Неточные совпадения
Повара и кухарки, тоже заслышав звон ключей, принимались — за нож, за уполовник или за метлу, а Кирюша быстро отскакивал от Матрены
к воротам, а Матрена
шла уже в хлев, будто через силу тащила корытцо, прежде нежели
бабушка появилась.
— Какой это Маркушка? Мне что-то Леонтий писал… Что Леонтий,
бабушка, как поживает? Я
пойду к нему…
— А что
к обеду? — спросила она. —
Бабушка намерена угостить вас на
славу.
— Ни за что не
пойду, ни за что! — с хохотом и визгом говорила она, вырываясь от него. — Пойдемте, пора домой,
бабушка ждет! Что же
к обеду? — спрашивала она, — любите ли вы макароны? свежие грибы?
Тит Никоныч и Крицкая ушли. Последняя затруднялась, как ей одной
идти домой. Она говорила, что не велела приехать за собой, надеясь, что ее проводит кто-нибудь. Она взглянула на Райского. Тит Никоныч сейчас же вызвался,
к крайнему неудовольствию
бабушки.
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по временам записывая кое-что в роман: черту, сцену, лицо, записал
бабушку, Марфеньку, Леонтья с женой, Савелья и Марину, потом смотрел на Волгу, на ее течение, слушал тишину и глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью сел и деревень, ловил в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и
шел играть и петь их, и упивался, прислушиваясь
к созданным им мотивам, бросал их на бумагу и прятал в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у него нет.
Райский задул синий огонь и обнял
бабушку. Она перекрестила его и, покосясь еще на Марка, на цыпочках
пошла к себе.
Он схватил старушку за руку, из которой выскочил и покатился по полу серебряный рубль, приготовленный
бабушкой, чтоб
послать к Ватрухину за мадерой.
Он заглянул
к бабушке: ее не было, и он, взяв фуражку, вышел из дома,
пошел по слободе и добрел незаметно до города, продолжая с любопытством вглядываться в каждого прохожего, изучал дома, улицы.
— А еще — вы следите за мной исподтишка: вы раньше всех встаете и ждете моего пробуждения, когда я отдерну у себя занавеску, открою окно. Потом, только лишь я перехожу
к бабушке, вы избираете другой пункт наблюдения и следите, куда я
пойду, какую дорожку выберу в саду, где сяду, какую книгу читаю, знаете каждое слово, какое кому скажу… Потом встречаетесь со мною…
— Каково отделала! А вот я
бабушке скажу! — закричал он, грозя ей вслед, потом сам засмеялся и
пошел к себе.
— Весь город говорит! Хорошо! Я уж хотел
к вам с почтением
идти, да вдруг, слышу, вы с губернатором связались, зазвали
к себе и ходили перед ним с той же
бабушкой на задних лапах! Вот это скверно! А я было думал, что вы и его затем позвали, чтоб спихнуть с крыльца.
Вскоре у
бабушки в спальне поднялась штора, зашипел в сенях самовар, голуби и воробьи начали слетаться
к тому месту, где привыкли получать от Марфеньки корм. Захлопали двери,
пошли по двору кучера, лакеи, а занавеска все не шевелилась.
— Ты, мой батюшка, что! — вдруг всплеснув руками, сказала
бабушка, теперь только заметившая Райского. — В каком виде! Люди, Егорка! — да как это вы угораздились сойтись? Из какой тьмы кромешной! Посмотри, с тебя течет, лужа на полу! Борюшка! ведь ты уходишь себя! Они домой ехали, а тебя кто толкал из дома? Вот — охота пуще неволи! Поди, поди переоденься, — да рому
к чаю! — Иван Иваныч! — вот и вы
пошли бы с ним… Да знакомы ли вы? Внук мой, Борис Павлыч Райский — Иван Иваныч Тушин!..
— Экая здоровая старуха, эта ваша
бабушка! — заметил Марк, — я когда-нибудь
к ней на пирог приду! Жаль, что старой дури набито в ней много!.. Ну я
пойду, а вы присматривайте за Козловым, — если не сами, так посадите кого-нибудь. Вон третьего дня ему мочили голову и велели на ночь сырой капустой обложить. Я заснул нечаянно, а он, в забытьи, всю капусту с головы потаскал да съел… Прощайте! я не спал и не ел сам. Авдотья меня тут какой-то бурдой из кофе потчевала…
—
Пойдем, Вера, домой,
к бабушке сейчас! — говорил он настойчиво, почти повелительно. — Открой ей всё…
Бабушка отпускала Марфеньку за Волгу,
к будущей родне, против обыкновения молчаливо, с некоторой печалью. Она не обременяла ее наставлениями, не вдавалась в мелочные предостережения, даже на вопросы Марфеньки, что взять с собой, какие платья, вещи — рассеянно отвечала: «Что тебе вздумается». И велела Василисе и девушке Наталье, которую
посылала с ней, снарядить и уложить, что нужно.
— Поздно
послала она
к бабушке, — шептала она, — Бог спасет ee! Береги ее, утешай, как знаешь!
Бабушки нет больше!
Другой день
бабушка не принимала никакой пищи. Райский пробовал выйти
к ней навстречу, остановить ее и заговорить с ней, она махнула ему повелительно рукой, чтоб
шел прочь.
До Веры дошло неосторожное слово —
бабушка слегла! Она сбросила с себя одеяло, оттолкнула Наталью Ивановну и хотела
идти к ней. Но Райский остановил ее, сказавши, что Татьяна Марковна погрузилась в крепкий сон.
—
Бабушка презирает меня, любит из жалости! Нельзя жить, я умру! — шептала она Райскому. Тот бросался
к Татьяне Марковне, передавая ей новые муки Веры.
К ужасу его,
бабушка, как потерянная, слушала эти тихие стоны Веры, не находя в себе сил утешить ее, бледнела и
шла молиться.
Он не забирался при ней на диван прилечь, вставал, когда она подходила
к нему,
шел за ней послушно в деревню и поле, когда она
шла гулять, терпеливо слушал ее объяснения по хозяйству. Во все, даже мелкие отношения его
к бабушке, проникло то удивление, какое вызывает невольно женщина с сильной нравственной властью.
Вера, узнав, что Райский не выходил со двора,
пошла к нему в старый дом, куда он перешел с тех пор, как Козлов поселился у них, с тем чтобы сказать ему о новых письмах, узнать, как он примет это, и, смотря по этому, дать ему понять, какова должна быть его роль, если
бабушка возложит на него видеться с Марком.