Неточные совпадения
— Да, — примолвил Манилов, — уж она, бывало, все спрашивает меня: «Да что же твой приятель не едет?» — «Погоди, душенька, приедет».
А вот вы наконец
и удостоили нас своим посещением. Уж такое, право, доставили наслаждение… майский день… именины сердца…
— О,
вы еще не знаете его, — отвечал Манилов, — у него чрезвычайно много остроумия.
Вот меньшой, Алкид, тот не так быстр,
а этот сейчас, если что-нибудь встретит, букашку, козявку, так уж у него вдруг глазенки
и забегают; побежит за ней следом
и тотчас обратит внимание. Я его прочу по дипломатической части. Фемистоклюс, — продолжал он, снова обратясь к нему, — хочешь быть посланником?
— Да чего
вы скупитесь? — сказал Собакевич. — Право, недорого! Другой мошенник обманет
вас, продаст
вам дрянь,
а не души;
а у меня что ядреный орех, все на отбор: не мастеровой, так иной какой-нибудь здоровый мужик.
Вы рассмотрите:
вот, например, каретник Михеев! ведь больше никаких экипажей
и не делал, как только рессорные.
И не то, как бывает московская работа, что на один час, — прочность такая, сам
и обобьет,
и лаком покроет!
— Милушкин, кирпичник! мог поставить печь в каком угодно доме. Максим Телятников, сапожник: что шилом кольнет, то
и сапоги, что сапоги, то
и спасибо,
и хоть бы в рот хмельного.
А Еремей Сорокоплёхин! да этот мужик один станет за всех, в Москве торговал, одного оброку приносил по пятисот рублей. Ведь
вот какой народ! Это не то, что
вам продаст какой-нибудь Плюшкин.
—
А кто это сказывал?
А вы бы, батюшка, наплевали в глаза тому, который это сказывал! Он, пересмешник, видно, хотел пошутить над
вами.
Вот, бают, тысячи душ,
а поди-тка сосчитай,
а и ничего не начтешь! Последние три года проклятая горячка выморила у меня здоровенный куш мужиков.
— Ведь
вот не сыщешь,
а у меня был славный ликерчик, если только не выпили! народ такие воры!
А вот разве не это ли он? — Чичиков увидел в руках его графинчик, который был весь в пыли, как в фуфайке. — Еще покойница делала, — продолжал Плюшкин, — мошенница ключница совсем было его забросила
и даже не закупорила, каналья! Козявки
и всякая дрянь было напичкались туда, но я весь сор-то повынул,
и теперь
вот чистенькая; я
вам налью рюмочку.
— Пили уже
и ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно, хорошего общества человека хоть где узнаешь: он не ест,
а сыт;
а как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни корми… Ведь
вот капитан — приедет: «Дядюшка, говорит, дайте чего-нибудь поесть!»
А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка. У себя дома есть, верно, нечего, так
вот он
и шатается! Да, ведь
вам нужен реестрик всех этих тунеядцев? Как же, я, как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.
— Все это хорошо, только, уж как хотите, мы
вас не выпустим так рано. Крепости будут совершены сегодня,
а вы все-таки с нами поживите.
Вот я сейчас отдам приказ, — сказал он
и отворил дверь в канцелярскую комнату, всю наполненную чиновниками, которые уподобились трудолюбивым пчелам, рассыпавшимся по сотам, если только соты можно уподобить канцелярским делам: — Иван Антонович здесь?
— Нет,
вы не так приняли дело: шипучего мы сами поставим, — сказал председатель, — это наша обязанность, наш долг.
Вы у нас гость: нам должно угощать. Знаете ли что, господа! Покамест что,
а мы
вот как сделаем: отправимтесь-ка все, так как есть, к полицеймейстеру; он у нас чудотворец: ему стоит только мигнуть, проходя мимо рыбного ряда или погреба, так мы, знаете ли, так закусим! да при этой оказии
и в вистишку.
Собакевич, оставив без всякого внимания все эти мелочи, пристроился к осетру,
и, покамест те пили, разговаривали
и ели, он в четверть часа с небольшим доехал его всего, так что когда полицеймейстер вспомнил было о нем
и, сказавши: «
А каково
вам, господа, покажется
вот это произведенье природы?» — подошел было к нему с вилкою вместе с другими, то увидел, что от произведенья природы оставался всего один хвост;
а Собакевич пришипился так, как будто
и не он,
и, подошедши к тарелке, которая была подальше прочих, тыкал вилкою в какую-то сушеную маленькую рыбку.
Но управляющий сказал: «Где же
вы его сыщете? разве у себя в носу?» Но председатель сказал: «Нет, не в носу,
а в здешнем же уезде, именно: Петр Петрович Самойлов:
вот управитель, какой нужен для мужиков Чичикова!» Многие сильно входили в положение Чичикова,
и трудность переселения такого огромного количества крестьян их чрезвычайно устрашала; стали сильно опасаться, чтобы не произошло даже бунта между таким беспокойным народом, каковы крестьяне Чичикова.
Губернаторша произнесла несколько ласковым
и лукавым голосом с приятным потряхиванием головы: «
А, Павел Иванович, так
вот как
вы!..» В точности не могу передать слов губернаторши, но было сказано что-то исполненное большой любезности, в том духе, в котором изъясняются дамы
и кавалеры в повестях наших светских писателей, охотников описывать гостиные
и похвалиться знанием высшего тона, в духе того, что «неужели овладели так вашим сердцем, что в нем нет более ни места, ни самого тесного уголка для безжалостно позабытых
вами».
—
А, херсонский помещик, херсонский помещик! — кричал он, подходя
и заливаясь смехом, от которого дрожали его свежие, румяные, как весенняя роза, щеки. — Что? много наторговал мертвых? Ведь
вы не знаете, ваше превосходительство, — горланил он тут же, обратившись к губернатору, — он торгует мертвыми душами! Ей-богу! Послушай, Чичиков! ведь ты, — я тебе говорю по дружбе,
вот мы все здесь твои друзья,
вот и его превосходительство здесь, — я бы тебя повесил, ей-богу, повесил!
—
Вот так!
вот так!
вот вам и подушка!» Сказавши это, она запихнула ей за спину подушку, на которой был вышит шерстью рыцарь таким образом, как их всегда вышивают по канве: нос вышел лестницею,
а губы четвероугольником.
— Ну,
вот вам еще доказательство, что она бледна, — продолжала приятная дама, — я помню, как теперь, что я сижу возле Манилова
и говорю ему: «Посмотрите, какая она бледная!» Право, нужно быть до такой степени бестолковыми, как наши мужчины, чтобы восхищаться ею.
А наш-то прелестник… Ах, как он мне показался противным!
Вы не можете себе представить, Анна Григорьевна, до какой степени он мне показался противным.
— Управитель так
и оторопел, говорит: «Что
вам угодно?» — «
А! говорят, так
вот ты как!»
И вдруг, с этим словом, перемена лиц
и физиогномии… «За делом! Сколько вина выкуривается по именью? Покажите книги!» Тот сюды-туды. «Эй, понятых!» Взяли, связали, да в город, да полтора года
и просидел немец в тюрьме.
—
Вот как бы догадались было, Павел Иванович, — сказал Селифан, оборотившись с козел, — чтобы выпросить у Андрея Ивановича другого коня, в обмен на чубарого; он бы, по дружественному расположению к
вам, не отказал бы,
а это конь-с, право, подлец-лошадь
и помеха.
—
Вот тебе на! Как же
вы, дураки, — сказал он, оборотившись к Селифану
и Петрушке, которые оба разинули рты
и выпучили глаза, один сидя на козлах, другой стоя у дверец коляски, — как же
вы, дураки? Ведь
вам сказано — к полковнику Кошкареву…
А ведь это Петр Петрович Петух…
— Куда? куда? — воскликнул хозяин, проснувшись
и выпуча на них глаза. — Нет, государи,
и колеса приказано снять с вашей коляски,
а ваш жеребец, Платон Михайлыч, отсюда теперь за пятнадцать верст. Нет,
вот вы сегодня переночуйте,
а завтра после раннего обеда
и поезжайте себе.
—
Вот смотрите, в этом месте уже начинаются его земли, — говорил Платонов, указывая на поля. —
Вы увидите тотчас отличье от других. Кучер, здесь возьмешь дорогу налево. Видите ли этот молодник-лес? Это — сеяный. У другого в пятнадцать лет не поднялся <бы> так,
а у него в восемь вырос. Смотрите,
вот лес
и кончился. Начались уже хлеба;
а через пятьдесят десятин опять будет лес, тоже сеяный,
а там опять. Смотрите на хлеба, во сколько раз они гуще, чем у другого.
— Да уж в работниках не будете иметь недостатку. У нас целые деревни пойдут в работы: бесхлебье такое, что
и не запомним. Уж
вот беда-то, что не хотите нас совсем взять,
а отслужили бы верою
вам, ей-богу, отслужили. У
вас всякому уму научишься, Константин Федорович. Так прикажите принять в последний раз.
—
А уж у нас, в нашей губернии…
Вы не можете себе представить, что они говорят обо мне. Они меня иначе
и не называют, как сквалыгой
и скупердяем первой степени. Себя они во всем извиняют. «Я, говорит, конечно, промотался, но потому, что жил высшими потребностями жизни. Мне нужны книги, я должен жить роскошно, чтобы промышленность поощрять;
а этак, пожалуй, можно прожить
и не разорившись, если бы жить такой свиньею, как Костанжогло». Ведь
вот как!
— Не я-с, Петр Петрович, наложу-с <на>
вас,
а так как
вы хотели бы послужить, как говорите сами, так
вот богоугодное дело. Строится в одном месте церковь доброхотным дательством благочестивых людей. Денег нестает, нужен сбор. Наденьте простую сибирку… ведь
вы теперь простой человек, разорившийся дворянин
и тот же нищий: что ж тут чиниться? — да с книгой в руках, на простой тележке
и отправляйтесь по городам
и деревням. От архиерея
вы получите благословенье
и шнурованную книгу, да
и с Богом.