Неточные совпадения
— Как же!
К нынешнему дню и фрак нарочно заказывал. Ведь сегодня первое мая: с Горюновым
едем в Екатерингоф. Ах! Вы не знаете! Горюнова Мишу произвели — вот мы сегодня и отличаемся, — в восторге добавил Волков.
— Да, мила.
Поедем, если хочешь,
к ним обедать…
— Однако мне пора в типографию! — сказал Пенкин. — Я, знаете, зачем пришел
к вам? Я хотел предложить вам
ехать в Екатерингоф; у меня коляска. Мне завтра надо статью писать о гулянье: вместе бы наблюдать стали, чего бы не заметил я, вы бы сообщили мне; веселее бы было. Поедемте…
— Вот, Илья Ильич, сейчас ведь говорили, что
едем обедать
к Овчинину, а потом в Екатерингоф…
— Ну, я пойду, — сказал Тарантьев, надевая шляпу, — а
к пяти часам буду: мне надо кое-куда зайти: обещали место в питейной конторе, так велели понаведаться… Да вот что, Илья Ильич: не наймешь ли ты коляску сегодня, в Екатерингоф
ехать? И меня бы взял.
— Это кончено: ты переедешь. Я сейчас
еду к куме, про место в другой раз наведаюсь…
Теперь его поглотила любимая мысль: он думал о маленькой колонии друзей, которые поселятся в деревеньках и фермах, в пятнадцати или двадцати верстах вокруг его деревни, как попеременно будут каждый день съезжаться друг
к другу в гости, обедать, ужинать, танцевать; ему видятся всё ясные дни, ясные лица, без забот и морщин, смеющиеся, круглые, с ярким румянцем, с двойным подбородком и неувядающим аппетитом; будет вечное лето, вечное веселье, сладкая
еда да сладкая лень…
Андрей подъехал
к ней, соскочил с лошади, обнял старуху, потом хотел было
ехать — и вдруг заплакал, пока она крестила и целовала его. В ее горячих словах послышался ему будто голос матери, возник на минуту ее нежный образ.
— В какие дома мы еще
поедем? — горестно воскликнул Обломов. —
К незнакомым? Что выдумал! Я пойду лучше
к Ивану Герасимовичу; дня три не был.
Хотя было уже не рано, но они успели заехать куда-то по делам, потом Штольц захватил с собой обедать одного золотопромышленника, потом
поехали к этому последнему на дачу пить чай, застали большое общество, и Обломов из совершенного уединения вдруг очутился в толпе людей. Воротились они домой
к поздней ночи.
Притом тетка слышала, как Штольц накануне отъезда говорил Ольге, чтоб она не давала дремать Обломову, чтоб запрещала спать, мучила бы его, тиранила, давала ему разные поручения — словом, распоряжалась им. И ее просил не выпускать Обломова из вида, приглашать почаще
к себе, втягивать в прогулки, поездки, всячески шевелить его, если б он не
поехал за границу.
На другой день он, с листом гербовой бумаги, отправился в город, сначала в палату, и
ехал нехотя, зевая и глядя по сторонам. Он не знал хорошенько, где палата, и заехал
к Ивану Герасимычу спросить, в каком департаменте нужно засвидетельствовать.
Он взглянул на часы: два часа, пора
ехать к Ольге. Сегодня положенный день обедать. Он мало-помалу развеселился, велел привести извозчика и
поехал в Морскую.
Он решился
поехать к Ивану Герасимовичу и отобедать у него, чтоб как можно менее заметить этот несносный день. А там,
к воскресенью, он успеет приготовиться, да, может быть,
к тому времени придет и ответ из деревни.
На другой день он содрогнулся при мысли
ехать к Ольге: как можно! Он живо представил себе, как на него все станут смотреть значительно.
Он решил, что до получения положительных известий из деревни он будет видеться с Ольгой только в воскресенье, при свидетелях. Поэтому, когда пришло завтра, он не подумал с утра начать готовиться
ехать к Ольге.
Захара насилу перевезли через реку назад; мосты уже сняли, и Нева собралась замерзнуть. Обломову нельзя было думать и в среду
ехать к Ольге.
— А завтра воскресенье, — сказал он, — надо
ехать к Ольге, целый день мужественно выносить значительные и любопытные взгляды посторонних, потом объявить ей, когда намерен говорить с теткой. А он еще все на той же точке невозможности двинуться вперед.
«В эти три, много четыре дня должно прийти; подожду
ехать к Ольге», — решил он, тем более что она едва ли знает, что мосты наведены…
Нет, когда он в дорожном платье придет
к ней, бледный, печальный, прощаться на месяц, она вдруг скажет ему, что не надо
ехать до лета: тогда вместе
поедут…»
И опять, как прежде, ему захотелось вдруг всюду, куда-нибудь далеко: и туда,
к Штольцу, с Ольгой, и в деревню, на поля, в рощи, хотелось уединиться в своем кабинете и погрузиться в труд, и самому
ехать на Рыбинскую пристань, и дорогу проводить, и прочесть только что вышедшую новую книгу, о которой все говорят, и в оперу — сегодня…
— Ты будешь получать втрое больше, — сказал он, — только я долго твоим арендатором не буду, — у меня свои дела есть.
Поедем в деревню теперь, или приезжай вслед за мной. Я буду в имении Ольги: это в трехстах верстах, заеду и
к тебе, выгоню поверенного, распоряжусь, а потом являйся сам. Я от тебя не отстану.
Ко всей деятельности, ко всей жизни Штольца прирастала с каждым днем еще чужая деятельность и жизнь: обстановив Ольгу цветами, обложив книгами, нотами и альбомами, Штольц успокоивался, полагая, что надолго наполнил досуги своей приятельницы, и шел работать или
ехал осматривать какие-нибудь копи, какое-нибудь образцовое имение, шел в круг людей, знакомиться, сталкиваться с новыми или замечательными лицами; потом возвращался
к ней утомленный, сесть около ее рояля и отдохнуть под звуки ее голоса.
Ужас! Она не додумалась до конца, а торопливо оделась, наняла извозчика и
поехала к мужниной родне, не в Пасху и Рождество, на семейный обед, а утром рано, с заботой, с необычайной речью и вопросом, что делать, и взять у них денег.
— Ольга зовет тебя в деревню
к себе гостить; любовь твоя простыла, неопасно: ревновать не станешь.
Поедем.
— Нет, Андрей, — сказал он, — не любви и не ревности я боюсь, а все-таки
к вам не
поеду.