Неточные совпадения
«Проклятые грабли! —
закричал школьник, ухватясь рукою за лоб и подскочивши
на аршин, — как же они, черт бы спихнул с мосту отца их, больно бьются!» Так вот как!
Не правда ли, не те ли самые чувства мгновенно обхватят вас в вихре сельской ярмарки, когда весь народ срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем
на площади и по тесным улицам,
кричит, гогочет, гремит?
— Полезайте сюда! —
кричала испуганная Хивря, указывая
на положенные под самым потолком
на двух перекладинах доски,
на которых была навалена разная домашняя рухлядь.
«Ай! ай! ай!» — отчаянно
закричал один, повалившись
на лавку в ужасе и болтая
на ней руками и ногами.
«Черт! черт!» —
кричал он без памяти, утрояя силы, и чрез минуту без чувств повалился
на землю.
«Черт! черт!» —
кричало вслед за ним, и он слышал только, как что-то с шумом ринулось
на него.
— А! Голопупенко, Голопупенко! —
закричал, обрадовавшись, Солопий. — Вот, кум, это тот самый, о котором я говорил тебе. Эх, хват! вот Бог убей меня
на этом месте, если не высуслил при мне кухоль мало не с твою голову, и хоть бы раз поморщился.
Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и уже хотел было покропить ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги,
закричав: «Тятя, тятя! не бей Петруся!» Что прикажешь делать? у отца сердце не каменное: повесивши нагайку
на стену, вывел он его потихоньку из хаты: «Если ты мне когда-нибудь покажешься в хате или хоть только под окнами, то слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные усы, да и оселедец твой, вот уже он два раза обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, если не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав.
Когда Пидорке удастся заставить его о чем-нибудь заговорить, как будто и забудется, и поведет речь, и развеселится даже; но ненароком посмотрит
на мешки — «постой, постой, позабыл!» —
кричит, и снова задумается, и снова силится про что-то вспомнить.
— Да тут их целая ватага! —
кричала Ганна, вырываясь из толпы парубков, наперерыв спешивших обнимать ее. — Как им не надоест беспрестанно целоваться! Скоро, ей-богу, нельзя будет показаться
на улице!
— Вон твоя хата! —
закричали они ему, уходя и показывая
на избу, гораздо поболее прочих, принадлежавшую сельскому голове. Каленик послушно побрел в ту сторону, принимаясь снова бранить голову.
— Прощай, прощай, Ганна! —
закричало несколько парубков, повиснув ему
на шею.
— Провалитесь, проклятые сорванцы! —
кричал голова, отбиваясь и притопывая
на них ногами. — Что я вам за Ганна! Убирайтесь вслед за отцами
на виселицу, чертовы дети! Поприставали, как мухи к меду! Дам я вам Ганны!..
— Скажи, пожалуйста, — с такими словами она приступила к нему, — ты не свихнул еще с последнего ума? Была ли в одноглазой башке твоей хоть капля мозгу, когда толкнул ты меня в темную комору? счастье, что не ударилась головою об железный крюк. Разве я не
кричала тебе, что это я? Схватил, проклятый медведь, своими железными лапами, да и толкает! Чтоб тебя
на том свете толкали черти!..
— Стой! —
закричал диким голосом голова и захлопнул за нею дверь. — Господа! это сатана! — продолжал он. — Огня! живее огня! Не пожалею казенной хаты! Зажигай ее, зажигай, чтобы и костей чертовых не осталось
на земле.
На другой день еще петух не
кричал в четвертый раз, дед уже был в Конотопе.
— Нет, этого мало! —
закричал дед, прихрабрившись и надев шапку. — Если сейчас не станет передо мною молодецкий конь мой, то вот убей меня гром
на этом самом нечистом месте, когда я не перекрещу святым крестом всех вас! — и уже было и руку поднял, как вдруг загремели перед ним конские кости.
Может быть, эти самые хитрости и сметливость ее были виною, что кое-где начали поговаривать старухи, особливо когда выпивали где-нибудь
на веселой сходке лишнее, что Солоха точно ведьма; что парубок Кизяколупенко видел у нее сзади хвост величиною не более бабьего веретена; что она еще в позапрошлый четверг черною кошкою перебежала дорогу; что к попадье раз прибежала свинья,
закричала петухом, надела
на голову шапку отца Кондрата и убежала назад.
Хлопая намерзнувшими
на холоде руками, принялся он стучать в дверь и
кричать повелительно своей дочери отпереть ее.
— Прощайте, братцы! —
кричал в ответ кузнец. — Даст Бог, увидимся
на том свете; а
на этом уже не гулять нам вместе. Прощайте, не поминайте лихом! Скажите отцу Кондрату, чтобы сотворил панихиду по моей грешной душе. Свечей к иконам чудотворца и Божией Матери, грешен, не обмалевал за мирскими делами. Все добро, какое найдется в моей скрыне,
на церковь! Прощайте!
— Постой, голубчик! —
закричал кузнец, — а вот это как тебе покажется? — При сем слове он сотворил крест, и черт сделался так тих, как ягненок. — Постой же, — сказал он, стаскивая его за хвост
на землю, — будешь ты у меня знать подучивать
на грехи добрых людей и честных христиан! — Тут кузнец, не выпуская хвоста, вскочил
на него верхом и поднял руку для крестного знамения.
Голова решился молчать, рассуждая: если он
закричит, чтобы его выпустили и развязали мешок, — глупые дивчата разбегутся, подумают, что в мешке сидит дьявол, и он останется
на улице, может быть, до завтра.
Боже мой! стук, гром, блеск; по обеим сторонам громоздятся четырехэтажные стены; стук копыт коня, звук колеса отзывались громом и отдавались с четырех сторон; домы росли и будто подымались из земли
на каждом шагу; мосты дрожали; кареты летали; извозчики, форейторы
кричали; снег свистел под тысячью летящих со всех сторон саней; пешеходы жались и теснились под домами, унизанными плошками, и огромные тени их мелькали по стенам, досягая головою труб и крыш.
В другой комнате послышались голоса, и кузнец не знал, куда деть свои глаза от множества вошедших дам в атласных платьях с длинными хвостами и придворных в шитых золотом кафтанах и с пучками назади. Он только видел один блеск и больше ничего. Запорожцы вдруг все пали
на землю и
закричали в один голос...
Приподняв иконы вверх, есаул готовился сказать короткую молитву… как вдруг
закричали, перепугавшись, игравшие
на земле дети; а вслед за ними попятился народ, и все показывали со страхом пальцами
на стоявшего посреди их козака.
— Колдун показался снова! —
кричали матери, хватая
на руки детей своих.
— Данило! —
закричала громко Катерина, ухвативши его за руку и повиснув
на ней. — Вспомни, безумный, погляди,
на кого ты подымаешь руку! Батько, твои волосы белы, как снег, а ты разгорелся, как неразумный хлопец!
— Нет! —
закричал он, — я не продам так дешево себя. Не левая рука, а правая атаман. Висит у меня
на стене турецкий пистолет; еще ни разу во всю жизнь не изменял он мне. Слезай с стены, старый товарищ! покажи другу услугу! — Данило протянул руку.
— Мне нет от него покоя! Вот уже десять дней я у вас в Киеве; а горя ни капли не убавилось. Думала, буду хоть в тишине растить
на месть сына… Страшен, страшен привиделся он мне во сне! Боже сохрани и вам увидеть его! Сердце мое до сих пор бьется. «Я зарублю твое дитя, Катерина, —
кричал он, — если не выйдешь за меня замуж!..» — и, зарыдав, кинулась она к колыбели, а испуганное дитя протянуло ручонки и
кричало.
На дворе и в хате все было тихо; не спали только козаки, стоявшие
на сторо́же. Вдруг Катерина, вскрикнув, проснулась, и за нею проснулись все. «Он убит, он зарезан!» —
кричала она и кинулась к колыбели.
— Отец, молись! молись! —
закричал он отчаянно, — молись о погибшей душе! — и грянулся
на землю.
—
На минутку? Вот этого-то не будет. Эй, хлопче! —
закричал толстый хозяин, и тот же самый мальчик в козацкой свитке выбежал из кухни. — Скажи Касьяну, чтобы ворота сейчас запер, слышишь, запер крепче! А коней вот этого пана распряг бы сию минуту! Прошу в комнату; здесь такая жара, что у меня вся рубашка мокра.