Он смотрел мысленно и на себя, как это у него делалось невольно, само собой, без его ведома («и как делалось у всех, — думал он, — непременно, только эти все не наблюдают за собой или не сознаются в этой, врожденной человеку, черте: одни — только казаться, а другие и быть и казаться
как можно лучше — одни, натуры мелкие — только наружно, то есть рисоваться, натуры глубокие, серьезные, искренние — и внутренно, что в сущности и значит работать над собой, улучшаться»), и вдумывался, какая роль достается ему в этой встрече: таков ли он, каков должен быть, и каков именно должен он быть?
Неточные совпадения
— Ах! — почти с отчаянием произнес Райский. — Ведь жениться
можно один, два, три раза: ужели я не могу наслаждаться красотой так,
как бы наслаждался красотой в статуе? Дон-Жуан наслаждался прежде всего эстетически этой потребностью, но грубо; сын своего века, воспитания, нравов, он увлекался за пределы этого поклонения — вот и все. Да что толковать с тобой!
С ним
можно не согласиться, но сбить его трудно. Свет, опыт, вся жизнь его не дали ему никакого содержания, и оттого он боится серьезного,
как огня. Но тот же опыт, жизнь всегда в куче людей, множество встреч и способность знакомиться со всеми образовывали ему какой-то очень приятный, мелкий умок, и не знающий его с первого раза даже положится на его совет, суждение, и потом уже, жестоко обманувшись, разглядит, что это за человек.
На поясе и в карманах висело и лежало множество ключей, так что бабушку,
как гремучую змею,
можно было слышать издали, когда она идет по двору или по саду.
К бабушке он питал какую-то почтительную, почти благоговейную дружбу, но пропитанную такой теплотой, что по тому только,
как он входил к ней, садился, смотрел на нее,
можно было заключить, что он любил ее без памяти. Никогда, ни в отношении к ней, ни при ней, он не обнаружил, по своему обыкновению, признака короткости, хотя был ежедневным ее гостем.
Тит Никоныч любил беседовать с нею о том, что делается в свете, кто с кем воюет, за что; знал, отчего у нас хлеб дешев и что бы было, если б его
можно было возить отвсюду за границу. Знал он еще наизусть все старинные дворянские домы, всех полководцев, министров, их биографии; рассказывал,
как одно море лежит выше другого; первый уведомит, что выдумали англичане или французы, и решит, полезно ли это или нет.
Теперь он возложил какие-то, еще неясные ему самому, надежды на кузину Беловодову, наслаждаясь сближением с ней. Ему пока ничего не хотелось больше,
как видеть ее чаще, говорить, пробуждать в ней жизнь, если
можно — страсть.
— Ах, сохрани Боже:
как это
можно! Кто это выдумал такую нелепость!..
— Нет, ни за что! — качая головой, решительно сказала она. — Бросить цветник, мои комнатки…
как это
можно!
— Картежника или такого, который смеется над религией, вон
как Марк Иваныч: будто это
можно? Я с ним не заговорю никогда;
как же полюблю?
—
Как это
можно! — вступилась жена, — приглашать на такой стол,
как наш! Ведь вы уж не студенты: Борис Павлович в Петербурге избаловался, я думаю…
Желает она в конце зимы, чтоб весна скорей наступила, чтоб река прошла к такому-то дню, чтоб лето было теплое и урожайное, чтоб хлеб был в цене, а сахар дешев, чтоб, если
можно, купцы давали его даром, так же
как и вино, кофе и прочее.
— Странный, своеобычный человек, — говорила она и надивиться не могла,
как это он не слушается ее и не делает, что она указывает. Разве
можно жить иначе? Тит Никоныч в восхищении от нее, сам Нил Андреич отзывается одобрительно, весь город тоже уважает ее, только Маркушка зубы скалит, когда увидит ее, — но он пропащий человек.
— Да, да, — говорила бабушка,
как будто озираясь, — кто-то стоит да слушает! Ты только не остерегись, забудь, что
можно упасть — и упадешь. Понадейся без оглядки, судьба и обманет, вырвет из рук, к чему протягивал их! Где меньше всего ждешь, тут и оплеуха…
Ее не прогонят, куска хлеба не лишат, а к стыду
можно притерпеться,
как скоро однажды навсегда узнает все тесный кружок лиц, с которыми она более или менее состояла в родстве, кумовстве или нежных отношениях.
— Опять! Вот вы
какие: сами затеяли разговор, а теперь выдумали, что люблю. Уж и люблю! Он и мечтать не смеет! Любить —
как это
можно! Что еще бабушка скажет? — прибавила она, рассеянно играя бородой Райского и не подозревая, что пальцы ее,
как змеи, ползали по его нервам, поднимали в нем тревогу, зажигали огонь в крови, туманили рассудок. Он пьянел с каждым движением пальцев.
— Осадить! Ночной шум —
как это
можно? — сказал Райский.
«Боже мой!
Какая противная: ее прибить
можно!» — со скрежетом думал он, опять впадая в ярость.
—
Как это
можно! — строго сказала Марфенька и взглянула на бабушку, — дитя, что ли, я!..
—
Как это
можно! Мы — совсем другое дело…
Он, если
можно, полюбил ее еще больше. Она тоже ласковее прежнего поглядывала на него, хотя видно было, что внутренне она немало озабочена была сама своей «прытью»,
как говорила она, и старалась молча переработать в себе это «противоречие с собой»,
как называл Райский.
—
Как за то любит? Да разве это
можно?
— Ах,
как это
можно, я плакать буду, не усну! — сказала она.
—
Как это
можно — лучше это, — переговорит он.
— Марфе Васильевне! — любезно улыбаясь, говорил Тит Никоныч, — я очень счастлив, что вам нравится, — вы знаток. Ваш вкус мне порукой, что этот подарок будет благосклонно принят дорогой новорожденной к ее свадьбе.
Какая отменная девица! Поглядите, эти розы,
можно сказать, суть ее живое подобие. Она будет видеть в зеркале свое пленительное личико, а купидоны ей будут улыбаться…
— Отчего
как «вещь»?
Можно расстаться друзьями…
Но их убивало сознание, что это последнее свидание, последний раз, что через пять минут они будут чужие друг другу навсегда. Им хотелось задержать эти пять минут, уложить в них все свое прошлое — и — если б
можно было — заручиться какой-нибудь надеждой на будущее! Но они чувствовали, что будущего нет, что впереди ждала неизбежная,
как смерть, одна разлука!
Это был чистый самородок,
как слиток благородного металла, и полюбить его действительно
можно было, кроме корыстной или обязательной любви, то есть
какою могли любить его жена, мать, сестра, брат, — еще
как человека.
Но ведь сознательное достижение этой высоты — путем мук, жертв, страшного труда всей жизни над собой — безусловно, без помощи посторонних, выгодных обстоятельств, дается так немногим, что —
можно сказать — почти никому не дается, а между тем
как многие, утомясь, отчаявшись или наскучив битвами жизни, останавливаются на полдороге, сворачивают в сторону и, наконец, совсем теряют из вида задачу нравственного развития и перестают верить в нее.
— И все! А тут бог знает что наговорили… и про нее, и про вас! Не пощадили даже и Татьяну Марковну, эту почтенную,
можно сказать, святую!..
Какие есть на свете ядовитые языки!.. Этот отвратительный Тычков…
Неточные совпадения
Есть против этого средства, если уж это действительно,
как он говорит, у него природный запах:
можно ему посоветовать есть лук, или чеснок, или что-нибудь другое.
Анна Андреевна.
Как можно-с! Вы это так изволите говорить, для комплимента. Прошу покорно садиться.
Городничий. Ведь оно,
как ты думаешь, Анна Андреевна, теперь
можно большой чин зашибить, потому что он запанибрата со всеми министрами и во дворец ездит, так поэтому может такое производство сделать, что со временем и в генералы влезешь.
Как ты думаешь, Анна Андреевна:
можно влезть в генералы?
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь
какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что
можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Анна Андреевна. Но только
какое тонкое обращение! сейчас
можно увидеть столичную штучку. Приемы и все это такое… Ах,
как хорошо! Я страх люблю таких молодых людей! я просто без памяти. Я, однако ж, ему очень понравилась: я заметила — все на меня поглядывал.