Пароход приближался. Можно уже было рассмотреть и черную трубу, выкидывавшую
черную струю дыма, и разгребавшие воду красные колеса, и три барки, тащившиеся на буксире. Сибирский хлеб на громадных баржах доходил только до Городища, а здесь его перегружали на небольшие барки. Михея Зотыча беспокоила мысль о том, едет ли на пароходе сам Галактион, что было всего важнее. Он снял даже сапоги, засучил штаны и забрел по колена в воду.
Безвестная печаль сменялась вдруг // Какою-то веселостью недужной… // (Дай бог, чтоб всех томил такой недуг!) // Волной вставала грудь, и пламень южный // В ланитах рделся, белый полукруг // Зубов жемчужных быстро открывался; // Головка поднималась, развивался // Душистый локон, и на лик младой // Катился лоснясь
черною струей; // И ножка, разрезвясь, не зная плена, // Бесстыдно обнажалась до колена.
Мрачность
черными струями разливалась по его характеру, он стал скрытен, задумчив, искал отрады в чтении поэтов Греции и не находил ее: светлое, яркое небо Эллады, высокое чувство красоты и ее красота ваятельная худо согласовались с его больной душою.
Неточные совпадения
Ночь была темная, и только освещали улицу огоньки, светившиеся кое-где в окнах. Фабрика темнела
черным остовом, а высокая железная труба походила на корабельную мачту. Издали еще волчьим глазом глянул Ермошкин кабак: у его двери горела лампа с зеркальным рефлектором. Темные фигуры входили и выходили, а в открывшуюся дверь вырывалась смешанная
струя пьяного галденья.
Вы смотрите и на полосатые громады кораблей, близко и далеко рассыпанных по бухте, и на
черные небольшие точки шлюпок, движущихся по блестящей лазури, и на красивые светлые строения города, окрашенные розовыми лучами утреннего солнца, виднеющиеся на той стороне, и на пенящуюся белую линию бона и затопленных кораблей, от которых кой-где грустно торчат
черные концы мачт, и на далекий неприятельский флот, маячащий на хрустальном горизонте моря, и на пенящиеся
струи, в которых прыгают соляные пузырики, поднимаемые веслами; вы слушаете равномерные звуки ударов вёсел, звуки голосов, по воде долетающих до вас, и величественные звуки стрельбы, которая, как вам кажется, усиливается в Севастополе.
Ахилла широко вдохнул в себя большую
струю воздуха, снял с головы
черный суконный колпачок и, тряхнув седыми кудрями, с удовольствием посмотрел, как луна своим серебряным светом заливает «Божию ниву».
Фома, стоя на груде каната, смотрел через головы рабочих и видел: среди барж, борт о борт с ними, явилась третья,
черная, скользкая, опутанная цепями. Всю ее покоробило, она точно вспухла от какой-то страшной болезни и, немощная, неуклюжая, повисла над водой между своих подруг, опираясь на них. Сломанная мачта печально торчала посреди нее; по палубе текли красноватые
струи воды, похожей на кровь. Всюду на палубе лежали груды железа, мокрые обломки дерева.
Иль, может быть, не сны одни мне снятся, а в самом деле, для нее не нужны двери и, измененная, она владеет средством с
струею воздуха влетать сюда, здесь быть со мной и снова носиться и даже
черные фигурки букв способна различать…