Неточные совпадения
— Ты сомневаешься в моей любви? — горячо заговорил он. — Думаешь, что я медлю от боязни за себя, а не за тебя? Не оберегаю, как стеной, твоего имени, не бодрствую, как мать, чтоб не
смел коснуться слух тебя… Ах, Ольга! Требуй доказательств! Повторю тебе, что если б ты с другим могла быть счастливее, я бы без ропота уступил
права свои; если б надо было умереть за тебя, я бы с радостью умер! — со слезами досказал он.
От этого предположения она терялась: вторая любовь — чрез семь, восемь месяцев после первой! Кто ж ей поверит? Как она заикнется о ней, не вызвав изумления, может быть… презрения! Она и подумать не
смеет, не имеет
права!
Право любоваться мною бескорыстно и не
сметь подумать о взаимности, когда столько других женщин сочли бы себя счастливыми…»
— О нет! — с важностью
заметил он. — Это не давешний вопрос, теперь он имеет другой смысл: если я останусь, то… на каких
правах?
— Нет! Это будет обоснование
права мести, — сказал Дронов и даже притопнул ногой, но тотчас же как будто испугался чего-то, несколько секунд молчал, приоткрыв рот, мигая, затем торопливо и невнятно забормотал:
— А вы, молодой человек, по какому
праву смеете мне делать выговоры? Вы знаете ли, что я пятьдесят лет на службе и ни один министр не сделал мне ни малейшего замечания!..
Мне хотелось показать ему, что я очень знаю, что делаю, что имею свою положительную цель, а потому хочу иметь положительное влияние на журнал; принявши безусловно все то, что он писал о деньгах, я требовал, во-первых,
права помещать статьи свои и не свои, во-вторых, права заведовать всею иностранною частию, рекомендовать редакторов для нее, корреспондентов и проч., требовать для последних плату за помещенные статьи; это может показаться странным, но я могу уверить, что «National» и «Реформа» открыли бы огромные глаза, если б кто-нибудь из иностранцев смел спросить денег за статью.
Вслед за этим письмом Шевырев привез мне письмо, полученное им от Гоголя, которое хотя писано к Шевыреву, но равно относится как к нему, так ко мне и Погодину. Я считаю, что имею полное
право поместить его в моей книге. Вот оно:
Пускай от сердца, полного тоской // И желчью тайных тщетных сожалений, // Подобно чаше, ядом налитой, // Следов не остается… Без волнений // Я выпил яд по капле, ни одной // Не уронил; но люди не видали // В лице моем ни страха, ни печали, // И говорили хладно: он привык. // И с той поры я облил свой язык // Тем самым ядом, и по
праву мести // Стал унижать толпу под видом лести…
Неточные совпадения
Хлестаков. Нет, не хочу! Я знаю, что значит на другую квартиру: то есть — в тюрьму. Да какое вы имеете
право? Да как вы
смеете?.. Да вот я… Я служу в Петербурге. (Бодрится.)Я, я, я…
Все нашли, что мы говорим вздор, а,
право, из них никто ничего умнее этого не сказал. С этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не
замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, [Авгуры — жрецы-гадатели в Древнем Риме.] по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились, довольные своим вечером.
— Ну уж, пожалуйста, не говори. Теперь я очень хорошо тебя знаю. Такая,
право, ракалия! Ну, послушай, хочешь
метнем банчик? Я поставлю всех умерших на карту, шарманку тоже.
Янтарь на трубках Цареграда, // Фарфор и бронза на столе, // И, чувств изнеженных отрада, // Духи в граненом хрустале; // Гребенки, пилочки стальные, // Прямые ножницы, кривые, // И щетки тридцати родов // И для ногтей, и для зубов. // Руссо (
замечу мимоходом) // Не мог понять, как важный Грим //
Смел чистить ногти перед ним, // Красноречивым сумасбродом. // Защитник вольности и
прав // В сем случае совсем неправ.
«Двадцать копеек мои унес, — злобно проговорил Раскольников, оставшись один. — Ну пусть и с того тоже возьмет, да и отпустит с ним девочку, тем и кончится… И чего я ввязался тут помогать? Ну мне ль помогать? Имею ль я
право помогать? Да пусть их переглотают друг друга живьем, — мне-то чего? И как я
смел отдать эти двадцать копеек. Разве они мои?»