Неточные совпадения
— Я слыхал, дядюшка, что художники теперь
в большом уважении. Вы, может быть, старое время вспоминаете. Из
академии выходят знаменитые люди…
— Художником… После университета
в академию пойду…
Он подал просьбу к переводу
в статскую службу и был посажен к Аянову
в стол. Но читатель уже знает, что и статская служба удалась ему не лучше военной. Он оставил ее и стал ходить
в академию.
Недели через три он опять пошел
в академию: там опять все молчат и рисуют с бюстов.
Между тем затеяли пирушку, пригласили Райского, и он слышал одно: то о колорите, то о бюстах, о руках, о ногах, о «правде»
в искусстве, об
академии, а
в перспективе — Дюссельдорф, Париж, Рим. Отмеривали при нем года своей практики, ученичества, или «мученичества», прибавлял Райский. Семь, восемь лет — страшные цифры. И все уже взрослые.
Профессор спросил Райского, где он учился, подтвердил, что у него талант, и разразился сильной бранью, узнав, что Райский только раз десять был
в академии и с бюстов не рисует.
Но Райский
в сенат не поступил,
в академии с бюстов не рисовал, между тем много читал, много писал стихов и прозы, танцевал, ездил
в свет, ходил
в театр и к «Армидам» и
в это время сочинил три вальса и нарисовал несколько женских портретов. Потом, после бешеной Масленицы, вдруг очнулся, вспомнил о своей артистической карьере и бросился
в академию: там ученики молча, углубленно рисовали с бюста,
в другой студии писали с торса…
Вот моя
академия, — говорил он, указывая на беседку, — вот и портик — это крыльцо, а дождь идет —
в кабинете: наберется ко мне юности, облепят меня.
— Ну, а потом? Там
в Петербурге есть
академия…
— Известно что… поздно было: какая
академия после чада петербургской жизни! — с досадой говорил Райский, ходя из угла
в угол, — у меня, видите, есть имение, есть родство, свет… Надо бы было все это отдать нищим, взять крест и идти… как говорит один художник, мой приятель. Меня отняли от искусства, как дитя от груди… — Он вздохнул. — Но я ворочусь и дойду! — сказал он решительно. — Время не ушло, я еще не стар…
Он стал припоминать свои уроки
в академии, студии, где рисуют с бюстов.
Он нарочно станет думать о своих петербургских связях, о приятелях, о художниках, об
академии, о Беловодовой — переберет два-три случая
в памяти, два-три лица, а четвертое лицо выйдет — Вера. Возьмет бумагу, карандаш, сделает два-три штриха — выходит ее лоб, нос, губы. Хочет выглянуть из окна
в сад,
в поле, а глядит на ее окно: «Поднимает ли белая ручка лиловую занавеску», как говорит справедливо Марк. И почем он знает? Как будто кто-нибудь подглядел да сказал ему!
— Что это за новость? По вашему письму я подумал, не рехнулись ли вы? Ведь у вас есть один талант, отчего бросились опять
в сторону? Возьмите карандаш да опять
в академию — да вот купите это. — Он показал на толстую тетрадь литографированных анатомических рисунков. — Выдумали скульптуру! Поздно… С чего вы это взяли!..
Неточные совпадения
Одна из них описана выше; из остальных трех первая имела целью разъяснить глуповцам пользу от устройства под домами каменных фундаментов; вторая возникла вследствие отказа обывателей разводить персидскую ромашку и третья, наконец, имела поводом разнесшийся слух об учреждении
в Глупове
академии.
Он вымостил улицы: Дворянскую и Большую, собрал недоимки, покровительствовал наукам и ходатайствовал об учреждении
в Глупове
академии.
Стало быть, все дело заключалось
в недоразумении, и это оказывается тем достовернее, что глуповцы даже и до сего дня не могут разъяснить значение слова"
академия", хотя его-то именно и напечатал Бородавкин крупным шрифтом (см.
в полном собрании прокламаций № 1089).
Ввел
в употребление игру ламуш [Игра ламуш — карточная игра.] и прованское масло; замостил базарную площадь и засадил березками улицу, ведущую к присутственным местам; вновь ходатайствовал о заведении
в Глупове
академии, но, получив отказ, построил съезжий дом.
Конечно, он не был настолько решителен, как Бородавкин, то есть не выстроил съезжего дома вместо
академии, но решительность, кажется, вообще не была
в его нравах.