Неточные совпадения
«Вишь ты, — сказал один
другому, — вон какое колесо! что ты думаешь, доедет
то колесо, если б случилось, в Москву
или не доедет?» — «Доедет», — отвечал
другой.
Насыщенные богатым летом, и без
того на всяком шагу расставляющим лакомые блюда, они влетели вовсе не с
тем, чтобы есть, но чтобы только показать себя, пройтись взад и вперед по сахарной куче, потереть одна о
другую задние
или передние ножки,
или почесать ими у себя под крылышками,
или, протянувши обе передние лапки, потереть ими у себя над головою, повернуться и опять улететь, и опять прилететь с новыми докучными эскадронами.
Другой род мужчин составляли толстые
или такие же, как Чичиков,
то есть не так чтобы слишком толстые, однако ж и не тонкие.
У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак;
другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше
той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о
том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу
или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя
или ямщиков, — словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было.
Несмотря на
то что минуло более восьми лет их супружеству, из них все еще каждый приносил
другому или кусочек яблочка,
или конфетку,
или орешек и говорил трогательно-нежным голосом, выражавшим совершенную любовь: «Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек».
В картишки, как мы уже видели из первой главы, играл он не совсем безгрешно и чисто, зная много разных передержек и
других тонкостей, и потому игра весьма часто оканчивалась
другою игрою:
или поколачивали его сапогами,
или же задавали передержку его густым и очень хорошим бакенбардам, так что возвращался домой он иногда с одной только бакенбардой, и
то довольно жидкой.
Если же этого не случится,
то все-таки что-нибудь да будет такое, чего с
другим никак не будет:
или нарежется в буфете таким образом, что только смеется,
или проврется самым жестоким образом, так что наконец самому сделается совестно.
Впрочем, редко случалось, чтобы это было довезено домой; почти в
тот же день спускалось оно все
другому, счастливейшему игроку, иногда даже прибавлялась собственная трубка с кисетом и мундштуком, а в
другой раз и вся четверня со всем: с коляской и кучером, так что сам хозяин отправлялся в коротеньком сюртучке
или архалуке искать какого-нибудь приятеля, чтобы попользоваться его экипажем.
Ноздрев повел их в свой кабинет, в котором, впрочем, не было заметно следов
того, что бывает в кабинетах,
то есть книг
или бумаги; висели только сабли и два ружья — одно в триста, а
другое в восемьсот рублей.
Деревня показалась ему довольно велика; два леса, березовый и сосновый, как два крыла, одно темнее,
другое светлее, были у ней справа и слева; посреди виднелся деревянный дом с мезонином, красной крышей и темно-серыми
или, лучше, дикими стенами, — дом вроде
тех, как у нас строят для военных поселений и немецких колонистов.
Известно, что есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила в
другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: «Живет!» Такой же самый крепкий и на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе и в силу такого неповорота редко глядел на
того, с которым говорил, но всегда
или на угол печки,
или на дверь.
На дороге ли ты отдал душу Богу,
или уходили тебя твои же приятели за какую-нибудь толстую и краснощекую солдатку,
или пригляделись лесному бродяге ременные твои рукавицы и тройка приземистых, но крепких коньков,
или, может, и сам, лежа на полатях, думал, думал, да ни с
того ни с
другого заворотил в кабак, а потом прямо в прорубь, и поминай как звали.
Он непринужденно и ловко разменялся с некоторыми из дам приятными словами, подходил к
той и
другой дробным, мелким шагом,
или, как говорят, семенил ножками, как обыкновенно делают маленькие старички щеголи на высоких каблуках, называемые мышиными жеребчиками, забегающие весьма проворно около дам.
Вы не поверите, ваше превосходительство, как мы
друг к
другу привязаны,
то есть, просто если бы вы сказали, вот, я тут стою, а вы бы сказали: «Ноздрев! скажи по совести, кто тебе дороже, отец родной
или Чичиков?» — скажу: «Чичиков», ей-богу…
Сперва ученый подъезжает в них необыкновенным подлецом, начинает робко, умеренно, начинает самым смиренным запросом: не оттуда ли? не из
того ли угла получила имя такая-то страна?
или: не принадлежит ли этот документ к
другому, позднейшему времени?
или: не нужно ли под этим народом разуметь вот какой народ?
Цитует немедленно
тех и
других древних писателей и чуть только видит какой-нибудь намек
или просто показалось ему намеком, уж он получает рысь и бодрится, разговаривает с древними писателями запросто, задает им запросы и сам даже отвечает на них, позабывая вовсе о
том, что начал робким предположением; ему уже кажется, что он это видит, что это ясно, — и рассуждение заключено словами: «так это вот как было, так вот какой народ нужно разуметь, так вот с какой точки нужно смотреть на предмет!» Потом во всеуслышанье с кафедры, — и новооткрытая истина пошла гулять по свету, набирая себе последователей и поклонников.
Потом в продолжение некоторого времени пустился на
другие спекуляции, именно вот какие: накупивши на рынке съестного, садился в классе возле
тех, которые были побогаче, и как только замечал, что товарища начинало тошнить, — признак подступающего голода, — он высовывал ему из-под скамьи будто невзначай угол пряника
или булки и, раззадоривши его, брал деньги, соображаяся с аппетитом.
И в
то время, когда обыскиваемые бесились, выходили из себя и чувствовали злобное побуждение избить щелчками приятную его наружность, он, не изменяясь ни в лице, ни в вежливых поступках, приговаривал только: «Не угодно ли вам будет немножко побеспокоиться и привстать?»
Или: «Не угодно ли вам будет, сударыня, пожаловать в
другую комнату? там супруга одного из наших чиновников объяснится с вами».
Сам же он во всю жизнь свою не ходил по
другой улице, кроме
той, которая вела к месту его службы, где не было никаких публичных красивых зданий; не замечал никого из встречных, был ли он генерал
или князь; в глаза не знал прихотей, какие дразнят в столицах людей, падких на невоздержанье, и даже отроду не был в театре.
Во время покосов не глядел он на быстрое подыманье шестидесяти разом кос и мерное с легким шумом паденье под ними рядами высокой травы; он глядел вместо
того на какой-нибудь в стороне извив реки, по берегам которой ходил красноносый, красноногий мартын — разумеется, птица, а не человек; он глядел, как этот мартын, поймав рыбу, держал ее впоперек в носу, как бы раздумывая, глотать
или не глотать, и глядя в
то же время пристально вздоль реки, где в отдаленье виден был
другой мартын, еще не поймавший рыбы, но глядевший пристально на мартына, уже поймавшего рыбу.
В
то время, когда один пускал кудреватыми облаками трубочный дым,
другой, не куря трубки, придумывал, однако же, соответствовавшее
тому занятие: вынимал, например, из кармана серебряную с чернью табакерку и, утвердив ее между двух пальцев левой руки, оборачивал ее быстро пальцем правой, в подобье
того как земная сфера обращается около своей оси,
или же просто барабанил по табакерке пальцами, насвистывая какое-нибудь ни
то ни се.
Из коляски была принесена шкатулка, и тут же было из нее вынуто десять тысяч Хлобуеву; остальные же пять тысяч обещано было привезти ему завтра:
то есть обещано; предполагалось же привезти три;
другие потом, денька через два
или три, а если можно,
то и еще несколько просрочить.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах
или в чем
другом,
то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Конечно, если он ученику сделает такую рожу,
то оно еще ничего: может быть, оно там и нужно так, об этом я не могу судить; но вы посудите сами, если он сделает это посетителю, — это может быть очень худо: господин ревизор
или другой кто может принять это на свой счет.
Смотреть никогда не мог на них равнодушно; и если случится увидеть этак какого-нибудь бубнового короля
или что-нибудь
другое,
то такое омерзение нападет, что просто плюнешь.
Стародум. Как! А разве
тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на
то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до
того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано
или поздно сверзиться. Скажи ж, мой
друг, счастлив ли
тот, кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?
Но сие же самое соответствие, с
другой стороны, служит и не малым, для летописателя, облегчением. Ибо в чем состоит, собственно, задача его? В
том ли, чтобы критиковать
или порицать? Нет, не в
том. В
том ли, чтобы рассуждать? Нет, и не в этом. В чем же? А в
том, легкодумный вольнодумец, чтобы быть лишь изобразителем означенного соответствия и об оном предать потомству в надлежащее назидание.