Неточные совпадения
А оставил он ее давно, как только вступил. Поглядевши вокруг себя, он вывел свое оригинальное заключение, что служба не есть сама цель, а только средство куда-нибудь девать кучу люда, которому
без нее незачем бы родиться на свет.
И если б не было этих людей,
то не нужно было бы
и той службы, которую они несут.
Он содрогался от желания посидеть на камнях пустыни, разрубить сарацина, томиться жаждой
и умереть
без нужды, для
того только, чтоб видели, что он умеет умирать. Он не спал ночей, читая об Армиде, как она увлекла рыцарей
и самого Ринальда.
Женщины
того мира казались ему особой породой. Как пар
и машины заменили живую силу рук, так там целая механика жизни
и страстей заменила природную жизнь
и страсти. Этот мир —
без привязанностей,
без детей,
без колыбелей,
без братьев
и сестер,
без мужей
и без жен, а только с мужчинами
и женщинами.
Ребенка нарисовал тоже кое-как,
и то нарисовал потому, что
без него не верна была бы сцена прощания.
— Так. Вы мне дадите право входить
без доклада к себе,
и то не всегда: вот сегодня рассердились, будете гонять меня по городу с поручениями — это привилегия кузеней, даже советоваться со мной, если у меня есть вкус, как одеться; удостоите искреннего отзыва о ваших родных, знакомых,
и, наконец, дойдет до оскорбления… до
того, что поверите мне сердечный секрет, когда влюбитесь…
— Какая тайна? Что вы! — говорила она, возвышая голос
и делая большие глаза. — Вы употребляете во зло права кузена — вот в чем
и вся тайна. А я неосторожна
тем, что принимаю вас во всякое время,
без тетушек
и папа…
Голос у ней не так звонок, как прежде, да ходит она теперь с тростью, но не горбится, не жалуется на недуги. Так же она
без чепца, так же острижена коротко,
и тот же блещущий здоровьем
и добротой взгляд озаряет все лицо, не только лицо, всю ее фигуру.
Татьяна Марковна не совсем была внимательна к богатой библиотеке, доставшейся Райскому, книги продолжали изводиться в пыли
и в прахе старого дома. Из них Марфенька брала изредка кое-какие книги,
без всякого выбора: как, например, Свифта, Павла
и Виргинию, или возьмет Шатобриана, потом Расина, потом роман мадам Жанлис,
и книги берегла, если не больше,
то наравне с своими цветами
и птицами.
— Не пиши, пожалуйста, только этой мелочи
и дряни, что
и без романа на всяком шагу в глаза лезет. В современной литературе всякого червяка, всякого мужика, бабу — всё в роман суют… Возьми-ка предмет из истории, воображение у тебя живое, пишешь ты бойко. Помнишь, о древней Руси ты писал!.. А
то далась современная жизнь!.. муравейник, мышиная возня: дело ли это искусства!.. Это газетная литература!
Она вечно двигалась, делала что-нибудь,
и когда остановится
без дела,
то руки хранят прием, по которому видно, что она только что делала что-нибудь или собирается делать.
Он смотрел мысленно
и на себя, как это у него делалось невольно, само собой,
без его ведома («
и как делалось у всех, — думал он, — непременно, только эти все не наблюдают за собой или не сознаются в этой, врожденной человеку, черте: одни — только казаться, а другие
и быть
и казаться как можно лучше — одни, натуры мелкие — только наружно,
то есть рисоваться, натуры глубокие, серьезные, искренние —
и внутренно, что в сущности
и значит работать над собой, улучшаться»),
и вдумывался, какая роль достается ему в этой встрече: таков ли он, каков должен быть,
и каков именно должен он быть?
— Выпейте: готова! — сказал он, наливая рюмку
и подвигая к Райскому.
Тот выпил ее медленно,
без удовольствия, чтоб только сделать компанию собеседнику.
«Он холодный, злой,
без сердца!» — заключил Райский. Между прочим, его поразило последнее замечание. «Много у нас этаких!» — шептал он
и задумался. «Ужели я из
тех: с печатью таланта, но грубых, грязных, утопивших дар в вине… „одна нога в калоше, другая в туфле“, — мелькнуло у него бабушкино живописное сравнение. — Ужели я… неудачник? А это упорство, эта одна вечная цель, что это значит? Врет он!»
Она не любила, чтобы к ней приходили в старый дом. Даже бабушка не тревожила ее там, а Марфеньку она
без церемонии удаляла, да
та и сама боялась ходить туда.
Купец,
то есть шляпа, борода, крутое брюхо
и сапоги, смотрел, как рабочие, кряхтя, складывали мешки хлеба в амбар; там толпились какие-то неопределенные личности у кабака, а там проехала длинная
и глубокая телега, с насаженным туда невероятным числом рослого, здорового мужичья, в порыжевших шапках
без полей, в рубашках с синими заплатами,
и в бурых армяках,
и в лаптях,
и в громадных сапожищах, с рыжими, седыми
и разношерстными бородами,
то клином,
то лопатой,
то раздвоенными,
то козлинообразными.
Он добился, что она стала звать его братом, а не кузеном, но на ты не переходила, говоря, что ты, само по себе,
без всяких прав, уполномочивает на многое, чего
той или другой стороне иногда не хочется, порождает короткость, даже иногда стесняет ненужной,
и часто не разделенной другой стороной, дружбой.
Чем же добился ее этот лесничий? Что их связывает друг с другом? Как они сошлись? Сознательно ли,
то есть отыскав
и полюбив один в другом известную сумму приятных каждому свойств, или просто угадали взаимно характеры,
и бессознательно,
без всякого анализа, привязались один к другому?
— Нет, не всегда… Ей
и в голову не пришло бы следить. Послушайте, «раб мой», — полунасмешливо продолжала она, —
без всяких уверток скажите, вы сообщили ей ваши догадки обо мне,
то есть о любви, о синем письме?
— За
то, что Марфенька отвечала на его объяснение, она сидит теперь взаперти в своей комнате в одной юбке,
без башмаков! — солгала бабушка для пущей важности. — А чтоб ваш сын не смущал бедную девушку, я не велела принимать его в дом! — опять солгала она для окончательной важности
и с достоинством поглядела на гостью, откинувшись к спинке дивана.
«Я старался
и без тебя, как при тебе,
и служил твоему делу верой
и правдой,
то есть два раза играл с милыми „барышнями“ в карты, так что братец их, Николай Васильевич, прозвал меня женихом Анны Васильевны
и так разгулялся однажды насчет будущей нашей свадьбы, что был вытолкан обеими сестрицами в спину
и не получил ни гроша субсидии, за которой было явился.
Играя с тетками, я служил, говорю, твоему делу,
то есть пробуждению страсти в твоей мраморной кузине, с
тою только разницею, что
без тебя это дело пошло было впрок. Итальянец, граф Милари, должно быть, служит по этой же части,
то есть развивает страсти в женщинах,
и едва ли не успешнее тебя. Он повадился ездить в
те же дни
и часы, когда мы играли в карты, а Николай Васильевич не нарадовался, глядя на свое семейное счастье.
Она все хотела во что бы
то ни стало видеться с ним наедине
и все выбирала удобную минуту сесть подле него, уверяя всех
и его самого, что он хочет что-то сказать ей
без свидетелей.
Потом он выбрал дамские часы с эмалевой доской, с цепочкой, подарить от себя Марфеньке,
и для этого зашел к Титу Никонычу
и занял у него двести рублей до завтра, чтобы не воевать с бабушкой, которая
без боя не дала бы ему промотать столько на подарок
и, кроме
того, пожалуй, выдала бы заранее его секрет.
— Жизнь кончена! — шептала она с отчаянием
и видела впереди одну голую степь,
без привязанностей,
без семьи,
без всего
того, из чего соткана жизнь женщины.
Или для
того, чтобы решиться уехать, нужно, чтобы у тебя были другие, одинаковые со мной убеждения
и, следовательно, другая будущность в виду, нежели какую ты
и близкие твои желают тебе,
то есть такая же, как у меня: неопределенная, неизвестная,
без угла, или
без „гнезда“,
без очага,
без имущества, — соглашаюсь, что отъезд невозможен.
А там,
без четверти в пять часов, пробирался к беседке Тушин. Он знал местность, но, видно, давно не был
и забыл, потому что глядел направо, налево, брал
то в
ту,
то в другую сторону, по едва заметной тропинке,
и никак не мог найти беседки. Он остановился там, где кусты были чаще
и гуще, припоминая, что беседка была где-то около этого места.
«Нечестно венчаться, когда не веришь!» — гордо сказал он ей, отвергая обряд
и «бессрочную любовь»
и надеясь достичь победы
без этой жертвы, а теперь предлагает
тот же обряд! Не предвидел! Не оценил вовремя Веру, отвергнул, гордо ушел…
и оценил через несколько дней!
Но ведь сознательное достижение этой высоты — путем мук, жертв, страшного труда всей жизни над собой — безусловно,
без помощи посторонних, выгодных обстоятельств, дается так немногим, что — можно сказать — почти никому не дается, а между
тем как многие, утомясь, отчаявшись или наскучив битвами жизни, останавливаются на полдороге, сворачивают в сторону
и, наконец, совсем теряют из вида задачу нравственного развития
и перестают верить в нее.
Она не
без гордости видела в этом очерке Райского косвенную похвалу
и себе за
то, что тонко оценила
и умела полюбить в Тушине — правду простой натуры.
— Вот видите,
без моего «ума
и сердца», сами договорились до правды, Иван Иванович! Мой «ум
и сердце» говорили давно за вас, да не судьба! Стало быть, вы из жалости взяли бы ее теперь, а она вышла бы за вас — опять скажу — ради вашего… великодушия…
Того ли вы хотите? Честно ли
и правильно ли это
и способны ли мы с ней на такой поступок? Вы знаете нас…
— Останьтесь, останьтесь! — пристала
и Марфенька, вцепившись ему в плечо. Вера ничего не говорила, зная, что он не останется,
и думала только, не
без грусти, узнав его характер, о
том, куда он теперь денется
и куда денет свои досуги, «таланты», которые вечно будет только чувствовать в себе
и не сумеет ни угадать своего собственного таланта, ни остановиться на нем
и приспособить его к делу.