Неточные совпадения
—
Женщины, — продолжал Пахотин, — теперь только и находят развлечение с
людьми наших лет. (Он никогда не называл себя стариком.) И как они любезны: например, Pauline сказала мне…
Он так и говорит со стены: «Держи себя достойно», — чего:
человека,
женщины, что ли? нет, — «достойно рода, фамилии», и если, Боже сохрани, явится
человек с вчерашним именем, с добытым собственной головой и руками значением — «не возводи на него глаз, помни, ты носишь имя Пахотиных!..» Ни лишнего взгляда, ни смелой, естественной симпатии…
Кормила Татьяна Марковна
людей сытно, плотно, до отвала, щами, кашей, по праздникам пирогами и бараниной; в Рождество жарили гусей и свиней; но нежностей в их столе и платье не допускала, а давала, в виде милости, остатки от своего стола то той, то другой
женщине.
«Еще опыт, — думал он, — один разговор, и я буду ее мужем, или… Диоген искал с фонарем „
человека“ — я ищу
женщины: вот ключ к моим поискам! А если не найду в ней, и боюсь, что не найду, я, разумеется, не затушу фонаря, пойду дальше… Но Боже мой! где кончится это мое странствие?»
— Толкать
человека жениться на ком не знаешь, на ком не хочешь: необыкновенная
женщина!
— Каково: это идеал, венец свободы! Бабушка! Татьяна Марковна! Вы стоите на вершинах развития, умственного, нравственного и социального! Вы совсем готовый, выработанный
человек! И как это вам далось даром, когда мы хлопочем, хлопочем! Я кланялся вам раз, как
женщине, кланяюсь опять и горжусь вами: вы велики!
— Да, конечно. Она даже ревнует меня к моим грекам и римлянам. Она их терпеть не может, а живых
людей любит! — добродушно смеясь, заключил Козлов. — Эти
женщины, право, одни и те же во все времена, — продолжал он. — Вон у римских матрон, даже у жен кесарей, консулов патрициев — всегда хвост целый… Мне — Бог с ней: мне не до нее, это домашнее дело! У меня есть занятие. Заботлива, верна — и я иногда, признаюсь, — шепотом прибавил он, — изменяю ей, забываю, есть ли она в доме, нет ли…
— Ах, вы барышня! девочка! На какой еще азбуке сидите вы: на манерах да на тоне! Как медленно развиваетесь вы в
женщину! Перед вами свобода, жизнь, любовь, счастье — а вы разбираете тон, манеры! Где же
человек, где
женщина в вас!.. Какая тут «правда»!
«Веруй в Бога, знай, что дважды два четыре, и будь честный
человек, говорит где-то Вольтер, — писал он, — а я скажу — люби
женщина кого хочешь, люби по-земному, но не по-кошачьи только и не по расчету, и не обманывай любовью!
Он в чистых формах все выливал образ Веры и, чертя его бессознательно и непритворно, чертил и образ своей страсти, отражая в ней, иногда наивно и смешно, и все, что было светлого, честного в его собственной душе и чего требовала его душа от другого
человека и от
женщины.
И если ужасался, глядясь сам в подставляемое себе беспощадное зеркало зла и темноты, то и неимоверно был счастлив, замечая, что эта внутренняя работа над собой, которой он требовал от Веры, от живой
женщины, как
человек, и от статуи, как художник, началась у него самого не с Веры, а давно, прежде когда-то, в минуты такого же раздвоения натуры на реальное и фантастическое.
— Врал, хвастал, не понимал ничего, Борис, — сказал он, — и не случись этого… я никогда бы и не понял. Я думал, что я люблю древних
людей, древнюю жизнь, а я просто любил… живую
женщину; и любил и книги, и гимназию, и древних, и новых
людей, и своих учеников… и тебя самого… и этот — город, вот с этим переулком, забором и с этими рябинами — потому только — что ее любил! А теперь это все опротивело, я бы готов хоть к полюсу уехать… Да, я это недавно узнал: вот как тут корчился на полу и читал ее письмо.
До света он сидел там, как на угольях, — не от страсти, страсть как в воду канула. И какая страсть устояла бы перед таким «препятствием»? Нет, он сгорал неодолимым желанием взглянуть Вере в лицо, новой Вере, и хоть взглядом презрения заплатить этой «самке» за ее позор, за оскорбление, нанесенное ему, бабушке, всему дому, «целому обществу, наконец
человеку,
женщине!».
«Люби открыто, не крадь доверия, наслаждайся счастьем и плати жертвами, не играй уважением
людей, любовью семьи, не лги позорно и не унижай собой
женщины! — думал он. — Да, взглянуть на нее, чтоб она в этом взгляде прочла себе приговор и казнь — и уехать навсегда!»
— Что я сделал! оскорбил тебя,
женщину, сестру! — вырывались у него вопли среди рыданий. — Это был не я, не
человек: зверь сделал преступление. Что это такое было! — говорил он с ужасом, оглядываясь, как будто теперь только пришел в себя.
Она была счастлива — и вот причина ее экстаза, замеченного Татьяной Марковной и Райским. Она чувствовала, что сила ее действует пока еще только на внешнюю его жизнь, и надеялась, что, путем неусыпного труда, жертв, она мало-помалу совершит чудо — и наградой ее будет счастье
женщины — быть любимой
человеком, которого угадало ее сердце.
Около нее происходит что-то таинственное и серьезное, между близкими ей
людьми, а ее оставляют в стороне, как чужую или как старую, отжившую, ни на что не способную
женщину.
— Стану, если Вера Васильевна захочет. Впрочем, здесь есть хозяйка дома и…
люди. Но я полагаю, что вы сами не нарушите приличий и спокойствия
женщины…
— Старый вор Тычков отмстил нам с тобой! Даже и обо мне где-то у помешанной
женщины откопал историю… Да ничего не вышло из того…
Люди к прошлому равнодушны, — а я сама одной ногой в гробу и о себе не забочусь. Но Вера…