Неточные совпадения
Бабушка отодвинула от себя все книги, счеты, гордо сложила руки на груди и стала смотреть в окно. А Райский
сел возле Марфеньки,
взял ее за руки.
Она не стыдливо, а больше с досадой
взяла и выбросила в другую комнату кучу белых юбок, принесенных Мариной, потом проворно прибрала со стульев узелок, брошенный, вероятно, накануне вечером, и подвинула к окну маленький столик. Все это в две, три минуты, и опять
села перед ним на стуле свободно и небрежно, как будто его не было.
— Ну, иной раз и сам: правда, святая правда! Где бы помолчать, пожалуй, и пронесло бы, а тут зло
возьмет, не вытерпишь, и пошло! Сама посуди:
сядешь в угол, молчишь: «Зачем сидишь, как чурбан, без дела?»
Возьмешь дело в руки: «Не трогай, не суйся, где не спрашивают!» Ляжешь: «Что все валяешься?»
Возьмешь кусок в рот: «Только жрешь!» Заговоришь: «Молчи лучше!» Книжку
возьмешь: вырвут из рук да швырнут на пол! Вот мое житье — как перед Господом Богом! Только и света что в палате да по добрым людям.
— Вон панталоны или ружье отдам. У меня только двое панталон: были третьи, да портной назад
взял за долг… Постойте, я примерю ваш сюртук. Ба! как раз впору! — сказал он, надевши легкое пальто Райского и
садясь в нем на кровать. — А попробуйте мое!
Он достал из угла натянутый на рамку холст, который готовил давно для портрета Веры,
взял краски, палитру. Молча пришел он в залу, угрюмо, односложными словами, велел Василисе дать каких-нибудь занавесок, чтоб закрыть окна, и оставил только одно; мельком исподлобья взглянул раза два на Крицкую, поставил ей кресло и
сел сам.
Она сидела в своей красивой позе, напротив большого зеркала, и молча улыбалась своему гостю, млея от удовольствия. Она не старалась ни приблизиться, ни
взять Райского за руку, не приглашала
сесть ближе, а только играла и блистала перед ним своей интересной особой, нечаянно показывала «ножки» и с улыбкой смотрела, как действуют на него эти маневры. Если он подходил к ней, она прилично отодвигалась и давала ему подле себя место.
Леонтья не было дома, и Ульяна Андреевна встретила Райского с распростертыми объятиями, от которых он сухо уклонился. Она называла его старым другом, «шалуном», слегка
взяла его за ухо, посадила на диван,
села к нему близко, держа его за руку.
Она
села в угол и молчала, избегая его взглядов и не отвечая на вопросы. В исходе десятого она
взяла рабочую корзинку, зонтик и сделала ему знак идти за собой.
— Здравствуй, Леонтий, — это я! — сказал Райский,
взяв за руку Козлова и
садясь в кресло подле постели.
Она
взяла первую ленточку из комода, несколько булавок и кое-как, едва шевеля пальцами, приколола померанцевые цветы Марфеньке. Потом поцеловала ее и
села в изнеможении на диван.
—
Садитесь,
сядем рядом, сюда! — пригласила она и,
взяв его за руку, усадила рядом с собой, шаловливо завесив его салфеткой, как делают с детьми и стариками.
Он отодвинул рукопись в сторону, живо порылся в ящике между письмами и достал оттуда полученное за месяц письмо от художника Кирилова, пробежал его глазами,
взял лист почтовой бумаги и
сел за стол.
— Леса — пустое дело, — говорит Осип, — это имение барское, казенное; у мужика лесов нет. Города горят — это тоже не великое дело, в городах живут богатые, их жалеть нечего! Ты
возьми села, деревни, — сколько деревень за лето сгорит! Может — не меньше сотни, вот это — убыток!
Неточные совпадения
Городничий. Да говорите, ради бога, что такое? У меня сердце не на месте.
Садитесь, господа!
Возьмите стулья! Петр Иванович, вот вам стул.
Клим выпустил обидчика, // Обидчик
сел на бревнышко, // Платком широким клетчатым // Отерся и сказал: // — Твоя
взяла! и диво ли?
Левин
сел в тележку и
взял вожжи.
— Да, это очень дурно, — сказала Анна и,
взяв сына за плечо не строгим, а робким взглядом, смутившим и обрадовавшим мальчика, посмотрела на него и поцеловала. — Оставьте его со мной, — сказала она удивленной гувернантке и, не выпуская руки сына,
села за приготовленный с кофеем стол.
«Как же я останусь один без нее?» с ужасом подумал он и
взял мелок. — Постойте, — сказал он,
садясь к столу. — Я давно хотел спросить у вас одну вещь. Он глядел ей прямо в ласковые, хотя и испуганные глаза.