Неточные совпадения
Надежда Васильевна и Анна Васильевна Пахотины, хотя
были скупы и не ставили собственно личность своего братца в грош, но дорожили именем, которое он носил, репутацией и важностью дома, преданиями, и потому, сверх определенных ему пяти тысяч карманных денег, в разное время выдавали ему субсидии около такой же суммы, и потом еще, с выговорами, с наставлениями, чуть не с плачем, всегда к
концу года платили почти столько же по счетам портных, мебельщиков и других купцов.
Жаль, что ей понадобилась комедия, в которой нужны и начало и
конец, и завязка и развязка, а если б она писала роман, то, может
быть, и не бросила бы.
Тела почти совсем
было не видно, только впалые глаза неестественно блестели да нос вдруг резким горбом выходил из чащи, а
концом опять упирался в волосы, за которыми не видать
было ни щек, ни подбородка, ни губ.
— В
конце лета суда с арбузами придут, — продолжала она, — сколько их тут столпится! Мы покупаем только мочить, а к десерту свои
есть, крупные, иногда в пуд весом бывают. Прошлый год больше пуда один
был, бабушка архиерею отослала.
Это заметили товарищи, и Райский стал приглашать его чаще. Леонтий понял, что над ним подтрунивают, и хотел
было сразу положить этому
конец, перестав ходить. Он упрямился.
Желает она в
конце зимы, чтоб весна скорей наступила, чтоб река прошла к такому-то дню, чтоб лето
было теплое и урожайное, чтоб хлеб
был в цене, а сахар дешев, чтоб, если можно, купцы давали его даром, так же как и вино, кофе и прочее.
Она прилежна, любит шить, рисует. Если сядет за шитье, то углубится серьезно и молча, долго может просидеть; сядет за фортепиано, непременно проиграет все до
конца, что предположит; книгу прочтет всю и долго рассказывает о том, что читала, если ей понравится.
Поет, ходит за цветами, за птичками, любит домашние заботы, охотница до лакомств.
Марфеньку всегда слышно и видно в доме. Она то смеется, то говорит громко. Голос у ней приятный, грудной, звонкий, в саду слышно, как она песенку
поет наверху, а через минуту слышишь уж ее говор на другом
конце двора, или раздается смех по всему саду.
Вчера она досидела до
конца вечера в кабинете Татьяны Марковны: все
были там, и Марфенька, и Тит Никонович. Марфенька работала, разливала чай, потом играла на фортепиано. Вера молчала, и если ее спросят о чем-нибудь, то отвечала, но сама не заговаривала. Она чаю не
пила, за ужином раскопала два-три блюда вилкой, взяла что-то в рот, потом съела ложку варенья и тотчас после стола ушла спать.
Отослав пять-шесть писем, он опять погрузился в свой недуг — скуку. Это не
была скука, какую испытывает человек за нелюбимым делом, которое навязала на него обязанность и которой он предвидит
конец.
Да если б ты еще
был честен, так никто бы тебя и не корил этим, а ты наворовал денег — внук мой правду сказал, — и тут, по слабости, терпели тебя, и молчать бы тебе да каяться под
конец за темную жизнь.
«Что я теперь
буду делать с романом? — размышлял он, — хотел закончить, а вот теперь в сторону бросило, и опять не видать
конца!»
— Как нечего! Вот Козлов читает пятый год Саллюстия, Ксенофонта да Гомера с Горацием: один год с начала до
конца, а другой от
конца до начала — все прокисли
было здесь… В гимназии плесень завелась.
Тит Никоныч являлся всегда одинакий, вежливый, любезный, подходящий к ручке бабушки и подносящий ей цветок или редкий фрукт. Опенкин, всегда речистый, неугомонный, под
конец пьяный, барыни и барышни, являвшиеся теперь потанцевать к невесте, и молодые люди — все это надоедало Райскому и Вере — и оба искали, он — ее, а она — уединения, и
были только счастливы, он — с нею, а она — одна, когда ее никто не видит, не замечает, когда она пропадет «как дух» в деревню, с обрыва в рощу или за Волгу, к своей попадье.
Во мне
есть немного этого чистого огня, и если он не остался до
конца чистым, то виноваты… многие… и даже сами женщины…
Очень просто и случайно. В
конце прошлого лета, перед осенью, когда
поспели яблоки и пришла пора собирать их, Вера сидела однажды вечером в маленькой беседке из акаций, устроенной над забором, близ старого дома, и глядела равнодушно в поле, потом вдаль на Волгу, на горы. Вдруг она заметила, что в нескольких шагах от нее, в фруктовом саду, ветви одной яблони нагибаются через забор.
— Прощайте, Вера, вы не любите меня, вы следите за мной, как шпион, ловите слова, делаете выводы… И вот, всякий раз, как мы наедине, вы — или спорите, или пытаете меня, — а на пункте счастья мы все там же, где
были… Любите Райского: вот вам задача! Из него, как из куклы,
будете делать что хотите, наряжать во все бабушкины отрепья или делать из него каждый день нового героя романа, и этому
конца не
будет. А мне некогда, у меня
есть дела…
— Да, постараемся, Марк! — уныло произнесла она, — мы счастливы
быть не можем… Ужели не можем! — всплеснув руками, сказала потом. — Что нам мешает! Послушайте… — остановила она его тихо, взяв за руку. — Объяснимся до
конца… Посмотрим, нельзя ли нам согласиться!..
Намерения его преодолеть страсть
были искренни, и он подумал уже не возвращаться вовсе, а к
концу губернаторской поездки вытребовать свои вещи из дому и уехать, не повидавшись с Верой.
Он
был в недоумении. Эта живость речи, быстрые движения, насмешливое кокетство — все казалось ему неестественно в ней. Сквозь живой тон и резвость он слышал будто усталость, видел напряжение скрыть истощение сил. Ему хотелось взглянуть ей в лицо, и когда они подошли к
концу аллеи, он вывел
было ее на лунный свет.
Но вот два дня прошли тихо; до
конца назначенного срока, до недели,
было еще пять дней. Райский рассчитывал, что в день рождения Марфеньки, послезавтра, Вере неловко
будет оставить семейный круг, а потом, когда Марфенька на другой день уедет с женихом и с его матерью за Волгу, в Колчино, ей опять неловко
будет оставлять бабушку одну, — и таким образом неделя пройдет, а с ней минует и туча. Вера за обедом просила его зайти к ней вечером, сказавши, что даст ему поручение.
«Да, если это так, — думала Вера, — тогда не стоит работать над собой, чтобы к
концу жизни стать лучше, чище, правдивее, добрее. Зачем? Для обихода на несколько десятков лет? Для этого надо запастись, как муравью зернами на зиму, обиходным уменьем жить, такою честностью, которой — синоним ловкость, такими зернами, чтоб хватило на жизнь, иногда очень короткую, чтоб
было тепло, удобно… Какие же идеалы для муравьев? Нужны муравьиные добродетели… Но так ли это? Где доказательства?»
Викентьеву это молчание, сдержанность, печальный тон
были не по натуре. Он стал подговаривать мать попросить у Татьяны Марковны позволения увезти невесту и уехать опять в Колчино до свадьбы, до
конца октября. К удовольствию его, согласие последовало легко и скоро, и молодая чета, как пара ласточек, с веселым криком улетела от осени к теплу, свету, смеху, в свое будущее гнездо.
Тушин опять покачал
ель, но молчал. Он входил в положение Марка и понимал, какое чувство горечи или бешенства должно волновать его, и потому не отвечал злым чувством на злобные выходки, сдерживая себя, а только тревожился тем, что Марк, из гордого упрямства, чтоб не
быть принуждену уйти, или по остатку раздраженной страсти, еще сделает попытку написать или видеться и встревожит Веру. Ему хотелось положить совсем
конец этим покушениям.
Он перечитал, потом вздохнул и, положив локти на стол, подпер руками щеки и смотрел на себя в зеркало. Он с грустью видел, что сильно похудел, что прежних живых красок, подвижности в чертах не
было. Следы молодости и свежести стерлись до
конца. Не даром ему обошлись эти полгода. Вон и седые волосы сильно серебрятся. Он приподнял рукой густые пряди черных волос и тоже не без грусти видел, что они редеют, что их темный колорит мешается с белым.