Неточные совпадения
Прочими книгами в старом доме одно время заведовала
Вера, то есть брала, что ей нравилось, читала или не читала, и ставила опять на свое место. Но все-таки до книг дотрогивалась живая рука, и они кое-как уцелели, хотя некоторые, постарее и позамасленнее, тронуты были мышами.
Вера писала об этом через
бабушку к Райскому, и он поручил передать книги на попечение Леонтия.
—
Бабушка,
Вера приехала! — крикнул он, проходя мимо бабушкиного кабинета и постучав в дверь.
Он проворно раскопал свои папки, бумаги, вынес в залу, разложил на столе и с нетерпением ждал, когда
Вера отделается от объятий, ласк и расспросов
бабушки и Марфеньки и прибежит к нему продолжать начатый разговор, которому он не хотел предвидеть конца. И сам удивлялся своей прыти, стыдился этой торопливости, как будто в самом деле «хотел заслужить внимание, доверие и дружбу…».
Райский заметил, что
бабушка, наделяя щедро Марфеньку замечаниями и предостережениями на каждом шагу, обходила
Веру с какой-то осторожностью, не то щадила ее, не то не надеялась, что эти семена не пропадут даром.
Бабушка иногда жалуется, что не управится с гостями, ропщет на
Веру за дикость, за то, что не хочет помочь.
Вера хмурится и, очевидно, страдает, что не может перемочь себя, и, наконец, неожиданно явится среди гостей — и с таким веселым лицом, глаза теплятся таким радушием, она принесет столько тонкого ума, грации, что
бабушка теряется до испуга.
С тех пор как у Райского явилась новая задача —
Вера, он реже и холоднее спорил с
бабушкой и почти не занимался Марфенькой, особенно после вечера в саду, когда она не подала никаких надежд на превращение из наивного, подчас ограниченного, ребенка в женщину.
Вера являлась ненадолго, здоровалась с
бабушкой, сестрой, потом уходила в старый дом, и не слыхать было, что она там делает. Иногда она вовсе не приходила, а присылала Марину принести ей кофе туда.
— Нет, нет, ты, может быть, поумнее многих умниц… —
бабушка взглянула по направлению к старому дому, где была
Вера, — да ум-то у тебя в скорлупе, а пора смекать…
Он взглянул на
Веру: она налила себе красного вина в воду и, выпив, встала, поцеловала у
бабушки руку и ушла. Он встал из-за стола и ушел к себе в комнату.
Чтобы уже довершить над собой победу, о которой он, надо правду сказать, хлопотал из всех сил, не спрашивая себя только, что кроется под этим рвением: искреннее ли намерение оставить
Веру в покое и уехать или угодить ей, принести «жертву», быть «великодушным», — он обещал
бабушке поехать с ней с визитами и даже согласился появиться среди ее городских гостей, которые приедут в воскресенье «на пирог».
У
Веры от улыбки задрожал подбородок. Она с наслаждением глядела на всех и дружеским взглядом благодарила Райского за это нечаянное наслаждение, а Марфенька спряталась за
бабушку.
Сцена невообразимого ужаса между присутствующими! Дамы встали и кучей направились в залу, не простясь с хозяйкой; за ними толпой, как овцы, бросились девицы, и все уехали.
Бабушка указала Марфеньке и
Вере дверь.
Они послеобеденные часы нередко просиживали вдвоем у
бабушки — и
Вера не скучала, слушая его, даже иногда улыбалась его шуткам. А иногда случалось, что она, вдруг не дослушав конца страницы, не кончив разговора, слегка извинялась и уходила — неизвестно куда, и возвращалась через час, через два или вовсе не возвращалась к нему — он не спрашивал.
С мыслью о письме и сама
Вера засияла опять и приняла в его воображении образ какого-то таинственного, могучего, облеченного в красоту зла, и тем еще сильнее и язвительнее казалась эта красота. Он стал чувствовать в себе припадки ревности, перебирал всех, кто был вхож в дом, осведомлялся осторожно у Марфеньки и
бабушки, к кому они все пишут и кто пишет к ним.
— Где
Вера? — спросил Райский у
бабушки.
Он подозрительно смотрел на
бабушку, на Марфеньку, на Тита Никоныча, на Марину, пуще всего на Марину, как на поверенную и ближайшую фрейлину
Веры.
— Все ключи увезла! — с досадой сказал он в разговоре о
Вере с
бабушкой про себя.
— Скажите мне,
бабушка, что такое
Вера? — вдруг спросил Райский, подсевши к Татьяне Марковне.
— Хорошо,
бабушка, я уступаю вам Марфеньку, но не трогайте
Веру. Марфенька одно, а
Вера другое. Если с
Верой примете ту же систему, то сделаете ее несчастной!
— Скажите,
бабушка, что это за попадья и что за связь у них с
Верой? — спросил Райский.
— А ведь она любит вас,
бабушка, Вера-то? — спросил Райский, желая узнать, любит ли она кого-нибудь еще, кроме Натальи Ивановны.
— А заметили ли вы, что
Вера с некоторых пор как будто… задумчива? — нерешительно спросил Райский, в надежде, не допытается ли как-нибудь от
бабушки разрешения своего мучительного «вопроса» о синем письме.
— Откажите,
бабушка, зачем? Потрудись, Василиса, сказать, что я до приезда
Веры Васильевны портрета писать не стану.
Бабушка между тем здоровалась с
Верой и вместе осыпала ее упреками, что она пускается на «такие страсти», в такую ночь, по такой горе, не бережет себя, не жалеет ее,
бабушки, не дорожит ничьим покоем и что когда-нибудь она этак «уложит ее в гроб».
— Ах,
бабушка, как мне всего хочется! — говорила
Вера, ласкаясь, как кошка, около
бабушки, — и чаю, и супу, и жаркого, и вина. И Ивану Иванычу тоже. Скорее, милая
бабушка!
— Ну, Бог вас простит! — смеясь, сказала
бабушка. — Вам — ничего, я знаю. Вон вас каким Господь создал — да Вера-то: как на нее нет страха! Ты что у меня за богатырь такой!
И не одному только ревниво-наблюдательному взгляду Райского или заботливому вниманию
бабушки, но и равнодушному свидетелю нельзя было не заметить, что и лицо, и фигура, и движения «лесничего» были исполнены глубокой симпатии к
Вере, сдерживаемой каким-то трогательным уважением.
А ничего этого не было.
Вера явилась тут еще в новом свете. В каждом ее взгляде и слове, обращенном к Тушину, Райский заметил прежде всего простоту, доверие, ласку, теплоту, какой он не заметил у ней в обращении ни с кем, даже с
бабушкой и Марфенькой.
Тушин жил с сестрой, старой девушкой, Анной Ивановной — и к ней ездили
Вера с попадьей. Эту же Анну Ивановну любила и
бабушка; и когда она являлась в город, то Татьяна Марковна была счастлива.
— Что это с
Верой? — спросила
бабушка, — кажется, выздоровела!
Не только Райский, но и сама
бабушка вышла из своей пассивной роли и стала исподтишка пристально следить за
Верой. Она задумывалась не на шутку, бросила почти хозяйство, забывала всякие ключи на столах, не толковала с Савельем, не сводила счетов и не выезжала в поле. Пашутка не спускала с нее, по обыкновению, глаз, а на вопрос Василисы, что делает барыня, отвечала: «Шепчет».
Но
бабушка, по-женски, проникла в секрет их взаимных отношений и со вздохом заключила, что если тут и есть что-нибудь, то с одной только стороны, то есть со стороны лесничего, а
Вера платила ему просто дружбой или благодарностью, как еще вернее догадалась Татьяна Марковна, за «баловство».
Так она волновалась, смотрела пристально и подозрительно на
Веру, когда та приходила к обеду и к чаю, пробовала было последить за ней по саду, но та, заметив
бабушку издали, прибавляла шагу и была такова!
Бабушка раза два покосилась на нее, но, не заметив ничего особенного, по-видимому, успокоилась. Райский пополнил поручение
Веры и рассеял ее живые опасения, но искоренить подозрения не мог. И все трое, поговорив о неважных предметах, погрузились в задумчивость.
Вера даже взяла какую-то работу, на которую и устремила внимание, но
бабушка замечала, что она продевает только взад и вперед шелковинку, а от Райского не укрылось, что она в иные минуты вздрагивает или боязливо поводит глазами вокруг себя, поглядывая, в свою очередь, подозрительно на каждого.
Но через день, через два прошло и это, и, когда
Вера являлась к
бабушке, она была равнодушна, даже умеренно весела, только чаще прежнего запиралась у себя и долее обыкновенного горел у ней огонь в комнате по ночам.
Вера равнодушно покорилась, а Марфенька старалась заглянуть на последнюю страницу, не говорится ли там о свадьбе. Но
бабушка не дала ей.
Райский ушел, и бабушкина комната обратилась в кабинет чтения.
Вере было невыносимо скучно, но она никогда не протестовала, когда
бабушка выражала ей положительно свою волю.
Вера задумывалась. А
бабушка, при каждом слове о любви, исподтишка глядела на нее — что она: волнуется, краснеет, бледнеет? Нет: вон зевнула. А потом прилежно отмахивается от назойливой мухи и следит, куда та полетела. Опять зевнула до слез.
На третий день
Вера совсем не пришла к чаю, а потребовала его к себе. Когда же
бабушка прислала за ней «послушать книжку»,
Веры не было дома: она ушла гулять.
Вера думала, что отделалась от книжки, но неумолимая
бабушка без нее не велела читать дальше и сказала, что на другой день вечером чтение должно быть возобновлено.
Вера с тоской взглянула на Райского. Он понял ее взгляд и предложил лучше погулять.
Вера не зевала, не следила за полетом мух, сидела, не разжимая губ, и сама читала внятно, когда приходила ее очередь читать.
Бабушка радовалась ее вниманию.
— Замечай за
Верой, — шепнула
бабушка Райскому, — как она слушает! История попадает — не в бровь, а прямо в глаз. Смотри, морщится, поджимает губы!..
— А что ж делать? Вот, чтоб этого не терпеть, — говорила
бабушка, стороной глядя на
Веру, — и надо бы было этой Кунигунде спроситься у тех, кто уже пожил и знает, что значит страсти.
— Разве я зверь, — обидчиво отвечала Татьяна Марковна, — такая же, как эти злые родители, изверги? Грех,
Вера, думать это о
бабушке…
— Ну,
бабушка, — заметил Райский, —
Веру вы уже наставили на путь. Теперь если Егорка с Мариной прочитают эту «аллегорию» — тогда от добродетели некуда будет деваться в доме!
Долго шептали они, много раз
бабушка крестила и целовала Марфеньку, пока наконец та заснула на ее плече.
Бабушка тихо сложила ее голову на подушку, потом уже встала и молилась в слезах, призывая благословение на новое счастье и новую жизнь своей внучки. Но еще жарче молилась она о
Вере. С мыслью о ней она подолгу склоняла седую голову к подножию креста и шептала горячую молитву.
Вера с покойной радостью услыхала, когда
бабушка сказала ей об этом.
— Знаю, и это мучает меня…
Бабушка! — почти с отчаянием молила
Вера, — вы убьете меня, если у вас сердце будет болеть обо мне…