Неточные совпадения
Она была
из старинного богатого
дома Пахотиных. Матери она лишилась еще до замужества, и батюшка ее, состоявший в полном распоряжении супруги, почувствовав себя на свободе, вдруг спохватился, что молодость его рано захвачена была женитьбой и что он не успел пожить и пожуировать.
Она была отличнейшая женщина по сердцу, но далее своего уголка ничего знать не хотела, и там в тиши, среди садов и рощ, среди семейных и хозяйственных хлопот маленького размера, провел Райский несколько лет, а чуть подрос, опекун поместил его в гимназию, где окончательно изгладились
из памяти мальчика все родовые предания фамилии о прежнем богатстве и родстве с другими старыми
домами.
Оно все состояло
из небольшой земли, лежащей вплоть у города, от которого отделялось полем и слободой близ Волги,
из пятидесяти душ крестьян, да
из двух
домов — одного каменного, оставленного и запущенного, и другого деревянного домика, выстроенного его отцом, и в этом-то домике и жила Татьяна Марковна с двумя, тоже двоюродными, внучками-сиротами, девочками по седьмому и шестому году, оставленными ей двоюродной племянницей, которую она любила, как дочь.
Перед окнами маленького домика пестрел на солнце большой цветник,
из которого вела дверь во двор, а другая, стеклянная дверь, с большим балконом, вроде веранды, в деревянный жилой
дом.
В
доме какая радость и мир жили! Чего там не было? Комнатки маленькие, но уютные, с старинной, взятой
из большого
дома мебелью дедов, дядей, и с улыбавшимися портретами отца и матери Райского, и также родителей двух оставшихся на руках у Бережковой девочек-малюток.
Полы были выкрашены, натерты воском и устланы клеенками; печи обложены пестрыми старинными, тоже взятыми
из большого
дома, изразцами. Шкафы битком набиты старой, дрожавшей от шагов, посудой и звеневшим серебром.
Экономка весь день гремит ключами; буфет не затворяется. По двору поминутно носят полные блюда
из кухни в
дом, а обратно человек тихим шагом несет пустое блюдо, пальцем или языком очищая остатки. То барыне бульон, то тетеньке постное, то барчонку кашки, барину чего-нибудь посолиднее.
— Купленный или украденный титул! — возражал он в пылу. — Это один
из тех пройдох, что, по словам Лермонтова, приезжают сюда «на ловлю счастья и чинов», втираются в большие
дома, ищут протекции женщин, протираются в службу и потом делаются гран-сеньорами. Берегитесь, кузина, мой долг оберечь вас! Я вам родственник!
Он не без смущения завидел дымок, вьющийся
из труб родной кровли, раннюю, нежную зелень берез и лип, осеняющих этот приют, черепичную кровлю старого
дома и блеснувшую между деревьев и опять скрывшуюся за ними серебряную полосу Волги. Оттуда, с берега, повеяла на него струя свежего, здорового воздуха, каким он давно не дышал.
Райский, идучи
из переулка в переулок, видел кое-где семью за трапезой, а там, в мещанском
доме, уж подавали самовар.
Из отворенных окон одного
дома обдало его сотней звонких голосов, которые повторяли азы и делали совершенно лишнею надпись на дверях: «Школа».
Райский следовал за ним
из улицы в улицу, и, наконец, вожатый привел его к тому
дому, откуда звонко и дружно раздавались азы.
Татьяна Марковна не совсем была внимательна к богатой библиотеке, доставшейся Райскому, книги продолжали изводиться в пыли и в прахе старого
дома.
Из них Марфенька брала изредка кое-какие книги, без всякого выбора: как, например, Свифта, Павла и Виргинию, или возьмет Шатобриана, потом Расина, потом роман мадам Жанлис, и книги берегла, если не больше, то наравне с своими цветами и птицами.
— Ужин ужином, а обедать следовало
дома: вот ты огорчил бабушку! В первый день приезда
из семьи ушел.
— Два своих
дома, земля, крестьяне, сколько серебра, хрусталя — а он будет
из угла в угол шататься… как окаянный, как Маркушка бездомный!
Любила, чтоб к ней губернатор изредка заехал с визитом, чтобы приезжее
из Петербурга важное или замечательное лицо непременно побывало у ней и вице-губернаторша подошла, а не она к ней, после обедни в церкви поздороваться, чтоб, когда едет по городу, ни один встречный не проехал и не прошел, не поклонясь ей, чтобы купцы засуетились и бросили прочих покупателей, когда она явится в лавку, чтоб никогда никто не сказал о ней дурного слова, чтобы
дома все ее слушались, до того чтоб кучера никогда не курили трубки ночью, особенно на сеновале, и чтоб Тараска не напивался пьян, даже когда они могли бы делать это так, чтоб она не узнала.
По стенам висели английские и французские гравюры, взятые
из старого
дома и изображающие семейные сцены: то старика, уснувшего у камина, и старушку, читающую Библию, то мать и кучу детей около стола, то снимки с теньеровских картин, наконец, голову собаки и множество вырезанных
из книжек картин с животными, даже несколько картинок мод.
Райский подошел сначала к одному, потом к другому окну.
Из окон открывались виды на поля, деревню с одной стороны, на сад, обрыв и новый
дом с другой.
Егорка делал туалет, умываясь у колодца, в углу двора; он полоскался, сморкался, плевал и уже скалил зубы над Мариной. Яков с крыльца молился на крест собора, поднимавшийся из-за
домов слободки.
— А! нашему Николаю Андреевичу, любвеобильному и надеждами чреватому, села Колчина и многих иных обладателю! — говорил голос. — Да прильпнет язык твой к гортани, зане ложь изрыгает! И возница и колесница
дома, а стало быть, и хозяйка в сем месте или окрест обретается. Посмотрим и поищем, либо пождем, дондеже
из весей и пастбищ, и
из вертограда в храмину паки вступит.
Он ли пьянством сначала вывел ее
из терпения, она ли характером довела его до пьянства? Но дело в том, что он
дома был как чужой человек, приходивший туда только ночевать, а иногда пропадавший по нескольку дней.
Райский помнил, когда Опенкин хаживал, бывало, в
дом его отца с бумагами
из палаты.
Яков с Кузьмой провели утро в слободе, под гостеприимным кровом кабака. Когда они выходили
из кабака, то Кузьма принимал чрезвычайно деловое выражение лица, и чем ближе подходил к
дому, тем строже и внимательнее смотрел вокруг, нет ли беспорядка какого-нибудь, не валяется ли что-нибудь лишнее, зря, около
дома, трогал замок у ворот, цел ли он. А Яков все искал по сторонам глазами, не покажется ли церковный крест вдалеке, чтоб помолиться на него.
У ней сильно задрожал от улыбки подбородок, когда он сам остроумно сравнил себя с выздоровевшим сумасшедшим, которого уже не боятся оставлять одного, не запирают окон в его комнате, дают ему нож и вилку за обедом, даже позволяют самому бриться, — но все еще у всех в
доме памятны недавние сцены неистовства, и потому внутренне никто не поручится, что в одно прекрасное утро он не выскочит
из окна или не перережет себе горла.
Все примолкло. Татьяна Марковна подняла на ноги весь
дом. Везде закрывались трубы, окна, двери. Она не только сама боялась грозы, но даже не жаловала тех, кто ее не боялся, считая это за вольнодумство. Все набожно крестились в
доме при блеске молнии, а кто не перекрестился, того называли «пнем». Егорку выгоняла
из передней в людскую, потому что он не переставал хихикать с горничными и в грозу.
Кто же, кто?
Из окрестных помещиков, кроме Тушина, никого нет — с кем бы она видалась, говорила. С городскими молодыми людьми она видится только на бале у откупщика, у вице-губернатора, раза два в зиму, и они мало посещают
дом. Офицеры, советники — давно потеряли надежду понравиться ей, и она с ними почти никогда не говорит.
Викентьев пришел, но не в комнату, а в сад, и выжидал, не выглянет ли
из окна его мать. Сам он выглядывал из-за кустов. Но в
доме — тишина.
Свадьба была отложена до осени по каким-то хозяйственным соображениям Татьяны Марковны — и в
доме постепенно готовили приданое.
Из кладовых вынуты были старинные кружева, отобрано было родовое серебро, золото, разделены на две равные половины посуда, белье, меха, разные вещи, жемчуг, брильянты.
Вдруг он услышал, что в старом
доме отворяется окно. Он взглянул вверх, но окно, которое отворилось, выходило не к саду, а в поле, и он поспешил в беседку
из акаций, перепрыгнул через забор и попал в лужу, но остался на месте, не шевелясь.
— Это вы? — спросил шепотом кто-то
из окна нижнего этажа, — конечно, Вера, потому что в старом
доме никого, кроме ее, не было.
Очень просто и случайно. В конце прошлого лета, перед осенью, когда поспели яблоки и пришла пора собирать их, Вера сидела однажды вечером в маленькой беседке
из акаций, устроенной над забором, близ старого
дома, и глядела равнодушно в поле, потом вдаль на Волгу, на горы. Вдруг она заметила, что в нескольких шагах от нее, в фруктовом саду, ветви одной яблони нагибаются через забор.
Райский почти обрадовался этому ответу. У него отлегло от сердца, и он на другой день, то есть в пятницу после обеда, легко и весело выпрыгнул
из кареты губернатора, когда они въехали в слободу близ Малиновки, и поблагодарил его превосходительство за удовольствие приятной прогулки. Он, с дорожным своим мешком, быстро пробежал ворота и явился в
дом.
Я толкнулся во флигель к Николаю Васильевичу —
дома нет, а между тем его нигде не видно, ни на Pointe, [Стрелке (фр.).] ни у Излера, куда он хаживал инкогнито, как он говорит. Я — в город, в клуб — к Петру Ивановичу. Тот уж издали, из-за газет, лукаво выглянул на меня и улыбнулся: «Знаю, знаю, зачем, говорит: что, дверь захлопнулась, оброк прекратился!..»
Луна освещала новый
дом, а старый прятался в тени. На дворе, в кухне, в людских долее обыкновенного не ложились спать люди, у которых в гостях были приехавшие с барыней Викентьевой из-за Волги кучер и лакей.
Весь
дом смотрел парадно, только Улита, в это утро глубже, нежели в другие дни, опускалась в свои холодники и подвалы и не успела надеть ничего, что делало бы ее непохожею на вчерашнюю или завтрашнюю Улиту. Да повара почти с зарей надели свои белые колпаки и не покладывали рук, готовя завтрак, обед, ужин — и господам, и дворне, и приезжим людям из-за Волги.
Он позвонил Егора и едва с его помощью кое-как оделся, надевая сюртук прежде жилета, забывая галстук. Он спросил, что делается
дома, и, узнав, что все уехали к обедне, кроме Веры, которая больна, оцепенел, изменился в лице и бросился вон
из комнаты к старому
дому.
В область мысли, знания она вступила так же недоверчивым и осторожным шагом, как была осторожна и скупа в симпатиях. Читала она книги в библиотеке старого
дома, сначала от скуки, без выбора и системы, доставая с полки что попадется, потом
из любопытства, наконец некоторые с увлечением.
Райский бросился вслед за ней и из-за угла видел, как она медленно возвращалась по полю к
дому. Она останавливалась и озиралась назад, как будто прощалась с крестьянскими избами. Райский подошел к ней, но заговорить не смел. Его поразило новое выражение ее лица. Место покорного ужаса заступило, по-видимому, безотрадное сознание. Она не замечала его и как будто смотрела в глаза своей «беде».
— Возьмите меня отсюда, Веры нет. Я буду вашей Марфенькой… — шептала она. — Я хочу вон
из этого старого
дома, туда, к вам.
У Марфеньки на глазах были слезы. Отчего все изменилось? Отчего Верочка перешла
из старого
дома? Где Тит Никоныч? Отчего бабушка не бранит ее, Марфеньку: не сказала даже ни слова за то, что, вместо недели, она пробыла в гостях две? Не любит больше? Отчего Верочка не ходит по-прежнему одна по полям и роще? Отчего все такие скучные, не говорят друг с другом, не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О чем молчат бабушка и Вера? Что сделалось со всем
домом?
— Тебе дадут знать, ведь мимо нас ей ехать. Мы сейчас остановим, как только въедет в слободу.
Из окон старого
дома видно, когда едут по дороге.
И этот другой командует властью Веры, не выходя
из границ приличий, выпроваживает его осторожно, как выпроваживают буйного гостя или вора, запирая двери, окна и спуская собаку. Он намекнул ему о хозяйке
дома, о людях… чуть не о полиции.
Барыня обнаружила тут свою обычную предусмотрительность, чтобы не перепились ни кучера, ни повара, ни лакеи. Все они были нужны: одни готовить завтрак, другие служить при столе, а третьи — отвезти парадным поездом молодых и всю свиту до переправы через реку. Перед тем тоже было работы немало. Целую неделю возили приданое за Волгу: гардероб, вещи, множество ценных предметов
из старого
дома — словом, целое имущество.
Из старого
дома было вынесено все ценное, мебель, картины, даже более уцелевшие паркеты, и помещено частью в новом
доме, частью в обширных кладовых и даже на чердаках.
Райский перешел
из старого
дома опять в новый, в свои комнаты. Козлов переехал к себе, с тем, однако, чтоб после отъезда Татьяны Марковны с Верой поселиться опять у нее в
доме. Тушин звал его к себе, просвещать свою колонию, начиная с него самого. Козлов почесал голову, подумал и вздохнул, глядя — на московскую дорогу.
За отсутствием Татьяны Марковны Тушин вызвался быть хозяином Малиновки. Он называл ее своей зимней квартирой, предполагая ездить каждую неделю, заведовать
домом, деревней и прислугой,
из которой только Василиса, Егор, повар и кучер уезжали с барыней в Новоселово. Прочие все оставались на месте, на своем положении. Якову и Савелью поручено было состоять в распоряжении Тушина.