«Как это он? и отчего так у него вышло живо, смело, прочно?» — думал Райский, зорко вглядываясь и в штрихи и в точки, особенно в две точки, от которых глаза вдруг ожили. И много ставил он потом штрихов
и точек, все хотел схватить эту жизнь, огонь и силу, какая была в штрихах и полосах, так крепко и уверенно начерченных учителем. Иногда он будто и ловил эту тайну, и опять ускользала она у него.
Только совестясь опекуна, не бросал Райский этой пытки, и кое-как в несколько месяцев удалось ему сладить с первыми шагами. И то он все капризничал: то играл не тем пальцем, которым требовал учитель, а каким казалось ему ловчее, не хотел играть гамм, а ловил ухом мотивы, какие западут в голову, и бывал счастлив, когда удавалось ему уловить ту же экспрессию или силу, какую слышал у кого-нибудь и поразился ею, как прежде поразился штрихами
и точками учителя.
Неточные совпадения
Нарисовав эту головку, он уже не знал предела гордости. Рисунок его выставлен с рисунками старшего класса на публичном экзамене,
и учитель мало поправлял, только кое-где слабые места покрыл крупными, крепкими штрихами, точно железной решеткой, да в волосах прибавил три, четыре черные полосы, сделал по
точке в каждом глазу —
и глаза вдруг стали смотреть точно живые.
Он рисует глаза кое-как, но заботится лишь о том, чтобы в них повторились учительские
точки, чтоб они смотрели точно живые. А не удастся, он бросит все, уныло облокотится на стол, склонит на локоть голову
и оседлает своего любимого коня, фантазию, или конь оседлает его,
и мчится он в пространстве, среди своих миров
и образов.
Она еще неодушевлена, в глазах нет жизни, огня. Но вот он посадит в них две магические
точки, проведет два каких-то резких штриха,
и вдруг голова ожила, заговорила, она смотрит так открыто, в ней горят мысль, чувство, красота…
Он тихо, почти машинально, опять коснулся глаз: они стали более жизненны, говорящи, но еще холодны. Он долго водил кистью около глаз, опять задумчиво мешал краски
и провел в глазу какую-то черту, поставил нечаянно
точку, как учитель некогда в школе поставил на его безжизненном рисунке, потом сделал что-то, чего
и сам объяснить не мог, в другом глазу…
И вдруг сам замер от искры, какая блеснула ему из них.
Бабушка, Марфенька, даже Леонтий — а он мыслящий ученый, читающий — все нашли свою
точку опоры в жизни, стали на нее
и счастливы.
Ему хотелось уехать куда-нибудь еще подальше
и поглуше, хоть в бабушкино Новоселово, чтоб наедине
и в тишине вдуматься в ткань своего романа, уловить эту сеть жизненных сплетений, дать одну
точку всей картине, осмыслить ее
и возвести в художественное создание.
— Свежо на дворе, плечи зябнут! — сказала она, пожимая плечами. — Какая драма! нездорова, невесела, осень на дворе, а осенью человек, как все звери, будто уходит в себя. Вон
и птицы уже улетают — посмотрите, как журавли летят! — говорила она, указывая высоко над Волгой на кривую линию черных
точек в воздухе. — Когда кругом все делается мрачно, бледно, уныло, —
и на душе становится уныло… Не правда ли?
Оба понимали, что каждый с своей
точки зрения прав — но все-таки безумно втайне надеялись, он — что она перейдет на его сторону, а она — что он уступит, сознавая в то же время, что надежда была нелепа, что никто из них не мог, хотя бы
и хотел, внезапно переродиться, залучить к себе, как шапку надеть, другие убеждения, другое миросозерцание, разделить веру или отрешиться от нее.
Где Вера не была приготовлена, там она слушала молча
и следила зорко — верует ли сам апостол в свою доктрину, есть ли у него самого незыблемая
точка опоры, опыт, или он только увлечен остроумной или блестящей гипотезой. Он манил вперед образом какого-то громадного будущего, громадной свободы, снятием всех покрывал с Изиды —
и это будущее видел чуть не завтра, звал ее вкусить хоть часть этой жизни, сбросить с себя старое
и поверить если не ему, то опыту. «
И будем как боги!» — прибавлял он насмешливо.
— Теперь, Вера, погляди минут пять сюда, вот на эту
точку, — обратился к ней Райский, указывая, куда глядеть,
и сам поглядел на нее…
Неточные совпадения
Усоловцы крестилися, // Начальник бил глашатая: // «Попомнишь ты, анафема, // Судью ерусалимского!» // У парня, у подводчика, // С испуга вожжи выпали //
И волос дыбом стал! //
И, как на грех, воинская // Команда утром грянула: // В Устой, село недальное, // Солдатики пришли. // Допросы! усмирение! — // Тревога! по спопутности // Досталось
и усоловцам: // Пророчество строптивого // Чуть в
точку не сбылось.
Посему о градоначальническом единовластии следует трактовать совсем не с
точки зрения солнечного восхода или иных враждебных стихий, а с
точки зрения заседателей, советников
и секретарей различных ведомств, правлений
и судов.
Только тогда Бородавкин спохватился
и понял, что шел слишком быстрыми шагами
и совсем не туда, куда идти следует. Начав собирать дани, он с удивлением
и негодованием увидел, что дворы пусты
и что если встречались кой-где куры, то
и те были тощие от бескормицы. Но, по обыкновению, он обсудил этот факт не прямо, а с своей собственной оригинальной
точки зрения, то есть увидел в нем бунт, произведенный на сей раз уже не невежеством, а излишеством просвещения.
Но вот в стороне блеснула еще светлая
точка, потом ее закрыл густой дым,
и через мгновение из клубов его вынырнул огненный язык; потом язык опять исчез, опять вынырнул —
и взял силу.
Весь воздух был наполнен какою-то светящеюся массою, в которой отдельными
точками кружились
и вихрились головни
и горящие пуки соломы:"Куда-то они полетят?