Неточные совпадения
Он пугался этих приговоров, плакал втихомолку и думал иногда с отчаянием, отчего
он лентяй и лежебока? «Что я такое? что из меня будет?» — думал
он и слышал суровое: «Учись,
вон как учатся Саврасов, Ковригин, Малюев, Чудин, — первые ученики!»
«Нет, молод, еще дитя: не разумеет дела, — думала бабушка, провожая
его глазами. —
Вон как подрал! что-то выйдет из
него?»
Борис уже не смотрел перед собой, а чутко замечал,
как картина эта повторяется у
него в голове;
как там расположились горы, попала ли туда
вон избушка, из которой валил дым; поверял и видел, что и мели там, и паруса белеют.
— Я думала, ты утешишь меня. Мне так было скучно одной и страшно… — Она вздрогнула и оглянулась около себя. — Книги твои все прочла,
вон они, на стуле, — прибавила она. — Когда будешь пересматривать, увидишь там мои заметки карандашом; я подчеркивала все места, где находила сходство…
как ты и я… любили… Ох, устала, не могу говорить… — Она остановилась, смочила языком горячие губы. — Дай мне пить,
вон там, на столе!
—
Как нечего, а света, а
их! — указал
он на портреты предков. —
Вон как они вытаращили глаза! Но разве я —
они? Разве я — свет?
Вон баба катит бочонок по двору, кучер рубит дрова, другой, какой-то, садится в телегу, собирается ехать со двора: всё незнакомые
ему люди. А
вон Яков сонно смотрит с крыльца по сторонам. Это знакомый:
как постарел!
Вон, кажется, еще знакомое лицо:
как будто Марина или Федосья — что-то в этом роде:
он смутно припомнил молодую, лет пятнадцати девушку, похожую на эту самую, которая теперь шла через двор.
— Спасибо за комплимент, внучек: давно я не слыхала —
какая тут красота!
Вон на кого полюбуйся — на сестер! Скажу тебе на ухо, — шепотом прибавила она, — таких ни в городе, ни близко от
него нет. Особенно другая… разве Настенька Мамыкина поспорит: помнишь, я писала, дочь откупщика?
— А если
он картежник, или пьяница, или дома никогда не сидит, или безбожник какой-нибудь,
вон как Марк Иваныч… почем я знаю? А бабушка все узнает…
— Картежника или такого, который смеется над религией,
вон как Марк Иваныч: будто это можно? Я с
ним не заговорю никогда;
как же полюблю?
— Вот, она у меня всегда так! — жаловался Леонтий. — От купцов на праздники и к экзамену родители явятся с гостинцами — я
вон гоню отсюда, а она
их примет оттуда, со двора. Взяточница! С виду точь-в-точь Тарквиниева Лукреция, а любит лакомиться, не так,
как та!..
— Полно, полно! — с усмешкой остановил Леонтий, — разве титаниды, выродки старых больших людей.
Вон почитай, у monsieur Шарля есть книжечка. «Napoleon le petit», [«Наполеон Малый» (фр.).] Гюго.
Он современного Цесаря представляет в настоящем виде:
как этот Регул во фраке дал клятву почти на форуме спасать отечество, а потом…
— Уж хороши здесь молодые люди!
Вон у Бочкова три сына: всё собирают мужчин к себе по вечерам, таких же,
как сами, пьют да в карты играют. А наутро глаза у всех красные. У Чеченина сын приехал в отпуск и с самого начала объявил, что
ему надо приданое во сто тысяч, а сам хуже Мотьки: маленький, кривоногий и все курит! Нет, нет… Вот Николай Андреич — хорошенький, веселый и добрый, да…
—
Как разгорелись, я думаю, красные! — шептала она. — Отчего
он не велел подходить близко, ведь
он не чужой? А сам так ласков…
Вон как горят щеки!
Здесь все мешает
ему.
Вон издали доносится до
него песенка Марфеньки: «Ненаглядный ты мой,
как люблю я тебя!» — поет она звонко, чисто, и никакого звука любви не слышно в этом голосе, который вольно раздается среди тишины в огороде и саду; потом слышно,
как она беспечно прервала пение и тем же тоном,
каким пела, приказывает из окна Матрене собрать с гряд салату, потом через минуту уж звонко смеется в толпе соседних детей.
— А вот узнаешь: всякому свой! Иному дает на всю жизнь — и несет
его, тянет точно лямку.
Вон Кирила Кирилыч… — бабушка сейчас бросилась к любимому своему способу, к примеру, — богат, здоровехонек, весь век хи-хи-хи, да ха-ха-ха, да жена вдруг ушла: с тех пор и повесил голову, — шестой год ходит,
как тень… А у Егора Ильича…
— Это я вам принес живого сазана, Татьяна Марковна: сейчас выудил сам. Ехал к вам, а там на речке, в осоке, вижу, сидит в лодке Иван Матвеич. Я попросился к
нему,
он подъехал, взял меня, я и четверти часа не сидел — вот
какого выудил! А это вам, Марфа Васильевна, дорогой,
вон тут во ржи нарвал васильков…
— Это хуже: и
он, и люди бог знает что подумают. А ты только будь пооглядчивее, — не бегай по двору да по саду, чтоб люди не стали осуждать: «
Вон, скажут, девушка уж невеста, а повесничает,
как мальчик, да еще с посторонним…»
«Нет и у меня дела, не умею я
его делать,
как делают художники, погружаясь в задачу, умирая для нее! — в отчаянии решил
он. — А
какие сокровища перед глазами: то картинки жанра, Теньер, Остад — для кисти, то быт и нравы — для пера: все эти Опенкины и…
вон,
вон…»
—
Вон панталоны или ружье отдам. У меня только двое панталон: были третьи, да портной назад взял за долг… Постойте, я примерю ваш сюртук. Ба!
как раз впору! — сказал
он, надевши легкое пальто Райского и садясь в
нем на кровать. — А попробуйте мое!
— Я не пойду за
него, бабушка: посмотрите,
он и плакать-то не умеет путем! У людей слезы по щекам текут, а у
него по носу:
вон какая слеза, в горошину, повисла на самом конце!..
Леонтья Райский видал редко и в дом к
нему избегал ходить. Там, страстными взглядами и с затаенным смехом в неподвижных чертах, встречала
его внутренне торжествующая Ульяна Андреевна. А
его угрызало воспоминание о том,
как он великодушно исполнил свой «долг».
Он хмурился и спешил
вон.
— А вы хотели бы, по-старому, из одной любви сделать жизнь, гнездо —
вон такое,
как у ласточек, сидеть в
нем и вылетать за кормом? В этом и вся жизнь!
Райский молчал, наблюдая Веру, а она старалась казаться в обыкновенном расположении духа, делала беглые замечания о погоде, о встречавшихся знакомых, о том, что
вон этот дом еще месяц тому назад был серый, запущенный, с обвалившимися карнизами, а теперь
вон как свежо смотрит, когда
его оштукатурили и выкрасили в желтый цвет. Упомянула, что к зиме заново отделают залу собрания, что гостиный двор покроют железом, остановилась посмотреть,
как ровняют улицу для бульвара.
И бабушку жаль!
Какое ужасное, неожиданное горе нарушит мир ее души! Что, если она вдруг свалится! — приходило
ему в голову, —
вон она сама не своя, ничего еще не зная! У
него подступали слезы к глазам от этой мысли.
— И себя тоже, Вера. Бог простит нас, но
он требует очищения! Я думала, грех мой забыт, прощен. Я молчала и казалась праведной людям: неправда! Я была —
как «окрашенный гроб» среди вас, а внутри таился неомытый грех!
Вон он где вышел наружу — в твоем грехе! Бог покарал меня в
нем… Прости же меня от сердца…