Неточные совпадения
Он с нетерпением ждал. Но
Вера не
приходила. Он располагал увлечь ее в бездонный разговор об искусстве, откуда шагнул бы к красоте, к чувствам и т. д.
Вера являлась ненадолго, здоровалась с бабушкой, сестрой, потом уходила в старый дом, и не слыхать было, что она там делает. Иногда она вовсе не
приходила, а
присылала Марину принести ей кофе туда.
Но он не смел сделать ни шагу, даже добросовестно отворачивался от ее окна, прятался в простенок, когда она проходила мимо его окон; молча, с дружеской улыбкой пожал ей, одинаково, как и Марфеньке, руку, когда они обе
пришли к чаю, не пошевельнулся и не повернул головы, когда
Вера взяла зонтик и скрылась тотчас после чаю в сад, и целый день не знал, где она и что делает.
— О, о, о — вот как: то есть украсть или прибить. Ай да
Вера! Да откуда у тебя такие ультраюридические понятия? Ну, а на дружбу такого строгого клейма ты не положишь? Я могу посягнуть на нее, да, это мое? Постараюсь! Дай мне недели две срока, это будет опыт: если я одолею его, я
приду к тебе, как брат, друг, и будем жить по твоей программе. Если же… ну, если это любовь — я тогда уеду!
Райский
пришел к себе и начал с того, что списал письмо
Веры слово в слово в свою программу, как материал для характеристики. Потом он погрузился в глубокое раздумье, не о том, что она писала о нем самом: он не обиделся ее строгими отзывами и сравнением его с какой-то влюбчивой Дашенькой. «Что она смыслит в художественной натуре!» — подумал он.
Он достал из угла натянутый на рамку холст, который готовил давно для портрета
Веры, взял краски, палитру. Молча
пришел он в залу, угрюмо, односложными словами, велел Василисе дать каких-нибудь занавесок, чтоб закрыть окна, и оставил только одно; мельком исподлобья взглянул раза два на Крицкую, поставил ей кресло и сел сам.
— Пуще всего — без гордости, без пренебрежения! — с живостью прибавил он, — это все противоречия, которые только раздражают страсть, а я
пришел к тебе с надеждой, что если ты не можешь разделить моей сумасшедшей мечты, так по крайней мере не откажешь мне в простом дружеском участии, даже поможешь мне. Но я с ужасом замечаю, что ты зла,
Вера…
Так она волновалась, смотрела пристально и подозрительно на
Веру, когда та
приходила к обеду и к чаю, пробовала было последить за ней по саду, но та, заметив бабушку издали, прибавляла шагу и была такова!
На третий день
Вера совсем не
пришла к чаю, а потребовала его к себе. Когда же бабушка
прислала за ней «послушать книжку»,
Веры не было дома: она ушла гулять.
Вера не зевала, не следила за полетом мух, сидела, не разжимая губ, и сама читала внятно, когда
приходила ее очередь читать. Бабушка радовалась ее вниманию.
— Вот она кто! — сказала
Вера, указывая на кружившуюся около цветка бабочку, — троньте неосторожно, цвет крыльев пропадет, пожалуй, и совсем крыло оборвете. Смотрите же! балуйте, любите, ласкайте ее, но Боже сохрани — огорчить! Когда
придет охота обрывать крылья, так идите ко мне: я вас тогда!.. — заключила она, ласково погрозив ему.
—
Вера, можно
прийти к тебе? — спросил он.
Он исполнил ее желание, Марина
пришла и получила приказание отдать записку кучеру Василью. Потом
Вера сложила руки.
Очень просто и случайно. В конце прошлого лета, перед осенью, когда поспели яблоки и
пришла пора собирать их,
Вера сидела однажды вечером в маленькой беседке из акаций, устроенной над забором, близ старого дома, и глядела равнодушно в поле, потом вдаль на Волгу, на горы. Вдруг она заметила, что в нескольких шагах от нее, в фруктовом саду, ветви одной яблони нагибаются через забор.
Вера вечером
пришла к ужину, угрюмая, попросила молока, с жадностью выпила стакан и ни с кем не сказала ни слова.
Через день
пришел с Волги утром рыбак и принес записку от
Веры с несколькими ласковыми словами. Выражения: «милый брат», «надежды на лучшее будущее», «рождающаяся искра нежности, которой не хотят дать ходу» и т. д., обдали Райского искрами счастья.
От этого сознания творческой работы внутри себя и теперь пропадала у него из памяти страстная, язвительная
Вера, а если
приходила, то затем только, чтоб он с мольбой звал ее туда же, на эту работу тайного духа, показать ей священный огонь внутри себя и пробудить его в ней, и умолять беречь, лелеять, питать его в себе самой.
Он с нетерпением ожидал
Веры. Наконец она
пришла. Девушка принесла за ней теплое пальто, шляпку и ботинки на толстой подошве. Она, поздоровавшись с бабушкой, попросила кофе, с аппетитом съела несколько сухарей и напомнила Райскому просьбу свою побывать с ней в городе, в лавках, и потом погулять вместе в поле и в роще.
— Виноват,
Вера, я тоже сам не свой! — говорил он, глубоко тронутый ее горем, пожимая ей руку, — я вижу, что ты мучаешься — не знаю чем… Но — я ничего не спрошу, я должен бы щадить твое горе — и не умею, потому что сам мучаюсь. Я
приду ужо, располагай мною…
Прошло два дня. По утрам Райский не видал почти
Веру наедине. Она
приходила обедать, пила вечером вместе со всеми чай, говорила об обыкновенных предметах, иногда только казалась утомленною.
— И слава Богу,
Вера! Опомнись,
приди в себя немного, ты сама не пойдешь! Когда больные горячкой мучатся жаждой и просят льду — им не дают. Вчера, в трезвый час, ты сама предвидела это и указала мне простое и самое действительное средство — не пускать тебя — и я не пущу…
Про
Веру сказали тоже, когда послали ее звать к чаю, что она не
придет. А ужинать просила оставить ей, говоря, что
пришлет, если захочет есть. Никто не видал, как она вышла, кроме Райского.
— Да, да — хорошо… это очень мило! покажи… Я после
приду… — рассеянно говорила
Вера, едва слушая ее.
Татьяна Марковна, узнавши от Марфеньки, что
Вера нездорова и не выйдет целый день,
пришла наведаться сама. Она бегло взглянула на
Веру и опустилась на диван.
И бабушка, занимаясь гостями, вдруг вспомнит, что с
Верой «неладно», что она не в себе, не как всегда, а иначе, хуже, нежели какая была; такою она ее еще не видала никогда — и опять потеряется. Когда Марфенька
пришла сказать, что
Вера нездорова и в церкви не будет, Татьяна Марковна рассердилась сначала.
Бабушка немного успокоилась, что она
пришла, но в то же время замечала, что Райский меняется в лице и старается не глядеть на
Веру. В первый раз в жизни, может быть, она проклинала гостей. А они уселись за карты, будут пить чай, ужинать, а Викентьева уедет только завтра.
К завтраку
пришла и
Вера, бледная, будто с невыспавшимися глазами. Она сказала, что ей легче, но что у ней все еще немного болит голова.
Райский, воротясь с прогулки,
пришел к завтраку тоже с каким-то странным, решительным лицом, как будто у человека впереди было сражение или другое важное, роковое событие и он приготовлялся к нему. Что-то обработалось, выяснилось или определилось в нем. Вчерашней тучи не было. Он так же покойно глядел на
Веру, как на прочих, не избегал взглядов и Татьяны Марковны и этим поставил ее опять в недоумение.
Она послала узнать, что
Вера, прошла ли голова,
придет ли она к обеду?
Вера велела отвечать, что голове легче, просила
прислать обед в свою комнату и сказала, что ляжет пораньше спать.
Все слышали, что
Вера Васильевна больна, и
пришли наведаться. Татьяна Марковна объявила, что
Вера накануне прозябла и на два дня осталась в комнате, а сама внутренне страдала от этой лжи, не зная, какая правда кроется под этой подложной болезнью, и даже не смела пригласить доктора, который тотчас узнал бы, что болезни нет, а есть моральное расстройство, которому должна быть причина.
Все
пришло в прежний порядок. Именины
Веры, по ее желанию, прошли незаметно. Ни Марфенька, ни Викентьевы не приехали с той стороны. К ним послан был нарочный сказать, что
Вера Васильевна не так здорова и не выходит из комнаты.
Нынешний день протянулся до вечера, как вчерашний, как, вероятно, протянется завтрашний. Настал вечер, ночь.
Вера легла и загасила свечу, глядя открытыми глазами в темноту. Ей хотелось забыться, уснуть, но сон не
приходил.
«Я каждый день бродил внизу обрыва, ожидая тебя по первому письму. Сию минуту случайно узнал, что в доме нездорово, тебя нигде не видать.
Вера,
приди или, если больна, напиши скорее два слова. Я способен
прийти в старый дом…»
— Я не за тем
пришла к тебе, бабушка, — сказала
Вера. — Разве ты не знаешь, что тут все решено давно? Я ничего не хочу, я едва хожу — и если дышу свободно и надеюсь ожить, так это при одном условии — чтоб мне ничего не знать, не слыхать, забыть навсегда… А он напомнил! зовет туда, манит счастьем, хочет венчаться!.. Боже мой!..
Немного погодя воротилась Татьяна Марковна,
пришел Райский. Татьяна Марковна и Тушин не без смущения встретились друг с другом. И им было неловко: он знал, что ей известно его объяснение с
Верой, — а ей мучительно было, что он знает роман и «грех»
Веры.
Она угадывала состояние
Веры и решила, что теперь рано, нельзя. Но
придет ли когда-нибудь пора, что
Вера успокоится? Она слишком своеобразна, судить ее по другим нельзя.