Неточные совпадения
—
Вон,
вон, — говорил он, — все подметено, прибрано, словно к свадьбе…
Чего еще?
—
Что еще это!
Вон Пересветов прибавочные получает, а дела-то меньше моего делает и не смыслит ничего. Ну, конечно, он не имеет такой репутации. Меня очень ценят, — скромно прибавил он, потупя глаза, — министр недавно выразился про меня,
что я «украшение министерства».
— Это я по сырости поеду! И
чего я там не видал?
Вон дождь собирается, пасмурно на дворе, — лениво говорил Обломов.
— Дался вам этот Екатерингоф, право! — с досадой отозвался Обломов. — Не сидится вам здесь? Холодно,
что ли, в комнате, или пахнет нехорошо,
что вы так и смотрите
вон?
— Где же оно? — с досадой возразил Илья Ильич. — Я его не проглотил. Я очень хорошо помню,
что ты взял у меня и куда-то
вон тут положил. А то вот где оно, смотри!
— Нет, сам-то ты не стоишь совета.
Что я тебе даром-то стану советовать?
Вон спроси его, — прибавил он, указывая на Алексеева, — или у родственника его.
— А ничего не было.
Вон вчерашней ветчины нет ли, надо у Анисьи спросить, — сказал Захар. — Принести,
что ли?
— Да, много хлопот, — говорил он тихонько. —
Вон хоть бы в плане — пропасть еще работы!.. А сыр-то ведь оставался, — прибавил он задумчиво, — съел этот Захар, да и говорит,
что не было! И куда это запропастились медные деньги? — говорил он, шаря на столе рукой.
— Теперь, теперь! Еще у меня поважнее есть дело. Ты думаешь,
что это дрова рубить? тяп да ляп?
Вон, — говорил Обломов, поворачивая сухое перо в чернильнице, — и чернил-то нет! Как я стану писать?
—
Что ж, хоть бы и уйти? — заметил Захар. — Отчего же и не отлучиться на целый день? Ведь нездорово сидеть дома.
Вон вы какие нехорошие стали! Прежде вы были как огурчик, а теперь, как сидите, Бог знает на
что похожи. Походили бы по улицам, посмотрели бы на народ или на другое
что…
Хочешь сесть, да не на
что; до
чего ни дотронулся — выпачкался, все в пыли; вымыться нечем, и ходи
вон с этакими руками, как у тебя…
— Ну вот, шутка! — говорил Илья Ильич. — А как дико жить сначала на новой квартире! Скоро ли привыкнешь? Да я ночей пять не усну на новом месте; меня тоска загрызет, как встану да увижу
вон вместо этой вывески токаря другое что-нибудь, напротив, или
вон ежели из окна не выглянет эта стриженая старуха перед обедом, так мне и скучно… Видишь ли ты там теперь, до
чего доводил барина — а? — спросил с упреком Илья Ильич.
— Другой — кого ты разумеешь — есть голь окаянная, грубый, необразованный человек, живет грязно, бедно, на чердаке; он и выспится себе на войлоке где-нибудь на дворе.
Что этакому сделается? Ничего. Трескает-то он картофель да селедку. Нужда мечет его из угла в угол, он и бегает день-деньской. Он, пожалуй, и переедет на новую квартиру.
Вон, Лягаев, возьмет линейку под мышку да две рубашки в носовой платок и идет… «Куда, мол, ты?» — «Переезжаю», — говорит. Вот это так «другой»! А я, по-твоему, «другой» — а?
— Ну,
чего рассказывать! — говорит смущенный Лука Савич. — Это все
вон Алексей Наумыч выдумал: ничего и не было совсем.
— А
что, Татьяна Ивановна, поедет она сегодня куда-нибудь? — спросил кучер, — мне бы
вон тут недалечко сходить?
— Ну, это
что? — говорил все тот же лакей. — Коли ругается, так это слава Богу, дай Бог такому здоровья… А как все молчит; ты идешь мимо, а он глядит, глядит, да и вцепится,
вон как тот, у которого я жил. А ругается, так ничего…
Он мало об этом заботился. Когда сын его воротился из университета и прожил месяца три дома, отец сказал,
что делать ему в Верхлёве больше нечего,
что вон уж даже Обломова отправили в Петербург,
что, следовательно, и ему пора.
— Для самого труда, больше ни для
чего. Труд — образ, содержание, стихия и цель жизни, по крайней мере моей.
Вон ты выгнал труд из жизни: на
что она похожа? Я попробую приподнять тебя, может быть, в последний раз. Если ты и после этого будешь сидеть вот тут с Тарантьевыми и Алексеевыми, то совсем пропадешь, станешь в тягость даже себе. Теперь или никогда! — заключил он.
— На вот, выколоти-ко ковер, — хрипел он повелительно, или: — Ты бы перебрала
вон,
что там в углу навалено, да лишнее вынесла бы в кухню, — говорил он.
«
Что, если тут коварство, заговор… И с
чего я взял,
что она любит меня? Она не сказала: это сатанинский шепот самолюбия! Андрей! Ужели?.. быть не может: она такая, такая…
Вон она какая!» — вдруг радостно сказал он, завидя идущую ему навстречу Ольгу.
—
Что за дурак! разве это не правда? — сказал Захар. —
Вон я и кости, пожалуй, покажу…
— Ах! — с сильной досадой произнес Обломов, подняв кулаки к вискам. — Поди
вон! — прибавил он грозно. — Если ты когда-нибудь осмелишься рассказывать про меня такие глупости, посмотри,
что я с тобой сделаю! Какой яд — этот человек!
— А
вон в этот, как его? Да в сад,
что ли…
—
Вон она сама, — говорил Захар, указывая на полуотворенную дверь боковой комнаты. — Это у них буфет,
что ли; она тут и работает, тут у них чай, сахар, кофе лежит и посуда.
Он уж не видел,
что делается на сцене, какие там выходят рыцари и женщины; оркестр гремит, а он и не слышит. Он озирается по сторонам и считает, сколько знакомых в театре:
вон тут, там — везде сидят, все спрашивают: «
Что это за господин входил к Ольге в ложу?..» — «Какой-то Обломов!» — говорят все.
«Да, я „какой-то!“ — думал он в робком унынии. — Меня знают, потому
что я друг Штольца. — Зачем я у Ольги? — „Dieu sait…“
Вон,
вон, эти франты смотрят на меня, потом на ложу Ольги!»
«Ах ты, Господи! — думал он. — А она глаз не спускает с меня!
Что она нашла во мне такого? Экое сокровище далось!
Вон, кивает теперь, на сцену указывает… франты, кажется, смеются, смотрят на меня… Господи, Господи!»
— Ах, нет! Ты все свое! Как не надоест!
Что такое я хотела сказать?.. Ну, все равно, после вспомню. Ах, как здесь хорошо: листья все упали, feuilles d’automne [осенние листья (фр.).] — помнишь Гюго? Там
вон солнце, Нева… Пойдем к Неве, покатаемся в лодке…
— И увидишь, — продолжал он, —
что тетке твоей сделается дурно, дамы бросятся
вон, а мужчины лукаво и смело посмотрят на тебя…
—
Что за дьявол?
Что я выдумываю?
Вон, уж на хозяйской половине говорят…
—
Что там? — с нетерпением спросил он. — Поди
вон!
—
Вона! Ты
что за святой! — сказал кум.
—
Вон из этой ямы, из болота, на свет, на простор, где есть здоровая, нормальная жизнь! — настаивал Штольц строго, почти повелительно. — Где ты?
Что ты стал? Опомнись! Разве ты к этому быту готовил себя, чтоб спать, как крот в норе? Ты вспомни все…
— Те
что? Такие же замарашки, как я сама, — небрежно говорила она, — они родились в черном теле, а этот, — прибавляла она почти с уважением об Андрюше и с некоторою если не робостью, то осторожностью лаская его, — этот — барчонок!
Вон он какой беленький, точно наливной; какие маленькие ручки и ножки, а волоски как шелк. Весь в покойника!