Неточные совпадения
Пока приезжий господин осматривал свою
комнату, внесены
были его пожитки: прежде всего чемодан из белой кожи, несколько поистасканный, показывавший, что
был не в первый раз
в дороге.
Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова
в то время, когда он рассматривал общество, и следствием этого
было то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти всё знакомые лица: прокурора с весьма черными густыми бровями и несколько подмигивавшим левым глазом так, как будто бы говорил: «Пойдем, брат,
в другую
комнату, там я тебе что-то скажу», — человека, впрочем, серьезного и молчаливого; почтмейстера, низенького человека, но остряка и философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного человека, — которые все приветствовали его, как старинного знакомого, на что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем,
не без приятности.
Кроме страсти к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характерические черты: спать
не раздеваясь, так, как
есть,
в том же сюртуке, и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха, отзывавшийся несколько жилым покоем, так что достаточно
было ему только пристроить где-нибудь свою кровать, хоть даже
в необитаемой дотоле
комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что
в этой
комнате лет десять жили люди.
В иной
комнате и вовсе
не было мебели, хотя и
было говорено
в первые дни после женитьбы: «Душенька, нужно
будет завтра похлопотать, чтобы
в эту
комнату хоть на время поставить мебель».
Несмотря, однако ж, на такую размолвку, гость и хозяин поужинали вместе, хотя на этот раз
не стояло на столе никаких вин с затейливыми именами. Торчала одна только бутылка с каким-то кипрским, которое
было то, что называют кислятина во всех отношениях. После ужина Ноздрев сказал Чичикову, отведя его
в боковую
комнату, где
была приготовлена для него постель...
В комнате были следы вчерашнего обеда и ужина; кажется, половая щетка
не притрогивалась вовсе.
— Партии нет возможности оканчивать, — говорил Чичиков и заглянул
в окно. Он увидел свою бричку, которая стояла совсем готовая, а Селифан ожидал, казалось, мановения, чтобы подкатить под крыльцо, но из
комнаты не было никакой возможности выбраться:
в дверях стояли два дюжих крепостных дурака.
— Ну нет,
не мечта! Я вам доложу, каков
был Михеев, так вы таких людей
не сыщете: машинища такая, что
в эту
комнату не войдет; нет, это
не мечта! А
в плечищах у него
была такая силища, какой нет у лошади; хотел бы я знать, где бы вы
в другом месте нашли такую мечту!
Никак бы нельзя
было сказать, чтобы
в комнате сей обитало живое существо, если бы
не возвещал его пребыванье старый, поношенный колпак, лежавший на столе.
С каждым годом притворялись окна
в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел читатель,
было заклеено бумагою; с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал
в своей
комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а
не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались
в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука
в подвалах превратилась
в камень, и нужно
было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно
было притронуться: они обращались
в пыль.
Уже несколько минут стоял Плюшкин,
не говоря ни слова, а Чичиков все еще
не мог начать разговора, развлеченный как видом самого хозяина, так и всего того, что
было в его
комнате.
«Вот, посмотри, — говорил он обыкновенно, поглаживая его рукою, — какой у меня подбородок: совсем круглый!» Но теперь он
не взглянул ни на подбородок, ни на лицо, а прямо, так, как
был, надел сафьяновые сапоги с резными выкладками всяких цветов, какими бойко торгует город Торжок благодаря халатным побужденьям русской натуры, и, по-шотландски,
в одной короткой рубашке, позабыв свою степенность и приличные средние лета, произвел по
комнате два прыжка, пришлепнув себя весьма ловко пяткой ноги.
Ни
в коридорах, ни
в комнатах взор их
не был поражен чистотою.
— Все это хорошо, только, уж как хотите, мы вас
не выпустим так рано. Крепости
будут совершены сегодня, а вы все-таки с нами поживите. Вот я сейчас отдам приказ, — сказал он и отворил дверь
в канцелярскую
комнату, всю наполненную чиновниками, которые уподобились трудолюбивым пчелам, рассыпавшимся по сотам, если только соты можно уподобить канцелярским делам: — Иван Антонович здесь?
Ноздрев
был так оттолкнут с своими безе, что чуть
не полетел на землю: от него все отступились и
не слушали больше; но все же слова его о покупке мертвых душ
были произнесены во всю глотку и сопровождены таким громким смехом, что привлекли внимание даже тех, которые находились
в самых дальних углах
комнаты.
Ноздрев
был занят важным делом; целые четыре дня уже
не выходил он из
комнаты,
не впускал никого и получал обед
в окошко, — словом, даже исхудал и позеленел.
И
в то время, когда обыскиваемые бесились, выходили из себя и чувствовали злобное побуждение избить щелчками приятную его наружность, он,
не изменяясь ни
в лице, ни
в вежливых поступках, приговаривал только: «
Не угодно ли вам
будет немножко побеспокоиться и привстать?» Или: «
Не угодно ли вам
будет, сударыня, пожаловать
в другую
комнату? там супруга одного из наших чиновников объяснится с вами».
Семейством своим он
не занимался; существованье его
было обращено более
в умозрительную сторону и занято следующим, как он называл, философическим вопросом: «Вот, например, зверь, — говорил он, ходя по
комнате, — зверь родится нагишом.
Когда вошел Павел Иванович
в отведенную
комнату для спанья и, ложась
в постель, пощупал животик свой: «Барабан! — сказал, — никакой городничий
не взойдет!» Надобно же
было такому стеченью обстоятельств: за стеной
был кабинет хозяина.
То, а не другое решение принято было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович
не был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я
не иначе хочу, чтоб наш дом
был первый
в столице и чтоб у меня
в комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий. Я бы дерзнул… У меня
в доме
есть прекрасная для вас
комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь…
Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Городничий (
в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде
не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать
в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь
не спишь, стараешься для отечества,
не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда
будет. (Окидывает глазами
комнату.)Кажется, эта
комната несколько сыра?
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались черти.
Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по
комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что
не один он погряз, но
в лице его погряз и весь Глупов.
— Но
не лучше ли
будет, ежели мы удалимся
в комнату более уединенную? — спросил он робко, как бы сам сомневаясь
в приличии своего вопроса.