Неточные совпадения
— Да так, хоть
ты мне и батько, а как будешь смеяться, то, ей-богу, поколочу!
— Как же хочешь
ты со
мною биться? разве на кулаки?
— Ну, давай на кулаки! — говорил Тарас Бульба, засучив рукава, — посмотрю
я, что за человек
ты в кулаке!
— Да он славно бьется! — говорил Бульба, остановившись. — Ей-богу, хорошо! — продолжал он, немного оправляясь, — так, хоть бы даже и не пробовать. Добрый будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся! — И отец с сыном стали целоваться. — Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как
меня тузил; никому не спускай! А все-таки на
тебе смешное убранство: что это за веревка висит? А
ты, бейбас, что стоишь и руки опустил? — говорил он, обращаясь к младшему, — что ж
ты, собачий сын, не колотишь
меня?
— Э, да
ты мазунчик, как
я вижу! — говорил Бульба.
Думал ли
я видеть
тебя, Ремень?» И витязи, собравшиеся со всего разгульного мира восточной России, целовались взаимно; и тут понеслись вопросы: «А что Касьян?
— Как не можно? Как же
ты говоришь: не имеем права? Вот у
меня два сына, оба молодые люди. Еще ни разу ни тот, ни другой не был на войне, а
ты говоришь — не имеем права; а
ты говоришь — не нужно идти запорожцам.
— Так, стало быть, следует, чтобы пропадала даром козацкая сила, чтобы человек сгинул, как собака, без доброго дела, чтобы ни отчизне, ни всему христианству не было от него никакой пользы? Так на что же мы живем, на какого черта мы живем? растолкуй
ты мне это.
Ты человек умный,
тебя недаром выбрали в кошевые, растолкуй
ты мне, на что мы живем?
«Постой же
ты, чертов кулак! — сказал Бульба про себя, —
ты у
меня будешь знать!» И положил тут же отмстить кошевому.
— Скажи, кто
ты?
Мне кажется, как будто
я знал
тебя или видел где-нибудь?
— Панночка видала
тебя с городского валу вместе с запорожцами. Она сказала
мне: «Ступай скажи рыцарю: если он помнит
меня, чтобы пришел ко
мне; а не помнит — чтобы дал
тебе кусок хлеба для старухи, моей матери, потому что
я не хочу видеть, как при
мне умрет мать. Пусть лучше
я прежде, а она после
меня. Проси и хватай его за колени и ноги. У него также есть старая мать, — чтоб ради ее дал хлеба!»
— Хорошо, будет. Стой здесь, возле воза, или, лучше, ложись на него:
тебя никто не увидит, все спят;
я сейчас ворочусь.
— Вставай, идем! Все спят, не бойся! Подымешь ли
ты хоть один из этих хлебов, если
мне будет несподручно захватить все?
— Нет,
я не в силах ничем возблагодарить
тебя, великодушный рыцарь, — сказала она, и весь колебался серебряный звук ее голоса. — Один Бог может возблагодарить
тебя; не
мне, слабой женщине…
— Что
тебе нужно? чего
ты хочешь? прикажи
мне!
Погублю, погублю! и погубить себя для
тебя, клянусь святым крестом,
мне так сладко… но не в силах сказать того!
— Отчего же
ты так печальна? Скажи
мне, отчего
ты так печальна?
За что же
ты, Пречистая Божья Матерь, за какие грехи, за какие тяжкие преступления так неумолимо и беспощадно гонишь
меня?
Клянусь моим рождением и всем, что
мне мило на свете,
ты не умрешь!
Если же выйдет уже так и ничем — ни силой, ни молитвой, ни мужеством — нельзя будет отклонить горькой судьбы, то мы умрем вместе; и прежде
я умру, умру перед
тобой, у твоих прекрасных коленей, и разве уже мертвого
меня разлучат с
тобою.
— Не обманывай, рыцарь, и себя и
меня, — говорила она, качая тихо прекрасной головой своей, — знаю и, к великому моему горю, знаю слишком хорошо, что
тебе нельзя любить
меня; и знаю
я, какой долг и завет твой:
тебя зовут отец, товарищи, отчизна, а мы — враги
тебе.
«Садись, Кукубенко, одесную
меня! — скажет ему Христос, —
ты не изменил товариществу, бесчестного дела не сделал, не выдал в беде человека, хранил и сберегал мою церковь».
— Вот
я следом за
тобою!..» А сам все отбивался от наступавших.
— Слушай, Янкель! — сказал Тарас жиду, который начал перед ним кланяться и запер осторожно дверь, чтобы их не видели. —
Я спас твою жизнь, —
тебя бы разорвали, как собаку, запорожцы; теперь твоя очередь, теперь сделай
мне услугу!
—
Я бы не просил
тебя.
Я бы сам, может быть, нашел дорогу в Варшаву; но
меня могут как-нибудь узнать и захватить проклятые ляхи, ибо
я не горазд на выдумки. А вы, жиды, на то уже и созданы. Вы хоть черта проведете; вы знаете все штуки; вот для чего
я пришел к
тебе! Да и в Варшаве
я бы сам собою ничего не получил. Сейчас запрягай воз и вези
меня!
—
Ты, жид, это
мне говоришь?
— Эге-ге! — сказал гайдук. — А
я знаю, приятель,
ты кто:
ты сам из тех, которые уже сидят у
меня. Постой же,
я позову сюда наших..
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал!
Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут пишет он
мне в записке? (Читает.)«Спешу
тебя уведомить, душенька, что состояние мое было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)
Я ничего не понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Аммос Федорович. Вот
тебе на! (Вслух).Господа,
я думаю, что письмо длинно. Да и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Хлестаков. Поросенок
ты скверный… Как же они едят, а
я не ем? Отчего же
я, черт возьми, не могу так же? Разве они не такие же проезжающие, как и
я?
Осип. Послушай, малый:
ты,
я вижу, проворный парень; приготовь-ка там что-нибудь поесть.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак!
Ты привык там обращаться с другими:
я, брат, не такого рода! со
мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)
Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.