтий. — От купцов
на праздники и к экзамену родители явятся с гостинцами — я вон гоню отсюда, а она их примет оттуда, со
двора. Взяточница! С виду точь-в-точь Тарквиниева Лукреция, а любит лакомиться, не так, как та!..
Марфеньку всегда слышно и видно в доме. Она то смеется, то говорит громко. Голос у ней приятный, грудной, звонкий, в саду слышно, как она песенку поет наверху, а через минуту слышишь уж ее говор
на другом конце
двора, или раздается смех по всему саду.
Она указала ему из окна
на кучу крестов, сжавшихся тесно
на холме, поодаль от крестьянских
дворов.
Они вышли
на другой
двор, где были разные службы, кладовые, людские, погреба и конюшни.
Марина рванулась, быстро пробежала через
двор и скрылась в людскую, где ее встретил хохот,
на который и она, отирая передником слезы и втыкая гребень в растрепанные волосы, отвечала хохотом же. Потом опять боль напомнила о себе.
Он медленно взглянул исподлобья, сначала
на барыню, потом
на Райского, и, медленно обернувшись, задумчиво прошел
двор, отворил дверь и боком перешагнул порог своей комнаты. А Егорка, пока Савелий шел по
двору, скаля зубы, показывал
на него сзади пальцем дворне и толкал Марину к окну, чтобы она взглянула
на своего супруга.
Другой только еще выслушает приказание, почешет голову, спину, а она уж
на другом конце
двора, уж сделала дело, и всегда отлично, и воротилась.
Егорка делал туалет, умываясь у колодца, в углу
двора; он полоскался, сморкался, плевал и уже скалил зубы над Мариной. Яков с крыльца молился
на крест собора, поднимавшийся из-за домов слободки.
По
двору, под ногами людей и около людских, у корыта с какой-то кашей, толпились куры и утки, да нахально везде бегали собаки, лаявшие натощак без толку
на всякого прохожего, даже иногда
на своих, наконец друг
на друга.
Райский повесил голову и шел по
двору, не замечая поклонов дворни, не отвечая
на приветливое вилянье собак; набрел
на утят и чуть не раздавил их.
Он бросился за ней, и через минуту оба уже где-то хохотали, а еще через минуту послышались вверху звуки резвого вальса
на фортепиано, с топотом ног над головой Татьяны Марковны, а потом кто-то точно скатился с лестницы, а дальше промчались по
двору и бросились в сад, сначала Марфенька, за ней Викентьев, и звонко из саду доносились их говор, пение и смех.
Обращаясь от
двора к дому, Райский в сотый раз усмотрел там, в маленькой горенке, рядом с бабушкиным кабинетом, неизменную картину: молчаливая, вечно шепчущая про себя Василиса, со впалыми глазами, сидела у окна, век свой
на одном месте,
на одном стуле, с высокой спинкой и кожаным, глубоко продавленным сиденьем, глядя
на дрова да
на копавшихся в куче сора кур.
Он взял фуражку и побежал по всему дому, хлопая дверями, заглядывая во все углы. Веры не было, ни в ее комнате, ни в старом доме, ни в поле не видать ее, ни в огородах. Он даже поглядел
на задний
двор, но там только Улита мыла какую-то кадку, да в сарае Прохор лежал
на спине плашмя и спал под тулупом, с наивным лицом и открытым ртом.
— Красавица ты наша, Божий ангел, награди тебя Господь! — провожали ее бабы с каждого
двора, когда она прощалась с ними недели
на две.
Спустя полчаса она медленно встала, положив книгу в стол, подошла к окну и оперлась
на локти, глядя
на небо,
на новый, светившийся огнями через все окна дом, прислушиваясь к шагам ходивших по
двору людей, потом выпрямилась и вздрогнула от холода.
— И
на попятный
двор, бабушки страшно стало! Что ж не бросили тогда меня, как увидали софизмы? Софизмы?
Он выбегал
на крыльцо, ходил по
двору в одном сюртуке, глядел
на окна Веры и опять уходил в комнату, ожидая ее возвращения. Но в темноте видеть дальше десяти шагов ничего было нельзя, и он избрал для наблюдения беседку из акаций, бесясь, что нельзя укрыться и в ней, потому что листья облетели.
Широкими, но поспешными шагами, с тревогой
на лице, перешла она через
двор и поднялась к Вере. Усталости — как не бывало. Жизнь воротилась к ней, и Райский радовался, как доброму другу, страху
на ее лице.
Яков исчез однажды рано утром со
двора, взяв
на свечу денег из лампадной суммы, отпускаемой ему
на руки барыней. Он водрузил обещанную свечу перед иконой за ранней обедней.
Вера, узнав, что Райский не выходил со
двора, пошла к нему в старый дом, куда он перешел с тех пор, как Козлов поселился у них, с тем чтобы сказать ему о новых письмах, узнать, как он примет это, и, смотря по этому, дать ему понять, какова должна быть его роль, если бабушка возложит
на него видеться с Марком.
На другой день в полдень Вера, услыхав шум лошадиных копыт в ворота, взглянула в окно, и глаза у ней
на минуту блеснули удовольствием, увидев рослую и стройную фигуру Тушина, верхом
на вороном коне, въехавшего во
двор.
— Рада бы, хоть сейчас со
двора! Нам с Верой теперь вдвоем нужно девушку да человека. Да не пойдут! Куда они денутся? Избалованы, век —
на готовом хлебе!